– Целая куча, но многие были заключены в тюрьму и умерли. Или просто погибли. Во время восстания он потерял всю семью. – Значит, поэт. Ганси спросил: – Ты слышала – говорят, если вскипятить воду в микроволновке, она взорвется, стоит ее тронуть? – Это должна быть чистая, дистиллированная вода, – ответила Блу. – Обычная вода не взорвется – из-за того что в ней минералы. Не стоит верить всему, что читаешь в Интернете. Их прервал какой-то рев, внезапный и оглушительный. Блу испугалась, а Ганси просто посмотрел наверх. – Это просто дождь на крыше. Видимо, ливануло. Он повернулся, с кружкой в руке, и вдруг они с Блу оказались в паре сантиметров друг от друга. Она чувствовала запах мяты у него изо рта. Видела, как двигалось горло Ганси, когда он сглотнул. Блу злилась на собственное тело, которое предавало ее, на то, что он нравился ей совсем не так, как другие парни. На то, что она отказывалась верить самой себе, когда мысленно твердила, что они просто друзья. – Как прошел первый день в школе, Джейн? – спросил Ганси другим тоном. «Мама пропала. Ной взорвался. Я не поступлю в колледж. Я не хочу идти домой, где все слишком странно, и не хочу возвращаться в школу, где все слишком нормально». – Ну, сам знаешь, школа есть школа, – сказала она, избегая его взгляда. Блу сосредоточилась на шее Ганси, которая находилась у нее прямо на уровне глаз… на воротничке, который не желал лежать ровно, потому что мешал кадык. – Мы целый день смотрели мультики. Она хотела съязвить, но, видимо, не получилось. – Мы ее найдем, – сказал Ганси, и у Блу в груди вновь что-то дернулось. – Не знаю, хочет ли она, чтобы ее нашли. – Ты права. Джейн, если… – Ганси замолчал и поболтал чай в кружке. – Надеюсь, Мэлори пьет без молока. Про молоко я совсем забыл. Она жалела, что не может пробудить в себе прежнюю Блу, которая его презирала. Что не может предугадать, будет ли страдать Адам. И сделает ли борьба с этим чувством менее разрушительной для нее предсказанную смерть Ганси. Она закрыла микроволновку. Ганси вышел. Мэлори, сидя на кушетке, уставился на чай взглядом человека, читающего свой смертный приговор. – Что-нибудь еще? – любезно спросил Ганси. Мэлори спихнул с себя Пса. – Новую берцовую кость. И погоду получше. И… неважно. Это твой дом, а я тут чужак, поэтому не собираюсь читать тебе нотации и нарушать границы. Но, тем не менее, знаешь ли ты, что кто-то прячется под… Он указал в непроглядную темноту под бильярдным столом. Прищурившись, Блу заметила там чей-то силуэт. – Ной, – сказал Ганси. – Вылезай сейчас же. – Нет, – отозвался тот. – Ладно, я вижу, что вы знакомы, значит, все в порядке, – сказал Мэлори тоном человека, который вышел без зонтика и почувствовал приближение грозы. – Пойду поврачую свой биоритм. Когда он ушел, Блу раздраженно произнесла: – Ной! Я же тебя звала! Ной по-прежнему сидел под столом, обвив себя руками. Он выглядел значительно менее живым, чем раньше: глаза были невнятными, весь облик расплывчат. Блу с трудом понимала, где заканчивался Ной и начиналась тень. Горло у нее сжалось от какого-то неприятного ощущения, когда она попыталась понять, что не так с его лицом. – Мне надоело, – сказал Ной. – Что надоело? – мягко спросил Ганси. – Разлагаться. Он плакал. Вот что такое происходило с его лицом. Ничего сверхъестественного. – Ной… – сказала Блу, присев на корточки. – Чем я могу помочь? – спросил Ганси. – Мы. Чем мы можем помочь? Ной расплывчато пожал плечами. Блу вдруг страшно испугалась, что Ной, возможно, хочет умереть окончательно. Ведь большинство привидений вроде как хотят именно этого – покоиться в мире. Какая ужасная мысль – расставание навсегда. Эгоизм в душе Блу боролся с остатками этических норм, которые она усвоила от родственниц. Черт возьми. Она должна это сказать. Блу спросила: – Ты хочешь, чтобы мы каким-то образом, э, упокоили… Прежде чем она успела договорить, Ной затряс головой и плотнее подтянул к себе ноги. – Нет. Нет, нет, нет, нет. – Не надо этого стыдиться, – сказала Блу, – потому что так сказала бы Мора. Мать наверняка добавила бы несколько утешительных слов насчет загробного существования, но в ту минуту Блу была не в состоянии это сделать – она сама отчаянно нуждалась в утешении. Девушка неуклюже закончила: – И не надо бояться. – Ты ничего не знаешь! – почти истерически воскликнул Ной. – Не знаешь! Она вытянула руку. – Послушай… Ной повторил: – Ты не знаешь! – Давай поговорим, – предложил Ганси, как будто проблему разлагающегося призрака могла решить беседа. – Ты не знаешь! Не знаешь! Ной встал. Это было невозможно, поскольку под столом не хватало места, чтобы встать в полный рост. Но каким-то образом он появился сразу по обе стороны, окружив Ганси и Блу. Карты на стенах затрепетали. Из-под стола вылетело облако пыли и понеслось по улицам миниатюрной Генриетты. Мигнула настольная лампа. Температура понизилась. Блу увидела, как за облаком пара округлились глаза Ганси. – Ной, – предупредила она. У нее закружилась голова: Ной вытягивал из нее энергию. Как ни странно, она почувствовала запах старого ковра в кабинете школьного консультанта, а потом – живой зеленый аромат Кабесуотера. – Это не ты! Ветер усиливался, шелестя бумагой и переворачивая стопки книг. Из-за закрытой двери бывшей комнаты Ноя слышался лай Пса. Кожа Блу покрылась мурашками, руки и ноги отяжелели. – Ной, прекрати, – велел Ганси. Тот не останавливался. Загремела входная дверь. Блу сказала: – Ной, я очень тебя прошу. Он не слушал – а может быть, некому было слушать. Стоя на подгибающихся ногах, Блу прибегла ко всем защитным визуализациям, которым ее научила мать. Она представила себя внутри непробиваемого стеклянного шара: ей все было видно, но никто не мог ее тронуть. Она представила белый свет, пронизывающий грозовые облака, крышу, внутреннюю тьму Ноя… этот свет находил Блу и защищал ее. А потом она отключила Ноя от аккумулятора по имени Блу Сарджент. В комнате настала тишина. Бумаги перестали шуршать. Лампа мигнула еще раз и загорелась ровно. Блу услышала тихое рыдание, и опять стало тихо. Ганси был в шоке. Ной сидел посреди пола, среди разбросанных бумаг, и держал в руках выдернутую из горшочка мяту. Он горбился и не отбрасывал тени – зыбкий, нечеткий, вообще еле видимый. Он снова плакал. Чуть слышно Ной произнес: