— А ты умеешь? — лукаво взглянул на него Зоров. — Еще бы. Отплясывал на свадьбах много раз. — Хотелось бы посмотреть, — Зоров покачал головой, — только не под пулями… Надо все-таки с группой поддержки выдвигаться. С ними дабку танцевать удобнее. — Это такие девушки с помпонами? — пошутил неуемный Горюнов. — Это такие парни с автоматами. Кончай хохмить! Завтра придется уже ехать. Надо решать. Ты же не хочешь его спугнуть опозданием? — Пускай Вася беспокоится. Он же у нас заказчик, а я всего лишь толмач. Гляди, Зоров, каким волком он на меня смотрит. И я знаю почему, — Горюнов встал и прошелся по модулю. Егоров сдержал улыбку. Его забавляла ситуация, когда полковник в трусах проводит оперативное совещание, напоминающее скорее заседание клуба веселых и находчивых. — Вася думает: «Что за недалекий человек этот полковник Горюнов? Проморгал курда с его заморскими хозяевами, где хваленые опыт и смекалка?» А вот не знаю, как оправдаться. Подберу слова, когда услышим, чего нам курд петь станет. Ты ждешь от него чудесных откровений, а я думаю, не посвятили его хозяева ни в тайны Пентагона, ни, образно выражаясь, в секреты Топкапы. Если только в самом деле произойдет чудо. — Так что насчет спецназа? — настаивал Мирон. — Посмотрим. Пойду, пройдусь, покурю, схожу кое-куда… Посоветуюсь. А то в нашей теплой компании я старший по званию, и нагорит мне, если Васю штопать придется. Тебя-то, Мирон, мы оставим здесь. Зоров не стал возражать. Как видно, у них на этот счет уже были договоренности. Когда Горюнов вышел, Мирон стал расстилать постель на верхней койке. — Он вообще спит когда-нибудь? — Егоров прокашлялся и прилег. — Прибежал, отключился на пятнадцать минут, как воробей. — Мало спит. Петя только курит и шутит. А ты-то совсем больной. Не свалишься по дороге с температурой? — Зоров залез на второй ярус и вытянулся с блаженным лицом. — Я уже на поправку иду. Как ты с ним работаешь? Он всегда такой? Очень его много, что ли. У меня шеф спокойный, рассудительный, серьезный. — И тем не менее они дружат. Одно знаю точно, на него можно положиться. Скажу тебе, а ты не болтай. Лады? Он тогда с Ермиловым был вербовкой занят и, как ты понимаешь, не курд был в зоне их интересов. Ту операцию готовили давно. А тут еще и курд… Не зли его расспросами. Давай спать. А то он сейчас прискачет и начнет балагурить, — Зоров приподнялся на локте и поглядел вниз. — Надо вам спецназ брать. Пусть в стороне побудут… Никого они не вспугнут, люди опытные. Но если с Саларом будет даже пять человек, ты представляешь, чем это вам грозит? Настаивай на спецназе. Он увидел, что ты колеблешься, и начал крутить. Он привык работать в одиночку. Тихо, на цыпочках, деликатно… Забывает, что сейчас не один и еще за тебя отвечает. — Я сам за себя отвечаю, — пробурчал Вася, отворачиваясь к стене. — Свет забыли погасить. Зоров дотянулся до выключателя прямо с койки, и модуль погрузился в темноту, только шумел кондиционер и пахло хлебом, лежащим на столе. У Васи в голове вращались курды, автоматы, Горюнов в трусах и Зоров в белоснежной футболке и черном концертном галстуке-бабочке. * * * Васю растолкали на рассвете. Горюнов, одетый все в тот же задрипанный камуфляж, обвешанный оружием, бренчал ключами от машины над ухом Егорова. — Василь, вставай! Курда проспишь. Ехать надо. Поешь в дороге. Сухпай уже в машине. Спецназ пойдет своей тропой, мы своей. Выйдем на точку параллельными курсами. Есть местечко — заброшенная деревенька, настолько разбитая, что теперь ничейная. Егоров сел на койке, прислушиваясь к себе. Вроде болезнь отступила. Он влез в горюновский камуфляж. Посмотрелся в небольшое зеркало, висевшее у входа. Не успевал побриться. Камуфляж обтянул его плечи, словно он нарочно модничал, старался показать мускулатуру. Заглянул сердитый уже Горюнов: — Долго ты будешь любоваться собой? Времени нет! Машина, темно-синий джип с сирийскими номерами и с привязанным проволокой бампером, оказалась такой же потрепанной, как и камуфляж Горюнова. — Тачка — зверь, — Горюнов заметил скептический взгляд Васи. — Внешность обманчива. Василий все время в присутствии полковника ловил себя на ощущении, что находится на