– Нет, Ябу-сама. Это легенда. Я видел, как отец пришел и забрал голову и меч. Кто бы захотел сломать такое произведение искусства? Это было бы святотатством. Отец Обаты забрал его. – А что он сделал с головой? – Никто не знает. Некоторые говорят, что он бросил ее в море, потому что любил и почитал нашего господина Тикитаду как брата. Другие говорят, что он закопал ее и прячет в ожидании внука, Ёси Торанаги. – А ты что думаешь, куда он дел ее? – Выбросил в море. – Ты видел это? – Нет. Ябу лег на спину, и пальцы слепого продолжили свою работу. Мысль о том, что кто-то еще знает: меч не уничтожен, – странно поразила Ябу. «Надо убить этого Суво, – сказал он себе. – Как мог слепой человек узнать клинок? Он похож на любой другой меч Мурасамы, а рукоять и ножны за эти годы несколько раз поменялись. Никто не мог знать, что твой меч – тот самый, что таинственным образом переходит из рук в руки по мере того, как растет мощь Торанаги. Зачем убивать Суво? То, что он жив, только добавляет пикантности всему этому делу. Даже бодрит. Оставь его в живых – убить никогда не поздно. Тем же мечом». Эта мысль обрадовала Ябу, и он снова отдался мечтам, чувствуя безмятежное спокойствие. «Скоро, – пообещал он себе, – я стану достаточно могучим, чтобы носить меч в присутствии Торанаги. Однажды, может быть, я расскажу ему историю моего меча». – Что случилось дальше? – спросил он, желая, чтобы голос старика снова убаюкивал его. – Наступили тяжелые времена, год большого голода, и теперь, когда мой господин был мертв, я стал ронином. Ронинами звались безземельные, а также не имеющие хозяина крестьяне-воины либо самураи, потерявшие честь или господина, которые были вынуждены скитаться по стране, пока новый повелитель не соглашался принять их на службу. Ронину было трудно найти нового сюзерена. Пищи не хватало, воевать умел едва ли не каждый, и незнакомцам редко когда доверялись. Большинство разбойников, наводнивших глубинные земли и побережье, вышли из ронинов. – Этот год был очень плохой, и следующий тоже. Я воевал на чьей угодно стороне – битва здесь, стычка там. Мне платили едой. Потом я услышал, что на Кюсю много еды, и тронулся на запад. Той зимой я набрел на буддийский монастырь. Сговорился, что стану там стражником. Полгода защищал монастырь и его рисовые поля от разбойников. Монастырь находился около Осаки, и в то время – задолго до того, как тайко повывел их, – разбойников развелось больше, чем гнуса. Однажды мы попали в засаду, я был тяжело ранен и оставлен умирать. Меня нашли монахи и залечили раны. Но они не могли вернуть мне зрение. Его пальцы погружались все глубже и глубже. – Они поселили меня со слепым монахом, от которого я научился делать массаж и видеть пальцами. Теперь мои пальцы видят больше, чем раньше открывалось глазам. Последнее, что я видел, как мне помнится, – это распахнутый рот разбойника, его гнилые зубы, сверкающую дугу меча и после удара – запах цветов. Я видел запах во всех его оттенках, Ябу-сама. Это было очень давно, но я видел цвета запаха. Я видел нирвану, я думаю, и только на одно мгновение – лицо Будды. Слепота – небольшая плата за такой подарок, да? Ответа не последовало. Суво и не ожидал его. Ябу спал, как и было задумано. «Понравился ли вам мой рассказ, Ябу-сама? – Суво спросил это молча, забавляясь про себя, как и следует старому человеку. – Все верно, кроме одного. Монастырь был не возле Осаки, а за вашей западной границей. Имя монаха? Су, дядя вашего врага, Икавы Дзикю. Я могу так легко сломать вам шею, – думал он. – Это бы понравилось Оми-сану… И пошло бы на пользу деревне. И это была бы расплата – небольшой подарок моему хозяину. Сделать это сейчас? Или позже?» Спилберген поднял кустистые стебли рисовой соломы, его лицо вытянулось. – Кто хочет тянуть первым? Никто не ответил, Блэкторн, казалось, дремал, привалясь к стене в углу, из которого он не выходил. Это было на заходе солнца. – Кто-то должен вытащить первым, – бросил Спилберген. – Давайте, осталось не так много времени. Им принесли поесть, и бочонок воды, и еще один бочонок – под парашу. Но ничего, чтобы смыть с себя вонючие помои или почиститься. И налетели мухи. Воздух был зловонный, земля – в грязи и навозе. Большинство моряков разделись до пояса, потея от жары и страха. Спилберген вглядывался в лица. Он повернулся к Блэкторну: – Почему, почему они не трогают тебя? А? Почему? Глаза открылись, они были холодны как лед. – Говорю в последний раз: не знаю. – Это нечестно. Нечестно. Блэкторн вернулся к своим мыслям: «Должен быть способ вырваться отсюда. Должен быть способ попасть на корабль. Этот негодяй убьет нас всех в конце концов. Это так же верно, как то, что Полярная звезда существует. Времени немного, и меня решили не трогать, потому что они что-то замышляют против меня». Когда закрылся лаз в погреб, все посмотрели на него и кто-то сказал: – Что мы будем делать? – Я не знаю. – Почему вас оставили в покое? – Не знаю. – Бог помогает нам, – простонал кто-то. – Надо навести здесь порядок, – приказал он. – Уберите грязь. – Но нет даже веника и… – Убирай руками! Все подчинились его приказу, а он помогал и как мог почистил генерал-капитана. – Вот теперь вам будет лучше. – Как? Как мы должны кого-то выбрать? – спросил Спилберген. – Не будем выбирать. Мы будем драться с ними. – Чем драться? – А вы собираетесь покорно идти на заклание? Да? – Не будьте глупцами – я им не нужен. – Почему? – спросил Винк. – Я генерал-капитан. – Мое почтение, господин, – ухмыльнулся Винк. – Может быть, вам следует вызваться добровольно? Вот место для добровольца. – Очень хорошее предложение, – подхватил Питерзон. – Я буду вторым, ради бога. Все сразу согласились, и каждый подумал: «Господи Боже, кто-нибудь, кроме меня». Спилберген уже был готов взорваться и отдать приказ, но умолк под суровыми взглядами и потупился, чувствуя тошноту. Потом выдавил из себя: – Нет. Это будет неправильно… по отношению к добровольцу. У каждого должен быть шанс. Соломинки, одна короче остальных. Мы отдадим себя в руки Божьи. Капитан, держи соломинки. – Я не собираюсь в этом участвовать. Говорю, мы должны бороться. – Они убьют нас всех. Вы слышали, что сказал самурай: нам сохранили жизнь – всем, за исключением одного. – Спилберген вытер пот с лица, согнав рой мух, который тут же уселся обратно. – Дайте мне воды. Лучше умереть кому-нибудь одному, чем нам всем. Ван Некк опустил тыквенную фляжку в бочку и подал ее Спилбергену. – Нас десять человек. Включая тебя, Паулюс. Хорошие шансы. – Очень хорошие, если ты не участвуешь. – Винк взглянул на Блэкторна. – Что мы можем против мечей? – Ты кротко пойдешь в лапы к палачу, если вытащишь короткую соломинку? – Не знаю. Ван Некк сказал: – Мы будем тащить жребий. Пусть нас рассудит Бог. – Бедный Бог! – вспыхнул Блэкторн. – Должен нести ответ за людскую глупость. – Как еще выбрать? – крикнул кто-то. – Мы не можем! – Мы сделаем, как говорит Паулюс. Он генерал-капитан, – подвел итог ван Некк. – Мы будем тащить соломинки. Так лучше для большинства. Давайте проголосуем. Кто «за»? Все согласились. За исключением Винка: – Я согласен с капитаном. К дьяволу вас с этими гребаными ведьмиными соломинками! В конце концов и Винка убедили. Ян Ропер, кальвинист, прочитал молитвы. Спилберген очень точно отломил десять соломинок. Потом одну из них разломил надвое. Ван Некк, Питерзон, Сонк, Матсюккер, Гинсель, Ян Ропер, Соломон, Максимилиан Крок и Винк. Он сказал: