– Вообще-то, Дрикс тебя не приглашал. Это его сестра сделала, стащив у него телефон. – Эксл кивает в мою сторону. – Скажи ей. Я опускаю голову – посмотреть, не появились ли синяки, потому что моей гордости навешали сейчас по первое число. Меня разыграли. Пригласили забавы ради в гости. И это все в мой день рождения. Я моргаю и… снова моргаю, потому что не должна и не могу показать, как мне плохо. Вынимаю ключи из сумочки, поворачиваюсь на каблуках и иду к машине. Все мужчины – глупцы. Все вместе и каждый в отдельности. Только время зря потратила. Идиотка безмозглая. С чего это ты решила, что в этом племени бывают исключения? Откуда такая тупая, бессмысленная вера? Нажимаю кнопку, и мой «Вольво» мигает в ответ. Я уже касаюсь пальцами ручки, как вдруг кто-то прижимается к дверце. Поднимаю глаза и натыкаюсь на пристальный взгляд Дрикса. – Какая ты быстрая. Сжимаю в кулаке ключи. – Настоятельно предлагаю убраться от моей машины, пока я не подняла колено и не сделала тебе очень-очень больно. Губы у него подрагивают, и в глазах мелькает искорка, а значит, про себя он смеется надо мной. Чувствую, как вскипает кровь. – У тебя последний шанс, Дрикс, и я бы на твоем месте приняла мое предупреждение всерьез. Вместо того чтобы следовать полученному совету, Дрикс засовывает пальцы в карманы и принимает позу, чересчур расслабленную для человека, который должен бы озаботиться защитой самых уязвимых и болезненно важных мест. – Хочу, чтобы ты осталась. Терпеть не могу то мое второе «я», которое тает от этих слов, но мне еще хватает гордости, чтобы сложить руки на груди и принять неприступный вид. – Эксл прав. Я тебя не приглашал. Сестра и друг украли мой телефон и отправили тебе те сообщения. Я их не писал, но с ними согласен. И хочу, чтобы ты осталась. – Со мной шутить не надо. – Никто и не собирается. – А получается именно так. Выйти на связь с богатой девушкой, пригласить ее на ее же день рождения, а потом, когда она примчится на подставное приглашение, поднять на смех. В чем дело, Дрикс? Это такая нестареющая шутка? – Тогда я с тобой, – говорит Дрикс. – Не хочешь оставаться здесь, пойдем куда-нибудь еще. Мне все равно куда. Это ты сама решай, но только не уходи. Только… – Он опускает глаза, потом поднимает и смотрит так пронзительно, словно гипнотизирует. – Только… не уходи. – Ты меня смущаешь. – Не нарочно. – Он переводит дух, словно сражается с чем-то в себе. – Год назад я сказал бы тебе много красивых слов, чтобы убедить в том, что мне нужно, но теперь красивых слов во мне не осталось. Поэтому я просто говорю как есть: хочу, чтобы ты осталась. Дергаю себя за прядь волос и приветствую боль, врезающуюся в мои противоречивые эмоции. – А твой брат? Ты помнишь, что сказал в тот вечер, после собрания? Насчет… – Моя сестра испекла для тебя торт. Так бывает, когда останавливается вдруг беговая дорожка. – Что? – Моя сестра, Холидей. Ты видела ее в парке. Так вот она испекла торт тебе на день рождения. Точнее, два торта. Оба большие. Один шоколадный. Второй ванильный. Мой друг Доминик обещал пиццу и куриные крылышки. Угощает он нечасто, так что надо пользоваться моментом. Они все хотят познакомиться с тобой, и я… я хочу, чтобы ты осталась. – А твой брат? – Эксл беспокоится только из-за меня. Как твоя семья, которая беспокоится только из-за тебя. Дай ему пару минут, и он оттает. – А почему я должна остаться? С какой стати мне верить тебе? Дрикс пожимает плечами. Как тогда, на ярмарке. И как тогда, сердце замирает на мгновение. Рот у меня открывается, но слов нет. Я пришла из-за Тора. Пришла, потому что у меня день рождения, и мне не хотелось быть одной. Пришла… из-за Дрикса. – Останься, Элль. Просто останься. Хендрикс Руки в задних карманах светло-бежевой юбки, на лице маска вежливой доброжелательности, Элль идет от машины к дому. «Вольво» она по моей просьбе припарковала рядом с гаражом. Домик наш… что спереди, что сзади, смотреть особенно не на что. При мысли, что Элль увидит его изнутри, мне вдруг становится немного не по себе. Нет у нас ни холла, ни столовой с хрустальными люстрами. Лимонад у нас не событие, а просто напиток. Элль проводит пальцем по капоту нашей машины. – Если здесь опасно оставлять автомобиль без присмотра, то почему вы не