Начальник посмотрел на свой письменный стол и свистнул от удивления. — Ну, ни фига себе! Молодец, майор. Придется повысить тебя в должности до главного интенданта. Стол был накрыт с бивуачной простотой и спартанской изысканностью. От такого натюрморта и непьющий язвенник непременно бы оскоромился. Из напитков преобладала водка. Кроме нее, собственно, других и не оказалось. К водке, как и полагается, подали соленые, ни в коем случае не маринованные, огурцы. Крупные куски черного хлеба были словно не нарезаны, а нарублены шашкой. Тут же стояла тарелка с салом, тоже крупно нарезанным. Украшением стола стали рыбные блюда, так сказать, апофеоз закусок. Гурман Волгин представил их в ассортименте: бычки в томате, килька в томате и рыбные тефтели все в том же томатном соусе. По первой выпили с ходу, не раздеваясь. Стало тепло и хорошо. После этого группа тесно сплотилась вокруг стола и приступила к кулинарной оргии. Завязалась непринужденная беседа на светские темы. — А что фашисты? — риторически обращался к самому себе Волгин. — Я во многом с ними согласен. Европа чернеет на глазах, Америка туда же. И мы следом. Посмотри, в новых районах детишки в футбол играют — одни кавказята. Крамской философски помахивал вилкой с насаженным на нее куском сала. — Миша, дорогой, это и есть эволюция. Дарвин! Выживает наиболее приспособленный. Когда-то древние греки и римляне сплошь были блондинами, енисейские киргизы тоже, впрочем, как и все жители степей от Венгрии до Монголии. И жители Канарских островов тоже. И что из них получилось? Ну, не любят блондины работать, ничего не поделаешь! Я вот как-то первого января зашел в магазинчик за бутылкой вина. Отдел был закрыт, я пошел искать хозяина. Нашел я его в пустой подсобке. Естественно, лицо кавказской национальности. В подсобке холодно, так он в пальто сидит, по видику боевик смотрит, ждет клиентов. Ты бы первого января стал на работе сидеть? — Мне приходилось дежурить, — заметил Крюков. — И ничего. Майор поддержал его: — А я даже в карауле стоял. Но Крамской замотал головой. — Э, нет! Это вы по приказу корячились. Из-под палки мы все стахановцы. А ты попробуй добровольно, когда никто не заставляет! В собственной лавке. Вот то-то и оно! Нет, ребята, торговать — это их работа. И мне нисколько не завидно. Каждый должен делать то, что он умеет делать хорошо. — Хорошо, пусть торгуют, — согласился майор. — Но вот когда они лезут в правоохранительные органы, да еще взятки берут? Крамской откупорил новую бутылку и принялся разливать. — А ты не берешь? — спросил он с наигранным удивлением. — Если бы русских подвергали побиению камнями за взяткодательство, население у нас уменьшилось бы наполовину. Ладно, посошок и разбежались. У меня на сегодня еще шкурные дела. — Какие дела на ночь глядя? — удивился майор, но первым стал убирать со стола остатки пиршества. Опер и начальник подключились к наведению порядка, и через несколько минут все следы оргии были уничтожены. На этом рабочий день закончился. Но не все в этот тихий вечер пребывали в покое и ожидании отдыха. Профессор Жидоморов бесился от ярости. В нем все клокотало. То, что антифашисты забросали его яйцами, было в порядке вещей, не это его бесило. Но вот предательского поведения «архангелов» он простить не мог. Вместо того, чтобы слиться с «Языческим братством» в едином порыве и под его, разумеется, знаменами, эти вчерашние уркаганы и бандиты играют в христиан, да еще вставляют ему палки в колеса. Их следовало проучить. Профессор подумал: «А не пора Ли заказать самого Миху Архангельского?». Но сам же себя и одернул — рано. Сначала надо продемонстрировать противникам собственное подавляющее превосходство, а потом убирать их лидера. Тогда рядовые члены, обезглавленные, сами прибегут и попросятся в ряды его «Братства». Потому что главное для них — бить. А кого бить — укажет им он, Святополк Окаянный… Тьфу, блин, менты проклятые! Укажет он, Святополк Жидоморов. По его приказу Шварц должен был забить «архангелам» стрелку на ближайшие дни. Да и бойцы застоялись, пора дать им размяться. Но сначала требовалось воодушевить паству на новые подвиги. И вождь назначил большой сбор. Точнее — «собор». Хорсту позвонил сам Шварц и назначил время всеобщего схода. Собираться велели к двадцати трем. Место «собора», как обычно, — Кутузовский парк. Уголок идеальный. Нормальным людям никогда не пришло бы в голову гулять там поздно вечером или ночью. Тропинки парка были слишком узкими, чтобы по ним могла проехать милицейская машина, и слишком неровными и покрытыми корнями для конных патрулей. Днем еще куда ни шло, но ночью любая лошадь непременно переломала бы в потемках ноги. Пешие же милицейские патрули не появлялись по ночам в Кутузовском парке с тех пор, как на службу в милицию перестали принимать сумасшедших. Потому что даже милиционеру хочется жить. Хорст перезвонил Ботанику Ване, дальше тот сам передал сигнал по цепочке. После того, как он спас Ване жизнь, тот стал просто боготворить его. К половине одиннадцатого почти все собрались. Шли последние приготовления к ритуалу. Одни заканчивали сколачивать факелы из черенков лопат и консервных банок, другие копали яму посреди поляны, третьи воздвигали рядом столб. Больше всех суетились «микроны» и «карлики» — малолетки и мелкая шпана, которых Жидоморов гордо именовал будущим нации. Все дело в них, от них зависит то, в каком обществе мы все будем жить — это была его любимая фраза. Хорсту давно надоели эти нелепые вымученные обряды вроде факельного шествия. Он считал их дешевой рекламой, но вождь-профессор придавал им огромное значение. Поэтому приходилось терпеть. Хорст заметил Шварца. Тот по обыкновению прикрывал лицо низко надвинутым капюшоном. Они крепко обнялись по обычаю «Братства». — Ты Витаса не видел? — спросил Хорст. — Его сегодня не будет. Он на особом задании, — отозвался Шварц. Что-то в его тоне Хорсту не понравилось, но что — он не понял. В центре поляны появился Святополк Жидоморов. Это было сигналом к построению. Хорсту стало тошно — он терпеть не мог всех этих построений в колонны, но взял себя в руки и направился к своему месту в первой шеренге. Застолье в кабинете расслабило Крюкова. Ездить под градусом он не любил и решил прогуляться. Но, отойдя от уютного особнячка на несколько кварталов, он вспомнил, что оказался практически безоружным. Свой табельный «Макаров» сыщик предпочитал держать в сейфе дежурного по управлению. Благодаря техническим характеристикам этот пистолет служил скорее источником проблем, чем оружием самозащиты. Его легче было потерять, чем применить по назначению — для поражения живой силы противника. В работе опер предпочитал обрез двенадцатого калибра — вещь совершенно неотразимую. Но сейчас вдруг оказалось, что «Перделли» остался запертым в «рябухе». Вспомнив о мстительных кунаках Ибрагима, сыщик устыдился собственной беспечности и поплелся обратно. Добраться до припаркованной возле особнячка «рябухи» оказалось непросто. Узкий въезд перегородила «Газель». Когда Крюков уходил отсюда, никакой «Газелью» тут не пахло. Это показалось ему странным. Учреждение давно закрылось, сотрудники разошлись по домам, наелись вкусной манной каши и теперь, вероятно, спят в своих теплых постельках. Так что тогда тут делает грузовой фургон? Привез охране рогалики и пиццу? Спросить бы водителя… В кабине мелькнул свет. Значит, внутри кто-то есть. Опер совсем забыл, что не вооружен. Он рванул на себя дверь машины. Сюрприз. Водитель автоматически уцепился за ручку двери изнутри. Но рывок был так силен, что шофер вывалился наружу. Крюков не стал задавать вопросов, а начал с грубого насилия. Несколько ударов достигли цели. Водитель отключился. Крюков выволок его на светлое место. Парень как парень. Волосы светлые, очень коротко острижены. На его руке опер прочел татуировку: «Витас». Сыщик вытащил из штанов поверженного противника ремень и на всякий случай стянул ему руки за спиной и привязал к ним одну ногу. Потом осторожно подошел к «Газели» и заглянул в открытую дверь. В тусклом свете лампочки он увидел, что салон забит плотными пакетами. Пришлось забраться внутрь и надорвать упаковку на одном из них. Увиденное заставило его вздрогнуть, спина покрылась холодным потом. Машина была под завязку набита взрывчаткой. 