Зря он привез Пайпер сюда. Гринмантл вошел в дом. – Пайпер! – позвал он. Ответа не было. Он остановился на кухне, чтобы отрезать себе сыра и взять виноградину. – Пайпер, если тебя удерживает мистер Грей, пролай один раз. Ее не удерживало ничто, кроме зеркала. Она стояла в ванной и смотрела на себя – и не откликнулась на зов Гринмантла. В этом не было ничего удивительного, поскольку Пайпер с легкостью вводило в транс собственное отражение. Он пошел на кухню и налил себе вина. Пайпер использовала все бокалы и не вымыла их, поэтому Гринмантл налил себе отвратительного итальянского вина в кружку с эмблемой Агленби. Потом вернулся в ванную. Пайпер по-прежнему неотрывно смотрела на себя. – Ты отключилась, – заметил он, оттягивая ее от зеркала. И заметил карту Таро – тройку мечей, лежащую на краю раковины. – Пора взглянуть на меня. Пайпер продолжала смотреть в никуда, поэтому он несколько минут грубо щелкал пальцами у нее перед носом, а затем, уже слегка заволновавшись, окунул пальцы жены в кружку с вином и сунул ей в рот. Пайпер очнулась. – Чего тебе надо? Почему у меня во рту пальцы? Ты извращенец. – Я просто хотел поздороваться. Привет, детка, я дома. – Прекрасно. Ты дома. А я занята. И она захлопнула дверь ванной у него перед носом. Изнутри до Гринмантла донеслось пение. Голос не походил на Пайпер, хотя больше петь было некому. Гринмантл подумал, что, наверное, пора заканчивать и выметаться отсюда. Или просто выметаться. 37 Иногда Ганси забывал, как ему нравится учиться и как хорошо у него это получается. Но в такие утра он не мог этого забыть – когда осенний туман поднимался над полями и висел перед горами, когда «Кабан» был дерзок и громок, когда Ронан выбирался с пассажирского сиденья и, сверкая зубами, барабанил кулаком по крыше (покрытая росой трава мочила черные носы его ботинок, а сумка висела поверх свитера), когда Адам, прищурившись, стукался с ним костяшками при встрече, а ребята вокруг смеялись, перекликались и уступали им троим дорогу, потому что уже давно было так: Ганси-Линч-Пэрриш. Такие утра предназначались для воспоминаний. И ничто не разрушило бы их хрупкое совершенство, если бы не присутствие Гринмантла и отсутствие Моры. Если бы не Гвенллиан, не руки Блу и не мрачные пещеры, полные обещаний и угроз. Если бы не все на свете. Этим двум мирам было так сложно сосуществовать. Утренние вороны и рабочие на лесах перекликались друг с другом через кампус, пока Ганси, Адам и Ронан вместе шли по школьной лужайке. Звук молотков эхом отражался от стен: рабочие чинили крышу. Леса была завалены шиферной черепицей. – Ты посмотри, – сказал Ронан. Он подбородком указал на Генри Ченя, который стоял с плакатом в углу школьной лужайки. – «Измени мир: после выпуска», – прочел Ганси, когда они приблизились к Ченю. – Господи, ты что, всю ночь тут простоял? Ботинки у Генри блестели от росы, плечи съежились от холода. Нос был ярко-розовым. Но его волосы, которые обычно торчали гигантскими победоносными колючками, оставались таковыми по-прежнему: Генри не собирался поступаться принципами. В цветочном горшке торчал еще один плакат. Он гласил: «Подумай хорошенько… но не про Аглинби». – Не-а. С шести. Но пусть они думают, что я стоял тут всю ночь. Адам неуверенно поднял бровь. – Кто «они»? – Преподы, естественно, – ответил Генри. Ганси достал из рюкзака ручку и аккуратно переправил «и» на «е» в слове «Аглинби». – Это все из-за школьного совета? – Они полностью проигнорировали мою петицию, – ответил Генри. – Фашисты. Я должен был что-то предпринять. Буду стоять здесь, пока они не согласятся. – Похоже, ты ступил на верный путь к исключению, – заметил Ронан. – Кто бы говорил. Адам прищурился. В нем что-то изменилось. Ну или просто он слишком сильно отличался от Генри. Тот был обычным парнем. А Адам… Ганси не знал. Адам спросил: – На каком основании они проигнорировали твою петицию? Генри сделал паузу, чтобы проорать через лужайку: – Чень-второй, если ты купил кофе себе, принеси и мне, пожалуйста! Спасибо! Пожалуйста! Чень-второй, стоя в отдалении, приветственно воздел стакан и прокричал в ответ: – Извини, извини! – и исчез в одном из учебных корпусов. – Никакого уважения, – буркнул Генри и, повернувшись к Адаму, произнес: – Они сказали, понадобится слишком много административных ресурсов, чтобы учредить и мониторить совет. – Вполне разумная причина, – ответил Адам, глядя на учебный корпус. – И вообще, что ты собирался там обсуждать? Школьное меню? Ронан нелюбезно ухмыльнулся. Чень передернулся от холода и сказал: – От тебя, Пэрриш, одни проблемы. – Я принесу тебе кофе, – Ганси посмотрел на часы. – Я успею. – Ганси, – простонал Ронан. – Встретимся в классе. Чень сказал: – Ты принц среди людей, Дик Ганси. – Скорее человек среди принцев, – пробормотал Адам. – У тебя семь минут, Ганси. Ганси оставил их болтать с Ченем и отправился в преподавательскую. В общем и целом, учащимся не позволялось туда ходить, но на практике Ганси был исключением – благодаря банальному фаворитизму. Он стер сырую траву с ботинок о коврик у входа и закрыл за собой дверь. Старые половицы прогнулись под тяжестью традиций, поэтому требовался увесистый привычный толчок, чтобы дверь закрылась; Ганси сделал это машинально. Комната была просторной, продуваемой сквозняками, в ней пахло древесным дымом и бубликами. Она обладала комфортом старинной тюрьмы – деревянные скамьи у стен, историческая роспись на штукатурке, паукообразная люстра, тощий завтрак, разложенный на покоробившемся старом столе. Ганси остановился у кофейника. У него возникло странное ощущение провала во времени, которое он часто ловил на кампусе – ощущение, что он всегда стоял в этой старой комнате, в этом старом здании, ну или стоял кто-то другой, и все времена и все люди были одними и теми же. В этом бесформенном месте Ганси испытывал безмерную благодарность судьбе за Ронана и Адама, которые ждали его снаружи, за Блу и ее родных, за Ноя и Мэлори. Он был страшно благодарен за то, что наконец нашел их всех. Он вспомнил пропасть в пещере воронов. И на долю секунды Ганси показалось, что он знает… что-то. Ответ. Но он не задал вопрос, а потом оно исчезло – и вдруг он понял, что до него доносятся какие-то звуки. Крик, треск, имя Адама… Он не помнил свое решение сойти с места, но ноги сами бегом понесли его к двери. Двор напоминал мизансцену из какой-то пьесы: два десятка учеников стояли на лужайке, но никто не шевелился. Между ними, медленно оседая, двигалось светлое облако. Все смотрели на тот конец лужайки, где расположился Генри Чень. Но Ганси слышал имя Адама. Он увидел, что верхняя площадка строительных лесов висела под углом; рабочие, стоя на крыше, глядели вниз. Пыль. Вот что такое было это облако. Что-то свалилось с лесов. Куча шифера. «Адам». Ганси пробился сквозь толпу. Сначала он увидел Генри, потом Ронана, целого и невредимого, но засыпанного пылью, как жертвы Помпеи. Он мельком взглянул на Ронана – «ты в порядке?» – и не узнал его лица. А еще там стоял Адам. Очень спокойно, вытянув руки по швам. Подбородок у него был вздернут каким-то настороженным и беззащитным движением, прищуренные глаза смотрели в никуда. В отличие от Ронана и Генри, на нем не было ни пылинки. Ганси заметил, как вздрагивала грудь Адама, поднимаясь и опускаясь. Вокруг валялись сотни разбитых шиферных черепиц. Они разлетелись метров на десять и впились в траву, как осколки снарядов.