Пришел Ванька в указанное место. Видит двор, во дворе терем. Подходит — у окна сидит девица, да такой несказанной красоты, что Дурень встал будто каменный. Не шелохнется, не мигнет. И дева тоже на него смотрит — глаз не отрывает, не дышит. Не сразу, а время спустя, сдернул Ванька шапку, поклонился. — Здравствуй, Василиса Патрикеевна, очень мне желательно на тебе жениться и жить с тобой не расставаясь, сколь подарит судьба. Она ему в ответ: — Патрикеевна — то Василиса Премудрая, а я Василиса Елисеевна. Меня еще зовут, не знаю почему, Василисой Прекрасной. Понял Ванька, что его на базаре не к той Василисе послали. Видно, спрошенный рассудил, что этакому красавцу к красавице и нужно. Но ошибке Дурень нисколько не огорчился, только обрадовался. — Бог с нею, с Премудрой, мне только ты нужна. Звать меня Ванькой-Дурнем, ни гроша у меня нету, но любить я тебя буду крепче всякого царевича-королевича. — И я тебя полюбила, — молвила ему красавица. — Как такого не полюбить? Давай жить, не расставаясь, сколь подарит судьба. Я согласная. Лучше с тобой в лесном шалаше, чем тут взаперти, со двора не выходя. — А почему ты со двора не выходишь? — Нельзя мне. Кощей Бессмертный, которого весь свет трепещет, рассылает повсюду лазутчиков — высматривать самых красивых девушек. Каких заметят — к нему, бедных, забирают. Ихней красотой он, изверг, свое бессмертие питает. Так всю жизнь у окошка и сижу. Забери меня отсюда, милый! Я бы за тобой хоть сейчас пошла все равно куда, но у меня батюшка с матушкой. Как без ихнего благословения? Ты вот что. Приоденься понарядней да приходи свататься чин по чину. Батюшку с матушкой я уговорю, мне от них ни в чем отказу нет. Только Ванькой-Дурнем больше не зовись. Отныне для меня и для всех будешь ты Иванушка Ясны-Очи. На том и условились. До ворот идучи, Иванушка Ясны-Очи раз десять к своей суженой оборотился, а она ему все платком махала. На улице же приключилось вот что. Выехала из-за угла хрустальная карета, запряженная шестеркой вороных коней. Серебряные подковы по мостовой цок-цок. В карете дева. Так на лицо ничего себе, только немножко косая. Одним глазом книгу читает, другим вокруг поглядывает. Увидала Иванушку, оба глаза на него уставила, высокий лоб наморщила, велит кучеру остановиться. — Ты-то мне, молодец, и нужен, — говорит. — Сваха прибежала, сказала, ко мне небывалый красавец свататься пошел. Что ж ты припозднился? Видишь, поехала сама тебя искать. Я Василиса Патрикеевна. Садись в карету, буду с тобой беседу беседовать. — Не о чем нам беседовать, — молвил Иванушка. — Есть у меня уже невеста, Василиса Прекрасная. Посмотрела на него боярышня, подумала. — Ладно, — говорит. — Невеста у тебя есть. А чего у тебя нету? Вижу на челе твоем думушку. Может, я чем помогу? Люб ты мне, красный молодец. — Свататься надо, а денег взять негде, — пожаловался Иванушка. — Мне бы какой-никакой кафтанишко, башмаки сафьяновые иль хоть сапоги, а то, вишь, я в лаптях. — Такому лыцарю в каком-никаком кафтанишке свататься зазорно, — отвечает она. — Тебе к лицу бархат с золотым шитьем. И слава великая, чтоб народ тобой любовался. Тогда бы ладно и свадьбу сыграть — пир на весь мир. Хочешь, я тебе все это устрою? — Конечно, хочу! — закричал Иванушка. — А как? — Садись. Едем. Повезла Василиса Премудрая его к себе в терем. Там богато, затейно, всюду книги толстенные, на потолке золотом нарисованы созвездия, на полу — разные страны и моря. Глобус Того Света на треноге, подзорная труба в небо смотреть и много других чудес. — Ты человек пришлый, — сказала гостю боярышня, — и, верно, о Змее Горыныче не слыхивал. — Отчего же, слыхивал, да ведь Илья Муромец ему все три башки срубил, на тот свет отправил. — Так это аккурат к нам, чтоб вашему Муромцу повылазило, — говорит Премудрая. — Живехонек-здоровехонек Горыныч, и все башки на месте. Поселился за рекой, близ переправы. Всю торговлю порушил. Людей пугает, купцов грабит, пшеничные поля огнем жжет. Кто Змея Горыныча победит, тому город тыщу золотых червонцев даст, а народ его любить станет. Смекаешь, к чему я? — Смекаю, не дурак, — отвечает бывший Дурень, а ныне Иванушка Ясны-Очи. — И оттого что не дурак, биться со Змеем не пойду. Я чай не богатырь, не Илья Муромец. Сожрет меня Горыныч да выплюнет. — А тебе сильно биться и не придется. Я уж все приготовила. Кладет Василиса Патрикеевна перед ним щит и меч. — Щит этот не простой, а