Я подчинился, испытывая отвращение оттого, что мой член набух и был готов взорваться от болезненных звуков, которые она издавала. Она приводила меня в замешательство. Я никогда не чувствовал вины из-за своих желаний. А теперь чувствовал. – Сильнее. – Нет. – Трент. – Нет. – Мне это нужно. – С тебя на сегодня хватит, Эди. Я весь в твоих соках. Могу вылизать тебя, если хочешь кончить еще раз. Я торговался с ней во время секса? Такое случилось в первый раз. И в последний. Эта цыпочка не будет командовать, как бы сильно мне ни хотелось, чтобы ее тугая розовая киска доводила мой член до оргазмов. – Если ты не станешь, это сделает Бэйн. Я услышал улыбку в ее голосе, хотя не мог видеть ее лица. К черту. Сама напросилась. Хлясь! Мы одновременно кончили с неистовой силой. Она сильнее сжала мой член, и, сделав несколько хаотичных, судорожных толчков, я дошел до разрядки. Клянусь, я кончил так сильно, что мог бы до краев заполнить презерватив. Черт, было хорошо. Я сразу же вышел, слез с нее и побрел в ванную, чтобы выбросить резинку. Не стал оборачиваться, пока смывал с члена сперму и смотрел, как он устало сжимается над раковиной. Я встал к ней спиной, понимая, что стоит ей увидеть выражение моего лица, как она блеснет победоносной улыбкой. Я взял на заметку никогда не доставать флешку из сейфа. Эди стала всерьез походить на зависимость. Еще пара таких перепихов, и сомневаюсь, что я со своей долбанутостью добровольно отдам ее кому-то другому. Глава 19 Эди Мне было шесть лет, когда я впервые поняла, что с моим отцом явно что-то не так. Задолго до истории с Тео. Выдался редкий осенний вечер, когда Джордан вернулся домой к ужину, который мама «готовила» на кухне. Так она называла распитие бутылки вина за созерцанием кружащейся в микроволновке тарелки, которая разогревала наш обед. Все вокруг казалось мрачным, неправильным и опасным. Мне было страшно нарушать заведенный распорядок, но мысль о том, чтобы жить с человеком, которого я едва знала и которого боялась попросить уложить меня в кровать, была еще страшнее. Потому я послушно села рядом с ним на диван, пока он отрешенно смотрел передачу о финансах по CNN и проверял почту. На экране появилась реклама, презентующая некоммерческую организацию для помощи брошенным и подвергшимся жестокому обращению животным. В ролике показывали грустные мордочки щенков и изуродованных котят, смотрящих в камеру и молящих о помощи. Одна из собак лежала в луже грязи. Кожа да кости, покрытая блохами. У нее не было обоих глаз, и, по всей видимости, зубов тоже не осталось. Я в ужасе вскрикнула, сжимая дорогую ткань обивки маленькими пальчиками. – Прекрати, Эди. Это замша. Очень нежная ткань. – Он ударил меня по запястью, но не сильно. Он никогда не бил с силой. Я тотчас отпустила ее и, сгорбившись, повернулась к нему. – Мы можем сделать пожертвование? – Я делаю достаточно пожертвований на работе. – Правда? Приютам? – Я пришла в оживление, отчаянно цепляясь за его положительное качество. Формирование положительного образа знакомых нам людей – психологический механизм, который, как я позже узнала, может выйти боком. Потому что мне очень хотелось верить в то, что мой отец – хороший человек и с мамой все в порядке. В моем воображении он был заботливым и щедрым, а не расчетливым и безразличным. Отец бросил на меня беглый взгляд, разделив все свое внимание между экраном телевизора и толстой кипой писем. – Нет, я жертвую деньги тем в нашем сообществе, кто нуждается в моей помощи. – Реклама вызывает у меня странные эмоции, пап. Странные… печальные, – призналась я, отвернувшись от экрана, на котором ведущий рассказывал об ужасных событиях, которые пережили эти животные. В те времена я все еще называла его папой. – Такова жизнь, Эди. – Я не могу смотреть, – я замотала головой и подтянула колени к груди, пытаясь держать себя в руках. – Слишком грустно. – Жизнь вообще грустная штука, так что лучше привыкай. Тогда мне было очень мало известно о мире, и, наверное, по этой причине я не расставалась со своим оптимизмом. Но я точно знала, что мне тогда стало неуютно рядом с ним. Потому что впервые на моей памяти на его тонких, жестких губах появилась ухмылка, и он продолжил перебирать письма. Я подумала тогда: «Почему здесь, почему в этот момент, почему он так счастлив?» На следующий день он забрал меня из школы. Я, мягко говоря, была в шоке. Обычно меня всюду возил водитель. Из школы, на вечерние занятия и на детские праздники. Ни разу меня не забирали родители. Садясь на заднее сиденье машины Джордана, я была польщена, взволнована и старалась вести себя безукоризненно. Когда он поехал в противоположном от дома направлении, я задумалась, куда же мы едем, но не хотела показаться подозрительной или неблагодарной. И только когда я увидела леса и озеро Сант-Анджело, которое было за границей города, я открыла рот: – Куда мы едем? Он лишь хищно улыбнулся мне в зеркало заднего вида, включил поворотник и резко свернул направо. И позже я поняла зачем. Мы приехали в приют для животных. Я еле волочила ноги и, проходя через поржавевшие ворота, ведущие к собачьим конурам, я чувствовала, будто отдаю свою душу тому, кому не доверяю. – Порой, Эди, нужно смотреть жестокости в глаза и ничего не делать. Чтобы добиться успеха в жизни, нужно действовать, руководствуясь логикой и разумом, а не чувствами. Итак, ты же знаешь, что у тебя аллергия на собак и кошек? Я помню, как кивнула, хотя голова была в тумане от тревоги. Я не могла завести собаку или кошку, это факт, но я никогда и не просила питомца. Я лишь хотела пожертвовать немного денег той некоммерческой организации из телевизора. Они очень нуждались в деньгах, а у нас их было много. Мои уши наполнил пронзительный исступленный лай, и мне захотелось развернуться и убежать. Я не сделала этого только потому, что знала: он не побежит за мной. Он, и глазом не моргнув, даст мне заблудиться в лесу. – Значит, ты знаешь, что мы не можем забрать ни одного из этих животных. А теперь я хочу, чтобы ты посмотрела им в глаза и ушла, оставив их. Ты можешь это сделать ради меня, Эди? – Джордан присел, улыбаясь, чтобы быть на уровне моих глаз. Позади него стояла волонтерка в зеленой футболке с названием приюта и улыбалась диковатой, излишне широкой улыбкой. Нет. – Д-да. Мы почти полтора часа ходили мимо клеток и смотрели на умоляющих, страдающих собак и кошек. Мне пришлось смотреть каждому животному в глаза, а потом переходить к следующему вольеру. Волонтерке, которая сопровождала нас весь маршрут, показалось странным, что отец не уточнил, кого именно он ищет на роль питомца. Ей было неведомо то, что мне в тот день стало предельно ясно: он не собирался никого брать, но, в самом деле, хотел иметь питомца. Он хотел сделать из меня свою послушную, вышколенную марионетку. И сейчас меня больше всего мучило то, что в какой-то мере ему это удалось. Тот день сломил меня, и с тех пор отец каждый день делал трещину в моем сердце чуть больше. Мне не разрешалось давать деньги или еду бездомным на улице. Не поощряй их, Эди. Жизнь – это выбор. И они явно сделали неверный. Мне не разрешалось разговаривать с незнакомцами, даже заводить непринужденную беседу с внушающими доверие взрослыми. Ван Дер Зи не любят болтовню. У нас для этого слишком много дел. От меня ждали, что я буду вести себя, как безупречная ледяная принцесса. Поначалу я бунтовала. А потом появилсяТео, и отец стал не просто кормильцем. Он стал господином, который за невидимые ниточки дергал свою марионетку. Меня. Спустя двенадцать лет с тех пор, как Джордан показал мне жестокость, нарушив привычный ход моей жизни, он сделал это снова. * * * Я была дома и вскрывала упаковки с вариантами париков для мамы, которые заказала в еврейском православном магазине в Бруклине, когда он вошел в мою комнату. Джордан не утруждался постучать, а я не стала обременять себя вопросом, почему он дома. Он никогда не бывал дома и уж точно ни разу не заходил ко мне в комнату, но я ходила вокруг него на цыпочках. Казалось, что за последние недели его манерное, эгоистичное поведение стало только хуже. – Я могу чем-то помочь? – спросила я, раскладывая на кровати светлые парики из человеческих волос, расчесывая их и пытаясь решить, какой из них больше всего понравится маме. Джордан облокотился плечом о дверной косяк, глядя на меня с презрением. Я задумалась, мог ли он почувствовать, что я стала другой. Потому что, переспав с Трентом Рексротом, я определенно изменилась сильнее, чем выдавало мое тело. Потрескавшиеся, болезненные, красные соски, розовые следы на заднице и бедрах были лишь внешними декорациями. Но когда он кончил в меня, то оставил мне кое-что. Часть своей силы. – Присядь, Эди. – Назови мне хотя бы одну вескую причину, – ляпнула я, взяв в руки парик и водя по нему расческой из бамбука. Я была не в настроении слушать нотации, а если речь шла о флешке, то он должен был дать мне больше времени. Трент не просто сидел у меня на хвосте. Он уже намотал его на мизинец. – Я твой отец, и ты не посмеешь мне перечить, если хочешь жить мирной, спокойной жизнью. А теперь садись. Он прошел в комнату, источая пренебрежение взглядом своих жестоких голубых глаз. Я неторопливо присела на край кровати и встретилась с ним взглядом. Мое молчание говорило красноречивее всяких слов. Я надеялась, что он мог расслышать каждое слово, которое оно излучало. – Эди, боюсь, что в скором времени в этом доме наступят перемены, и моя обязанность первым делом сообщить об этом тебе, поскольку ты взрослый человек, несущий ответственность за себя и свою мать. Не обращая внимания на подколку в адрес моей матери (он и сам едва ли был почтенным кандидатом на роль родителя года Тодос-Сантоса), я скрестила руки на груди в ожидании продолжения. – Я ухожу, – просто заявил он, будто его слова не ударили меня по лицу, словно пощечина. Будто бы перед моими глазами не заплясали черные точки. – Почему? – спросила я. Меня не волновал его уход. Даже наоборот: на ум пришло выражение «скатертью дорога». Я ненавидела его. Но не мама. Она зависела от отца, а я устала собирать за ним осколки, на которые он ее разбивал, и пытаться снова сложить их вместе. Меня убивало не то, что мне приходилось прибирать за ним. А острые края, которые впивались в мою кожу, когда я их поднимала. Потому что каждый раз, когда он вдребезги разбивал маму, мы обе истекали кровью. – Давай признаем. Твоя мать больна уже довольно давно и отказывается обращаться за помощью, в которой явно нуждается. Не всем можно помочь. Я не могу взвалить себе на шею ее проблемы, раз она сама не прилагает больше усилий, и, к несчастью, не могу сидеть и ждать, когда это случится.