Зачем мне считаться шпаной и бандитом? Не лучше ль податься мне в антисемиты? В. Высоцкий Пролог На втором этаже Управления специальной службы, посреди комнаты оперативников квашней расплылся на стуле задержанный юноша лет семнадцати. Он сидел с широко разведенными в стороны коленями, свесив голову на грудь. Руки его, повисшие, как плети, почти доставали пола. Молодой человек никак не реагировал на внешние раздражители, но ему не было плохо. Ему было очень хорошо. На языке наркоманов это называется «приход». Напротив него за канцелярским столом, заваленным папками с документами, восседал с видом египетского фараона старший опер Виктор Мокеев, которому на днях присвоили звание майора. Он еще не совсем отошел от празднования столь знаменательного события, и ему пришлось «слегка поправиться» после вчерашнего, но все же его самочувствие не шло ни в какое сравнение с состоянием задержанного. В отличие от него, спину Мокеев держал подчеркнуто прямо. Дверь открылась, и в комнату вошел старший опер капитан Крюков, более известный в ментовских кругах как «просто Крюк». И он был хмур. Может быть, именно потому он выглядел хмурым, что был трезв. Крюков так же должен был в ближайшем будущем получить, наконец, большую майорскую звезду, но то ли неудачное сочетание планет и звезд, то ли магнитные бури в который раз помешали его продвижению по служебной лестнице. Он только что вернулся из командировки и был удивлен непривычной пустотой коридоров родной конторы. — А где все? — спросил Крюков недоуменно. — На общегородском мероприятии, — неопределенно махнул рукой Мокеев. — Есть установка немного погонять футбольных фанатов. — А ты что тут толчешься? — Да вот, опасного преступника караулю, — Мокеев с неприязнью кивнул на витавшего в наркотических эмпиреях задержанного. — Сейчас за ним должны приехать. Представляешь — пацан ширнулся и колесил по Москве на красном «феррари». В состоянии сильнейшего кайфа. Врезался в старый бумер, а там такие же придурки, как он, сидели. Все трое почти всмятку, хорошо хоть живы остались, но тоже под кайфом находились, даже не заметили, как в реанимации приземлились. У этого орла. — Мокеев снова с кислой миной показал на задержанного, — полкило героина изъяли. И ствол, тэтэшник старый, наверняка где-то засвеченный. Крюков аж присвистнул. — Два в одном, отлично. Добыча что надо! — Если бы! — Мокеев огорченно почесал затылок. — Стали пробивать по ЦАБу. Там установку не дают, назвали лишь номер телефона. Позвонил по этому номеру. Оказалось, то ли Дума, то ли администрация Кремля. Сначала на меня же и наорали, потом сказали, чтобы я сидел, сдувал с этого пидора пылинки, не дай бог с ним что случится, и ждал, когда за ним приедут. — А что он за хрен с горы? — Крюков с интересом разглядывал человекоподобный студень, расплывшийся на стуле. — Киндерсюрприз — сын Баринова. Слыхал про такого деятеля? Крюков задумался. Вообще-то политикой он не интересовался, поэтому время от времени ему доводилось сажать в кутузку очередного сорвавшегося с ветви власти госчиновника или депутата за поступки, несовместные с их высоким положением. За что его не раз насекомило его же собственное начальство. Вот и теперь он попытался для начала вспомнить, не вешал ли он когда-нибудь хомут этому самому Баринову. Нет, вроде не пересекались. Ни с отцом, ни с сыном, ни с бариновым духом. Кажется, этот тип был важной шишкой в Думе, и занимался там вопросами снабжения террористов. То есть восстановлением разрушенного перманентными локальными войнами народного хозяйства отдельных регионов. Да, с таким дубом бодаться себе дороже! Но Крюкова, как показывала практика, любое сопротивление только возбуждало. На столе Мокеева зазвонил телефон. Новоиспеченный майор взял трубку и выслушал говорившего. — Ну вот, за нашим клиентом прибыли. Дежурный сказал — какие-то темные личности, — сообщил он капитану. Через считанные секунды дверь распахнулась, словно от удара бампером, и в кабинет не то вломились, не то ввалились двое мордоворотов явно неславянской внешности. Типа — кунаки влюбленного джигита. Один из них был постарше, повыше и побровастей, второй пониже и почти без бровей, но оба походили друг на друга, как двое из ларца, одинаковых с лица. Только не из русской сказки, а из «Тысячи и одной ночи». И вели они себя, как завоеватели… — Вы к кому, пацаны? — спросил Крюков с деланным изумлением. — Сдаваться пришли? — Ты Мокеев? Мы за ним, — старший кивнул на расслабленного Баринова-младшего. — Тебе должны были позвонить… Барчонок, наконец, открыл глаза. Судя по их выражению, он все еще отсутствовал. Старший из прибывших аккуратно взял его под мышки и придал ему более вертикальное положение, а затем похлопал по карманам. Результаты обследования его разочаровали. Ничего не обнаружив, он с удивлением посмотрел на майора. — А где все? — Вот то, что при нем нашли, — Мокеев достал