3 Устроившись на рынок грузчиком, Алан с самого утра начал катать тележки, доверху нагруженные коробками и банками. Кроме того, он должен был в начале рабочего дня ставить палатки, а вечером убирать. Ну, и без тележек приходилось подбрасывать товар то в одну, то в другую точку. Времени на то, чтобы поспрашивать народ насчет Полковника, не оставалось. К вечеру он просто с ног валился, а утром снова — на работу. Перед концом рабочего дня подошел сам Муса. Он о чем-то договаривался с бритоголовым толстяком, который обозвал Алана хачем и представился Дыней. Алана он не узнал или просто не заметил. Интересно, какие у Мусы могут быть дела с фашистами? Закончив беседу, Дыня пошел к выходу, а Муса подошел к хозяину торговой точки, где трудился Алан. Муса о чем-то спрашивал торговца, глядя при этом на Алана. Хозяин, неплохой мужик, вопросами остался явно недоволен. Алан как работник ему очень понравился — непьющий, сообразительный и исполнительный. Но возражать Мусе не посмел. Муса похлопал Алана по плечу. — Хвалят тебя. Завтра новую работу получишь. В охрану пойдешь, мне такие люди нужны. А сегодня немножко помочь надо при шашлычной. Ребята совсем зашиваются. Алан пожал плечами. — Нет проблем. Шашлык ему приходилось делать не один раз, ремесло это было хорошо ему знакомо. Муса отвел его в шашлычную. У входа в павильон высился большой пластиковый орел — копия бронзовой птицы в Минводах. Шашлычник обрадовался помощи и велел Алану сходить на склад, принести мешок древесного угля. Мешок оказался легким, и Алан отдыхал под такой ношей. Он занес мешок в подсобку. Кроме угля здесь валялись собачьи шкуры. Шашлык, разумеется, делался из диетического собачьего мяса. Добавление бараньего жира придавало ему вкус натуральной баранины. Из шкур шашлычник собирался пошить к зиме шапки-ушанки. Подсобка находилась между общим залом и «греческим». Так в шашлычной именовался отдельный кабинет для особо уважаемых гостей. В этот вечер Муса принимал в «греческом зале» очень важного человека, самого Анвара. Алан не собирался подслушивать их разговор. Зачем ему лишняя информация? Меньше знаешь — дольше проживешь. Но не затыкать же специально уши. Поневоле Алану пришлось выслушать часть разговора двух предводителей враждующих между собой течений Ислама и двух конкурирующих на столичном рынке диаспор. Но сейчас они обсуждали общие проблемы. Речь шла о наркотиках. Анвар объяснял Мусе, что весь полученный у него товар погиб при погроме, устроенном фашистами в центре Москвы. Но Муса не соглашался признать эти обстоятельства форсмажорными. — Какие фашисты-машисты, слушай? Какой форс-мажор? Это что — землетрясение, наводнение, ураган Иван Грозный? Охранять надо было лучше. Муса на охране никогда не экономит. Поэтому как брата тебя прошу, давай останемся друзьями. Ты товар получил, деньги отдай, — в медово-сладких интонациях голоса Мусы отчетливо прозвучала затаенная угроза. Но Анвар ссориться не захотел, настроенный весьма миролюбиво. — Хоп, договорились! Какой базар-мазар, э! — отозвался он. — Будут тебе деньги. Не будем ссориться по пустякам. Только ты смотри, хорошо охраняй свой товар. Ты зря фашистов не боишься. Как бы жалеть не пришлось, э! В коридорчике, ведущем из общего зала в кухню, послышались шаги. Алан быстро вышел из подсобки и чуть не остолбенел. Он нос к носу столкнулся с человеком, которого так долго искал, с Полковником. Ему хватило выдержки скрыть свое изумление и ненависть. В мозгу гранатой взорвалась одна мысль — встретил врага, а убить не смог. Нечем было. От досады он с силой закусил губу, но даже не почувствовал боли. Алан разминулся с Полковником и нарочито неторопливо прошел в пустую кухню. Здесь он схватил огромный, достигавший в обухе толщины большого пальца, нож, которым повар рассекал суставы и небольшие кости, и бегом бросился обратно. Но Полковника и след простыл. В этот момент он уже находился в «греческом зале». — Слушай, Муса, давно у тебя этот парень? — спросил он хозяина рынка. — Нет, недавно. Но очень старательный. Хочу его в охрану взять, — гордо сообщил тот. Полковник усмехнулся. — Боюсь, тебе придется искать другого охранника. Муса посмотрел на него с удивлением. — Ты зачем так говоришь? Садись лучше шашлык кушать.