волшебный, огнеотталкивающий. Как Горыныч в тебя горючим огнем плюнет, пламя назад отлетит и голову, его изрыгнувшую, спалит. Меч самоходный — сам твоей рукой двигать будет, только выхвати его из ножен, да крепче держи. Оттяпает чудищу и вторую башку, и третью. Вот и вся баталья. Только близко потом не подходи, чтоб Змей, издыхая, тебя хвостом своим не зашиб. Обрадовался Иванушка. Схватил щит и меч, готов хоть сейчас в бой. Но сразу-то она его не пустила. Сказала, утро вечера мудренее. Усадила потчевать сладкими яствами, поить заморскими винами, а разговоры вела такие, что Иванушка заслушался. Кабы не любил Василису Елисеевну, пожалуй, влюбился бы в Патрикеевну. Глазами она больше не косила, потому что глядела только на писаного красавца, и то ему было лестно. А утром Премудрая проводила змееборца до самой переправы, еще раз разобъяснила, как держать щит и меч, по-сестрински обняла на прощанье и сказала, что не сойдет с места, пока Иванушка не вернется с победой. На той стороне по торговому шляху быстро мчали повозки с товаром, поспешали люди. Никто не шумел, у лошадей морды были обмотаны тряпьем, тележные колеса смазаны, сбруя не бренчала. Над дорогой, над полями, над ближними холмами несся мерный, перерывчатый храп: хррррр….хрррр….хрррр…. Иванушка знал от Василисы Патрикеевны, что Горыныч поселился в пещере. Вреда от гадины было бы много больше, кабы он половину дня не дрых. Когда с холмов доносился храп, дорога оживала. Когда делалось тихо — пустела. Оно бы и ничего, хоть и докучно, но жить можно, однако же подлая тварь, бывало, прикидывалась. Начнет храпеть, а сама не спит. Как вылетит, как выскочит — и давай огнем палить, зубищами рвать, когтями раскрамсывать. Что народу погубил, ирод, не счесть. Увидели люди, что Иванушка один к холмам идет, смело, — закричали ему: «Куда? Опомнись! Ты кто такой полоумный?». — Я Иванушка Ясны-Очи, иду вас всех от чудища спасать. — Стой! Разбудишь его! Сам сгинешь и нас погубишь! А Иванушка знай идет, не оборачивается. Побежали тогда все прятаться кто куда. Повозки с товаром побросали. Но кто похрабрей, конечно, из укрытий высунулись посмотреть: что будет? Вскарабкался Иванушка на холм, где пещера. Увидел в склоне дыру, из нее дым. Закричал сам себе: «Эгегей, не робей!». И не стал думать, что из всего этого может выйти. Просто пошел, и все. Тут Горыныч возьми и проснись. Может, русский дух почуял. Может, крик услыхал. Или просто надрыхся уже. Высунулась из пещеры голова — бугристая, шипастая. Как у черепахи, только в тыщу раз больше. Оскалилась пасть, из нее высунулся красный раздвоенный язык локтей в пять. Буркалы похлопали перепонками. Удивился Змей, кто это такой смелый. — Выходи биться, собака! — закричал Иванушка, да закрылся щитом, чтоб не видать этакой страсти. И хорошо, что закрылся. Голова без предварения, без рыка и зубовного оскала, а сразу, в мгновение, метнула бешеную струю огня. Тут бы дурню и сгореть лучинкой, но пламя ударилось о волшебный щит, завертелось, да и отлетело обратно, шибануло прямо в разверстую пасть. Башка поперхнулась огненным смерчем, окуталась дымным облаком, рассыпалась искряным дождем. — Ууууууууу!!!! — гулко взвыла в пещере другая голова. А третья завизжала: — Иииииии!!!! Затрясся холм, покатились камни. До того это было жутко, что захотелось Иванушке убежать, пока две остатние башки из дыры не высунулись. Но меч сам собой запрыгал в ножнах — нельзя было его не достать. Когда же Иванушка булат вынул, клинок словно ожил и потащил витязя за собой. — Аааааа!!! — завопил теперь уж и Иванушка, но, памятуя Василисино наставление, рукоять держал крепко. Влетели они оба — сначала меч, а за ним лыцарь — в темную пещеру, и что там потом было, Иванушка не видел, потому что закрыл свои Ясны-Очи. Слышал треск и хруст, шмяк и бряк, стон и звон. Ор в три глотки — одна его собственная. И бухнуло что-то тяжелое: раз, потом еще раз. После этого кричал один только Иванушка. Горыныч молчал. Осатаневший меч все рубил и рубил чешуйчатую тушу, во все стороны летела холодная зеленая кровь. По стенам бил кольчатый хвост длиной с хорошее бревно. Наконец победитель догадался выпустить меч и только тогда на четвереньках выполз из жуткой пещеры, а булат все месил и месил издыхающую гадину. Вниз Иванушка скатился, не помня себя. Весь ободранный, заляпанный слизью, в зеленой кровище, с пустыми ножнами. А все равно красивый.