Может быть, попросить Жженого? Это ведь его кореша, он может разузнать через них, где теперь люди Мазая, задействованные в схеме похищения детей. Таня, в последний раз вытирая тот участок пола, на который попали осколки, как раз прикидывала, когда лучше будет поговорить с Жженым, когда кто-то вдруг изо всех сил шлепнул ее пониже спины. Она вскрикнула от неожиданности, вскочила на ноги, развернулась. Рядом, похабно ухмыляясь, отирался какой-то мелкий хмырь с плохими зубами. – Че такая нервная? – осклабился он. – Бросай свою тряпку, пошли оттянемся. – Нет-нет, вы ошиблись, – замотала головой Таня. – Я не… Я здесь администратор. И уборщица. – Да мне насрать, – пьяно заявил плюгавый бандит и схватил ее за талию. По счастью, он не только на вид оказался хлипким. Таня вывернулась и, подхватив мешок с мусором, выбежала из общего зала. Не успела она выкинуть осколки и убрать щетку и совок в шкафчик, как в ее каморку влетел разгневанный Жженый. – Ты что это, дрянь, вытворяешь? – разорался он на Таню. – Ты какого хера Шнырю вломила? – Я его не била, – попыталась оправдаться Таня, – просто оттолкнула. Он меня схватил. – А ты что, принцесса гребаная, что тебя уж тронуть нельзя? – фыркнул Жженый. – Я тебя предупреждал, сука, гости должны быть довольны. Короче, Шнырю ты приглянулась, так что быстро сняла это говно, – он указал на желтые резиновые перчатки, скрывавшие Танины руки, – и пошла. Таня замотала головой и отступила на шаг. Подумалось, что если она сейчас согласится, если сделает то, что велит ей Жженый, то после он, довольный ее поведением, может, и согласится помочь ей. – Ну давай, дура, чего стоишь? Он тебя не обидит, не ссы. Заплатит нормально. И я еще добавлю, – ухмыльнулся Жженый. Таня смотрела в его искаженную глумливой усмешкой физиономию, на мутные от выпитого глаза, на багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, толстые губы. Жженый ухватил ее за запястье, потянул в комнату. И Таня вдруг, собрав все силы, выдернула руку и толкнула его в грудь. – Я тебе не проститутка, ясно? – негромко и отчетливо выговорила она, упрямо глядя Жженому в глаза. – И обслуживать твоих корешей не буду. Ты меня понял? Ноздри у того раздулись, лицо раскраснелось. Он ухватил Таню за шиворот и поволок через коридор, яростно выдыхая куда-то ей в загривок: – Тогда вали отсюда, сопля мелкая. И подруге своей передай, чтобы не совалась больше ко мне за тебя просить. Вон пошла, сука! Он пинком распахнул дверь на улицу и с силой вытолкнул Таню наружу. Она пролетела через три ступеньки крыльца и рухнула коленями в подтаявший перемешанный с грязью снег. Дверь за спиной захлопнулась. Все Танины вещи, одежда, белье – все осталось там, в каморке. Хорошо еще, что немного денег, которые ей удалось отложить, она отвезла к Ирке, попросив припрятать куда-нибудь. Таня медленно поднялась, отряхнулась. Колени ныли от удара об землю, в резиновые перчатки набился снег и жег потрескавшиеся от моющих средств руки. О том, чтобы вернуться в сауну за курткой, не могло быть и речи. Таня не представляла себе, куда ей теперь податься. Работы у нее больше не было, жилья тоже. Ни денег, ни даже теплой одежды. Одна зимой на улице… Может быть, нужно было не артачиться, послушаться Жженого. Переступить через свое отвращение, согласиться… И у нее сейчас была бы крыша над головой, были бы деньги. А может быть, и какой-то след, по которому можно было бы отыскать Асю. Нет! Нет… Случись с ней такое еще вчера, и Таня, наверное, приняла бы свою участь равнодушно, как относилась ко всему, что с ней происходило. Может быть, прибилась бы где-нибудь под забором и замерзла до смерти. А может, пошла бы за первым встречным. Но сегодня все изменилось. Она подслушала разговор, она узнала, что дочку увезли в Турцию. Это была хоть какая-то ниточка, это означало, что можно хотя бы попытаться ее найти. И теперь сдаться Таня не могла, не имела права. Плотнее запахнув синий халат, в котором работала, она побрела к дороге. Метро уже не ходило, и Таня надеялась лишь на то, что ей попадется какой-нибудь сердобольный автомобилист, который согласится подкинуть ее до Иркиной квартиры. А если нет – что ж, она пойдет пешком. Может, как раз к утру дойдет. Что она станет делать, если Ирки снова не окажется дома, Таня не представляла. Решила, что разберется по ходу дела. Но Ирка, как ни странно, была на месте. Открыла не сразу, долго возилась с замком, что-то сонно приговаривая и ругаясь. Наконец справилась с ним, распахнула дверь и уставилась на Таню. – Эээ… Это что, мать, новая мода такая – зимой без куртки шастать? Ты откуда вообще? Что стряслось? Таня, которой идти пешком все же не пришлось, нашелся бомбила, согласившийся бесплатно ее подбросить, передернула продрогшими плечами, сдула с носа повисшую на нем каплю растаявшего снега и попросила: – Ирка, возьми