ставите его в гараж? Как ей объяснить? Потому что гараж важнее автомобиля. Я не заходил в гараж с самой первой пресс-конференции. Несколько раз, когда появлялся Маркус, играл на его акустической гитаре, но только в доме. А вот брат в гараже бывает. И сестренка бывает, и мой лучший друг. Иногда, уже лежа в постели, я слушаю, как они играют, поют, смеются, и все эти звуки, как стеклом по коже. Но и лекарство для души. Я как будто разделился пополам, и каждая половинка тянет в свою сторону. Обе заявляют, будто знают, что лучше для моего будущего. Да только я ни туда, ни сюда. Я остаюсь посередине. На месте. Большого желания вести Элль в дом у меня нет, да и Экслу надо дать время поостыть. Иду к гаражу, открываю замок, щелкаю выключателем и отступаю в сторону. Элль следует за мной, отстав на несколько шагов. Вверху гудит и потрескивает флуоресцентная лампа. Подошвы сандалий негромко постукивают по полу гаража. – Вау. Здесь же куча инструментов. Хватает. Элль ставит сумочку на пол у двери и сует руки в карманы. Идет мимо стоек с электрогитарами Эксла, Доминика и Маркуса, мимо басовой Келлен. И останавливается у пианино. – Однажды – мне было лет пять или шесть – родители взяли меня в дом то ли какого-то конгрессмена, то ли сенатора. Если думаешь, что у нас большой дом, то там – полный улет. Едва переступив порог, я подумала, что оказалась в замке Золушки. Хотя если учесть, что я смотрела на все глазами ребенка, то оценить его подлинные размеры трудно. В общем, мы расположились в гостиной, а там кругом антиквариат, включая и мебель. Папа с мамой разговаривали с другой парой, и разговору не было конца, а мне за все время разрешили только съесть одну печенюшку и выпить стаканчик сока, так что я умирала от скуки. Элль смотрит на пианино, как на какую-то священную реликвию, которая одновременно и притягивает и отталкивает. – Я спросила у мамы, можно ли сесть к окну, и, пока шла, увидела это чудесное фортепиано. Каштанового цвета, сияющее лаком, с поднятой крышкой и изумительными белыми и черными клавишами. Мне так захотелось коснуться клавиши и услышать, как оно звучит. Я понимаю это чувство. Мало того, сам испытываю его всю жизнь. Оно подобно зуду под кожей, унять который можно, только тронув струну, ощутив музыкальную вибрацию в самом своем естестве. Вертикальное акустическое пианино в нашем гараже не идет в сравнение с тем великолепным инструментом, который описывает Элль. Мы с Домиником купили его за двадцать баксов у какого-то парня с белым грузовиком, готового сбросить товар любому, у кого найдется «зелень». Нам с Домиником было по четырнадцать, и мы целый час катили пианино до гаража, но оно стоило и каждой пролитой капли пота, и почти полученного солнечного удара. Постучав по клавишам, послушав, оценив, Доминик взял да и заиграл, причем с такой легкостью, будто владел инструментом всю жизнь. Вот что значит талант. Элль лукаво улыбается: – Ситуация была такая, словно на одном плече сидел ангел, а на другом – бес. Неудержимое желание дотронуться до клавиши уравновешивалось маминым предупреждением: меня должно быть видно, но не слышно. Я без труда представил лицо ее матери в тот момент, когда она отдавала это распоряжение. – И что ты сделала? – Дотронулась. Я вскидываю брови: – Дотронулась? – Дотронулась. – Да ты, оказывается, прирожденная бунтовщица. – Не притворяйся, что шокирован. Ты имеешь дело с победительницей игры «Прибей Крота» и спасительницей беспризорных щенков. Темная сторона у меня определенно есть. Я смеюсь, неожиданно для себя, как могу смеяться только с Элль, и она улыбается вместе со мной. Но затем улыбка меркнет, и все меняется, погружается во тьму, как если бы в комнате вдруг задули единственную освещавшую ее свечу. – Мама так рассердилась. Она шлепнула меня по руке. Ударила в первый и последний раз в жизни. Я до сих пор помню ту боль, тот шок и ее слова. Ей было так стыдно за меня, я так ее огорчила, а когда посмотрела на папу, поняла, что и он чувствует себя так же. Боль в ее глазах рвет мне душу. Всегда красивая, с безупречными манерами, образец совершенства, но в этот миг я вижу только боль. – С тех пор я не притронулась ни к одному инструменту. У меня такое чувство, будто сердце насадили на кол. – Никогда?