восточном базаре, а ловкий торговец ему сейчас впарит вместо шелкового ковра старый потрепанный половик. Вдохнув еще свежий с утра воздух с примесью керосина от самолетов, майор залюбовался небом с размытой желтизной еще не взошедшего солнца, как от растекавшегося яичного желтка. Пальмы казались почти черными, тушью прочерченными на фоне неба. В них безумствовали мелкие птицы, чирикая по утренней свежести, прочищая горло, ожидая горячего солнечного дня, когда в клюве пересохнет, останется только отсиживаться где-нибудь в тенечке, растопырив крылья и разинув клюв, чтобы охладиться. — Слушай, а у нас хотя бы спутниковый телефон есть? — Егоров влез на заднее сиденье. Горюнов велел ему сесть туда, поскольку с его «русской рожей» лучше не попадаться на глаза местным. А сзади он все же не так заметен. — Как в Греции, — подтвердил Горюнов, похлопав по бардачку. Вася решил позавтракать, отломив хороший ломоть от местного хлеба, напоминающего халу, но посыпанного кунжутом, а не маком, хубз, как назвал его полковник. Тут же, прикрепленная к водительскому сиденью, торчала фляга с водой. Горюнов запасся кипяченой водой, которую выдавали на базе. Несколько бутылок местной минералки Figeh стояли в уже разорванной упаковочной пленке. Чувствовалось, что в этой машине не только ездят, но едят, живут, спят, ведут переговоры… Рядом с Егоровым валялся свернутый и перетянутый брезентовым ремнем спальный мешок. Но, как отметил Вася, все вещи арабские, американские. Ничего российского. Он догадался, что, если сложатся непредвиденные обстоятельства, то принадлежность Горюнова к российским войскам, а тем более к контрразведке, доказать будет невозможно. Под ногами в пакете перекатывались консервные банки. Пакет из местного магазина — на нем надписи на арабском. Под сиденьем торчало что-то, напоминающее горлышко водочной бутылки. — Что это у тебя? Горячительное? — Арак из Сувейды. Возьми там консервы, чего ты одним хлебом заправляешься, — он взглянул на майора в зеркало заднего вида. — Там макдус, баранина и рыба, фасоль. Посмотри по этикеткам. — Еще бы по-арабски научиться читать, — пробормотал Вася. — Какой еще макдус? — Это баклажаны маринованные. Но в них чеснока много и масла оливкового. На картинки смотри. — Этим не потравишься? — Егоров выбрал баранину. — Я же жив. Пока. Там пластиковые вилки где-то валяются. Мне оставь немного. Я тоже на одном дыму с утра функционирую. Ехать с Горюновым Вася зарекся. Хотя где ему еще доведется с ним кататься? В Москве вряд ли. Полковник водил так, что баранина, которую съел Василий, то и дело просилась наружу. Правда, довольно быстро он убедился, что здесь все так ездят. Сигналят непрерывно, при этом абсолютно беззлобно, проформы ради, комментируют вождение других в открытое окно, размахивают руками. Горюнов тоже пару раз кого-то пропесочил по-арабски. Но оказалось, что это не ругань, потому что в конце реплики он засмеялся, как и тот, к кому он обращался. Василий подумал, как же ведет себя Горюнов в Москве? Ему становился все интереснее этот тип, который с мрачным лицом и усталыми голубыми глазами все время шутил. «Но вряд ли он станет дружить со мной, — подумал Егоров с сожалением. — Не его я уровня. С Ермиловым они хотя бы в одном звании». — А неизвестно, выехал нам навстречу курд или нет? — Вася поглядел в затылок Горюнова. — По моим сведениям, что я получил на рассвете, да. — Чем же его выманили? — Я посчитал, что продолжение «интервью» его привлечет. Он поймет, что им заинтересовались. — Неумно, — Вася поерзал, глядя в окно на чумазых городских мальчишек, которые бегали в своем дворе, поливая друг друга из шланга, брызги долетали и до прохожих, но никто на них не ругался за это. Один только взмахнул рукой раздраженно, словно отгонял мух. Горюнов стоял в небольшой пробке и несколько капель долетело до машины. Он беззлобно крикнул что-то пацанам, и те засмеялись. — Что, если ситуация у Салара поменялась и он уже не хочет никому предлагать себя, свои услуги, что угодно? Неумно! Надо было просто не теряться тогда во время интервью, а прояснить ситуацию. Неумно! — третий раз с обидой повторил он. Когда Егоров решил, что полковник не отреагирует на дерзкую реплику, Горюнов все же заговорил: — К Турции с некоторых пор я утратил интерес. А то, что тогда речь шла именно о Турции, я, конечно, понял. Знаю, что Доктор это Халюк. Ну и чего? — Так передал бы курда тогда же «туркам» в отдел или нам. — Что передал? — устало переспросил Горюнов. — Абстрактное упоминание о докторе Фырате? Турки жаждут взять север Сирии, и не только. Какая в этом тайна? То, что Салар чей-то агент, и козе понятно. Однако он мелкая сошка. Таких проплаченных ребят тут под каждым кустом. Мы же не можем всех подбирать. Ни человеческих, ни финансовых ресурсов не хватит. — А куда мы сейчас едем? — ехидно поинтересовался Василий. — Значит, руководство посчитало, что курд все же не из тех, кто, как ты выразился, под кустом. — Он говорил резко из-за досады на себя. Горюнов знал, кто такой Доктор, а ему, Васе Егорову, пришлось велосипед изобретать. Кругозор надо расширять. — Чего же твой Ермилов тогда еще не зацепился за этого курда и Доктора? Тоже мог, — Горюнов устал от разговора. — Но ты ведь переводил, а не Ермилов. — Ты тоже сейчас переводишь, — грустно сказал полковник. — Что я перевожу? — попался Вася. — Стрелки, — пошутил Горюнов. — А Ермилов, чтобы ты знал, присутствовал при сем интервью. — Так ведь ты не все переводил, — возмутился Егоров. И они оба замолчали. Горюнов снова закурил, к счастью, выдыхая дым в открытое окно. Василий понял, почему у Петра такой пыльный камуфляж, — он все время ездит с открытым окном. Добирались почти тем же путем, что и год назад Меркулова с Ермиловым и Горюновым. Но тут уже было поспокойнее. Да и Горюнов забирал восточнее, чтобы проехать через Алеппо к Эль-Бабу. Василий увидел разбомбленные дома, вокруг которых копошились в белой пыли сирийцы, разбирая завалы, чтобы начать восстанавливать дома. Трудолюбивые люди, измученные бессмысленной войной, хотели как можно быстрее вернуться к мирной жизни. Они, конечно, всё отстроят, разминируют, вот только что останется в их душах? Оттуда как убрать запечатленные намертво образы — следы от пуль и осколков на школах и домах, вид мертвых детей и стариков в руинах древних городов, мумифицированные тела, игиловцы, повешенные на мосту в Сувейде? Воспоминания не заменишь, как раздробленный осколком кирпич в стене дома, не вставишь новые, не разминируешь, и когда воспоминания рванут, перемалывая психику, неизвестно. А жизнь одна, заново ее не начнешь. Ехали почти пять часов. Василий запоздало спохватился, успеют ли они обратно засветло или придется ночевать где-то на дороге. Уточнять у Горюнова он не стал, чтобы не показаться наивным малым. — Вот мы и здесь, — ориентирующийся без карты Горюнов все же достал смятую карту, положил ее на колено и, притормозив у обочины стал изучать истертые до дыр пересечения улиц. Покивал. Вынул из бардачка белый платок, накинул его на голову и сверху придавил засаленным облезлым двойным черным обручем. Увидев изумленный взгляд Егорова, пояснил: — Это гутра, — и добавил чуть смущенно: — Я привык носить. В жару спасает. Вслед за гутрой он извлек из бардачка спутниковый телефон. Выдвинул массивную антенну. Нажал вызов и заговорил, когда ему ответили: — Ну чего? Мы на месте. А вы? Василий, прислушиваясь к разговору, тем временем оглядывал окрестности. Несколько домов из светло-бежевых камней, почти полностью разрушенные. Расчищенная от обломков дорога — в воронках, а на обочинах груды битого камня, куски асфальта, все покрыто желтоватой пылью и песком. Явно необитаемое местечко, напоминающее городок после ядерного взрыва, как их изображают в фильмах-катастрофах. Здесь не будет зашкаливать счетчик Гейгера, но здесь случилась подлинная катастрофа сотен людей… — Где? — переспросил Горюнов, засмеялся и, улегшись грудью на руль, посмотрел вперед через лобовое стекло. Его взгляд мог показаться мечтательным, однако Василию показалось, что он расстроен. — Ну молодцы! За каким… вас туда понесло?.. Допустим. Нет, мы не можем перенести. И пересидеть тоже. Мы же не в гости приехали. Семечки нам тут лузгать, что ли? Ладно. Через сколько?.. А, понятно. Прибудете, отзвонитесь. Они оба довольно долго напряженно молчали.