– Что хоть за книга? Пайпер указала фонариком на потолок, затем на мокрый пол. И луч фонарика, и губы Пайпер были презрительно изогнуты. – Не помню названия. Что-то про цитрусы. Это художественные мемуары девушки, которая живет на апельсиновой плантации, и все это на фоне войны и смертоубийственной классовой борьбы, с возможными религиозными подтекстами, ну и так далее. Не говори «я бы умер». – Я ничего не говорю, – парировал Гринмантл, хотя он действительно обдумывал эту реплику в качестве продолжения разговора. Он предпочитал шпионские боевики, где действовали ослепительные мужчины чуть за тридцать, которые бросались в высокотехнологичные приключения, носились на быстрых машинах и звонили важным людям. Гринмантл поднял датчик, который держал в руке, чтобы посмотреть, не изменится ли интенсивность вспышек. Ничего не изменилось. Отто остановился, чтобы облегчиться. Пайпер достала бумажный пакетик. – Послушай, зачем? Эй, ты положила дерьмо в сумку? – Я слышала в одной передаче, что экотуризм разрушает пещеры, – сказала Пайпер. – Ну и лицо. Лицо, которое у тебя сейчас. Это проблема. Ты – проблема. Дыры в земле, по мнению Гринмантла, были самыми подходящими местами, чтобы сбрасывать в них собачьи какашки. Он провел вдоль стен датчиком и геофоном. Но с тем же успехом это могли быть факел и укулеле. – Лично я собираюсь сделать вот что – нанять миллиард шестерок, которые будут искать эту женщину в пещерах, а если не найдут, я просто выпотрошу на глазах у Серого Человека ее дочь. – Шестерки! Я не желаю, чтобы миллиард шестерок топтался здесь. Я хочу исследовать свои парапсихологические связи без их вечного сопения. – Твои парапсихологические связи! Гринмантл чувствовал ее гневный взгляд – у него буквально плавилась кожа на затылке. – Хорошо. Я велю им быть деликатнее. – Знаешь что? Отряди со мной двоих, они помогут мне в моих жизненных целях. – В смысле? – Я могу позвонить им и представиться тобой. «Привет, громила, это Колин, окажи мне одну услугу», – она довольно верно изобразила его голос, правда, чересчур гнусаво и самовлюбленно. Пайпер резко остановилась – ноги слегка расставлены, светлые волосы развеваются, как на фотосессии. На долю секунды Гринмантлу показалось, что он нашел ее в пещере и вел обратно к свету; но тут он вспомнил пакетик с собачьим дерьмом и то, как они вообще здесь оказались. Он подумал, что в пещере наверняка полно угарного газа. Возможно, он умирал. Пайпер спросила: – Ты слышал? – То, как ты надо мной издеваешься? Она не ответила. Пайпер хмуро смотрела вперед, вскинув подбородок и сдвинув брови, как будто к чему-то прислушивалась. Гринмантл подумал про спящих. И про то, что их можно разбудить. – Звук моей любви? – предположил он. Она не отвечала. Она по-прежнему слушала. – Или звук того, как ты пугаешь меня до чертиков? Впрочем, он сам себя пугал. Наконец Пайпер повернулась к нему. И вид у нее был вовсе не такой, как будто она услышала звуки его любви. Она сказала: – Мне определенно нужны две твои шестерки. Давай вернемся туда, где есть мобильная связь. Он с радостью повиновался. Ему не хотелось больше видеть пещеры. 34 Хотя Гвенллиан нашел Ганси, жить с ней приходилось именно Блу. А точнее, всем женщинам в доме номер 300 на Фокс-Вэй. И это было все равно что существовать бок о бок с ураганом, или ребенком-маугли, или ребенком-ураганом. Во-первых, Гвенллиан не спала. Она крикнула Калле, что выспалась на тысячу жизней вперед и что остаток нынешней намерена провести бодрствуя. Так оно и пошло. На рассвете Блу просыпалась и слышала, как Гвенллиан топает у нее над головой. А ее манера одеваться! Сверхъестественное бодрствование в гробнице дало Гвенллиан достаточно возможностей ознакомиться с меняющимся внешним миром, чтобы не пугаться машин и не вставать в тупик перед английским языком, но не настолько, чтобы усвоить