из ящика и бросил на стол пакет с документами и деньгами. Второй гость подошел и внимательно осмотрел содержимое пакета. Потом тоже взглянул на Мокеева как бы с ожиданием. — Что еще? — раздраженно обратился к нему майор. — Ибрагим, он пустой! — сказал второй мордоворот, беспомощно оглядываясь на первого. Бровастый грозно уставился на майора. — Э, разве у него больше ничего не было? — спросил он с претензией в голосе. Крюков усмехнулся. Он терпеть не мог хамов вне зависимости от половых, национальных и других отличительных признаков. Для себя свое отношение к этой категории обывателей он сформулировал так: после хамов, говорил он, я больше всего не люблю блеющих интеллигентов. — А что ты, собственно, ищешь, урюк? — тихо поинтересовался у Ибрагима капитан. — Может, мешок героина? Или ствол засвеченный? А может, ты о сроке мечтаешь, лет этак на восемь хочешь сесть? Я вам обоим ходку могу в пять минут оформить. Ты что, совсем наглость потерял, как говорит наш генерал? Или думаешь, что тебя твой Барин так же будет из дерьма вытаскивать, как своего недоумка? — Ты к кому обращаешься? Урюк — это сушеный абрикос, — с нажимом произнес Ибрагим, буравя Крюкова взглядом. — Ты иногда словари почитывай, если русский язык забыл… Сыщик счел необходимым выступить в защиту законопослушных трудящихся Востока. — Все мирные абрикосы на рынке, — сказал Крюков наставительно. — А когда абрикос вооружен и очень опасен — это урюк. Он бегает по городу и ищет приключений на свою задницу. Ты тоже ищешь? Ибрагим какое-то время продолжал метать молнии из-под кустистых бровей. Наконец он справился с гневом и взглянул на помощника. — Эй, Мага, берем парня и уходим. С остальными потом разберемся. Он сделал шаг к Барчонку, но Крюков остановил его и резко оттолкнул назад. Был бы у Ибрагима кинжал, он бы зарезал Крюкова. Был бы у Ибрагима пистолет, он бы его застрелил. Направляясь в милицейскую контору, Ибрагим и его подручный предусмотрительно оставили оружие в машине, а саму машину спрятали за углом. Но кулаки у Ибрагима были с собой, и он не замедлил пустить их в дело. Помощник его даже среагировать не успел, а Ибрагим с молниеносной быстротой нанес Крюкову прямой в переносицу. Но не попал, а через мгновение мешком завалился на пол от встречного удара сыщика. Помощник Ибрагима снова не среагировал вовремя на изменение обстановки, только стоял и хлопал глазами. Как, впрочем, и Мокеев, который не ожидал такой наглости от посетителя, тем более на своей ментовской территории. Обычно кавказцы ведут себя вежливо… Но эти двое давно уверовали в свою безнаказанность. Пока не нарвались на Крюкова… Мокеев отвел капитана в сторону и долго что-то шептал ему на ухо, жестикулируя одной рукой. Крюков сначала не соглашался, но потом кивнул застывшим в ожидании окончания переговоров абрекам: — Ладно, забирайте отсюда своего подопечного. Те подхватили своего невменяемого протеже под руки, поволокли к выходу. В дверях Ибрагим задержался и метнул на Крюкова взгляд, полный ненависти. Крюков ответил ему лучезарной улыбкой. — Что пялишься, дорогой? — спросил он заботливым тоном. — Напрасно стараешься, я мужиками не интересуюсь. — Запомнить хочу, — процедил сквозь зубы Ибрагим. — Ну, запоминай, — снова усмехнулся сыщик. — Меня зовут Крюк, — и добавил многозначительно: — Опер Крюк… ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Сдвоенные молнии 1 Борис Николаевич Баринов встречался в японском ресторане со своим главным сообщником и помощником. Баринов был раздражен. Ему только что доложили по телефону о последней выходке сына. Вырастил дурака на свою голову! Стакана воды на старости лет не дождешься. Но единственный сын — это все-таки сын. Кровиночка, блин! Поэтому со звонившим Баринов говорил со сдержанной ненавистью, так крепко стискивая корпус дорогущего мобильника в руке, что тот жалобно поскрипывал. — Я не пугаю, но если с моим сыном что-нибудь случится, я вам всем головы поотрываю! — с нажимом подчеркнул он. — Да, советую это понимать буквально. Он убрал телефон и попытался успокоиться. Куда там! Даже сердце прихватило. По сути, сын — это единственное больное место Баринова. В остальном дела его шли на удивление гладко. На радость ему и на зависть друзьям. Собеседник попытался разрядить ситуацию. — Не волнуйтесь, Борис Николаевич, я держу ситуацию под контролем. Но это не помогло. Раздражение Баринова усугублялось еще и тем, что, имея имидж либерала, он просто обязан был любить японскую кухню. А он ее ненавидел. Особенно обычай жрать палочками. Палки-копалки дурацкие! Баринов вырос в приличной советской семье, поэтому из всех столовых приборов признавал лишь ложку. Он даже вилку с ножом презрительно игнорировал. А тут выдрючивайся, как клоун в цирке, пытаясь ухватить кусок сырой рыбы двумя карандашами. Да и сама жратва не лучше. Баринов вздохнул тяжело, словно последний раз в жизни.