социальные нормы. Поэтому она носила, что хотела (Блу, по крайней мере, с уважением относилась к мотиву, если не к результату), и это всегда было платье, иногда два или три, надетые поверх друг друга. Иногда задом наперед. Зачастую Гвенллиан просто таскала вещи из чужих шкафов. Блу это минуло только потому, что она была намного ниже. С едой тоже возникли проблемы. Любое время суток Гвенллиан считала временем обеда. У нее, очевидно, не было ни чувства насыщения, ни вкуса, и она, как правило, поглощала пищу в таких сочетаниях, которые Блу сочла бы проблематичными. Блу полагала, что не стоит учить людей жить (ну, разве что самую капельку), но трудно было просто стоять и смотреть, как Гвенллиан намазывала арахисовое масло на холодный хот-дог. А еще ее безумие. Сорок процентов издаваемых Гвенллиан звуков были песнями, а остальное представляло собой смесь заклинаний, крика, насмешек и жуткого шепота. Она забиралась на крышу, разговаривала с деревом на заднем дворе, влезала на мебель. Она часто прятала всякие мелочи себе в волосы, а потом забывала, где они. За очень короткое время ее огромная спутанная шевелюра превратилась в вертикальное хранилище карандашей, листьев, салфеток и спичек. – Можно отрезать ей волосы, – однажды предложила Орла. Персефона сказала: – Сомневаюсь, что это решение, которое один человек может принять за другого. Орла поинтересовалась: – Даже если этот другой человек выглядит как бомж? Тут Блу и Орла сходились во мнении. Хуже всего было то, что Ганси предложил забрать Гвенллиан, – и он упорно предлагал это сделать, а Персефона настаивала, что Гвенллиан должна остаться на Фокс-Вэй. – Двух дней недостаточно, чтобы исправить многовековые повреждения, – сказала она. – За эти два дня мы сами получим многовековые повреждения, – заметила Калла. – Гвенллиан очень способная ясновидящая, – кротко отозвалась Персефона. – В конце концов она сможет окупать свое содержание. – И оплачивать работу моего психолога, – ввернула Блу. – Пять баллов, – сказала Орла. Чтобы вознаградить Блу за меткую реплику, она выкрасила ей ногти в цвет «Кабана» – по ее словам, этот оттенок назывался «воинственная конфетка». Ганси по-прежнему пытался поговорить с Гвенллиан, но та неизменно относилась к нему с издевательской почтительностью, когда он появлялся в доме. В довершение всего, у Ганси были какие-то школьные обязательства, о которых он говорил уклончиво, Ронан и Адам то и дело куда-то вместе исчезали, а Ной не мог – или не хотел – появиться в доме на Фокс-Вэй. Временами Блу казалось, что она попала в психушку. «Мама, давай ты уже вернешься домой». Серый Человек приехал в середине недели, к ее большому облегчению. – Это я, – крикнул он из коридора. Блу увидела его из-за кухонного стола, где делала уроки; в серой рубашке и брюках он выглядел опрятно и опасно. Вид у Серого Человека был оптимистичнее, чем в прошлый раз. Гвенллиан, которая включила пылесос и теперь его изучала, тоже заметила гостя. – Здравствуй, прекрасный меч! Ты кого-нибудь убил сегодня? – Мечи узнают друг друга, – негромко ответил он, убирая в карман ключи от машины. – А ты кого-нибудь убила? Гвенллиан пришла в такой восторг, что выключила пылесос, и громче всего в коридоре зазвучала ее безумная улыбка. – Мистер Грей, оставьте ее в покое и выпейте чаю, – сказала Блу с кухни. – Иначе она опять запоет. Серый Человек последовал совету Блу; заходя на кухню, он посмотрел на Гвенллиан через плечо. Через несколько минут ему удалось отыскать чай, который с большей вероятностью способствовал полнокровию, а не производил слабительный эффект. – Я был занят с твоими друзьями, мистером Пэрришем и мистером Линчем, – произнес он, усаживаясь напротив Блу. «Вот, значит, куда делись эти двое!» Он стучал пальцем по одной из алгебраических задач, пока Блу не подтащила тетрадку к себе и не переписала решение.