меня с собой в Турцию! Глава 3 – Ну что же, острое состояние мы сняли. Процесс восстановления идет хорошо. Думаю, через неделю можно будет вас выписывать, – сказал Синану врач во время обхода. Военный хирург, он больше походил на солдата, чем на медика. Высокий, с армейской выправкой, с твердым квадратным лицом и красноватой, будто обветренной кожей. Почему-то подумалось, что такого мужика он не прочь был бы иметь в своем отряде. Сразу было видно, что человек дельный, собранный, не склонный к истерикам и неврозам. – А то, что я лежу, как полено, это ничего? – хмыкнул Синан. Сам он сейчас самообладанием похвастаться не мог. После нескольких недель в больнице выдержка сбоила, и Синан, сам того не желая, срывался на едкие язвительные комментарии. – Маленькое неудобство, досадный побочный эффект? Врач, казалось, взглянул на него с сочувствием, хотя по его каменному невозмутимому лицу мало что можно было понять. И все же один только намек на жалость обжег, будто в душу плеснули кипятком. И Синан выругал себя – совсем разнюнился, скандалишь, как баба. Не мог нормально спросить? – В случае подобных ранений трудно дать точный прогноз, – помолчав, сказал доктор. – Безусловно, мы будем продолжать восстановительную терапию. Обязательные физиопроцедуры, массаж… Но необходимости оставаться в больнице для вас я не вижу. «Понятно. Нечего старому бесполезному обезножившему пню занимать отдельную палату», – хмыкнул Синан. На этот раз ему удалось не произнести этого вслух. – Послушай, сынок, – обратился он к хирургу. – Давай без этой вот тактичной тряхомудии. Я не хлипкая барышня и в обморок не упаду. Скажи мне честно, встану я еще на ноги или нет. Врач испытующе посмотрел на него и, видимо, приняв какое-то решение, ответил искренне: – Лично я не вижу причин, этому препятствующих. По моим прогнозам, чувствительность должна полностью восстановиться. Но я достаточно давно в профессии, чтобы знать, что не все определяется объективными физиологическими показателями. Многое будет зависеть от вашего собственного упорства, настроя. Грубо говоря, от того, насколько сильным будет ваше собственное желание подняться. С этими словами он вышел из палаты. Синан покрутил ручку, приподнимающую спинку койки так, чтобы он находился в положении полусидя. Из-за опущенных жалюзи пробивались лучи яркого солнца. На улице, должно быть, царила та еще жара. Представилось, как гудит сейчас неуемный Стамбул, как шатается по улицам центра разноголосая, разноязыкая пестрая толпа. Как медленно ползут баржи по Босфору, ревут автомобильные клаксоны, орут чайки над головой. Этого будет достаточно, чтобы ему захотелось подняться? Он любил свой город, и мысль о том, что ему никогда уже не удастся пройти на своих ногах по его улицам, пугала. И в то же время… Кем он предположительно должен был вернуться, влиться в этот бушующий поток жизни? Военным пенсионером? Жалкой развалиной, которая доживает свой век? Бесполезным куском подпорченного человеческого мяса, которому только и остается, что бесцельно кататься по городу в инвалидном кресле в ожидании, что какой-нибудь турист спросит дорогу, и ему удастся хоть на мгновение почувствовать себя нужным? Как ни гнал он от себя эти мысли, они не уходили, мучили. А теперь к ним еще и примешивался едкий страх, что если он будет думать так, то на ноги никогда уже не встанет, не хватит мотивации. Того самого горячего желания подняться, без которого, по мнению доктора, у него ничего не получится. Усилием воли Синан заставил себя переключиться, выбросить из головы этот изматывающий депрессивный бред. Он встанет – и точка. Ему всего сорок шесть, еще многое впереди. К тому же у него сын, он нужен Барклаю. Перед глазами тут же всплыла строптиво ухмыляющаяся физиономия сына. Так ли уж он ему нужен? Еще каких-то пара лет, и мальчишка станет совсем взрослым, упорхнет из дома. А пока всеми силами дает понять, что отцовские опыт, советы и участие нужны ему как телеге пятое колесо. «Он любит вас, – сказала ему Таня. – Он хороший, добрый мальчик. Только очень чувствительный». Интересно, она была права? Или просто хотела его успокоить? С мыслями о Тане к нему, как обычно, пришло умиротворение. В ушах будто зазвучал ее приятный мягкий голос, вспомнилась ее добрая светлая улыбка, от которой всегда становилось теплее на душе. Однако теперь, после нескольких ночных бесед, ее образ начал вызывать и смутную тревогу. Эта история, которую она ему рассказывала… Какой-то сплошной непрекращающийся кошмар: гибель отца, предательство матери, сиротство, жизнь в детском доме. И никакого просвета, дальше все только катилось, обрастая новыми несчастьями, как снежный ком. Случись ему увидеть такое в кино, он бы ушел из зала и долго еще плевался, утверждая, что режиссер нагоняет жути, стараясь выжать из зрителя эмоции. Что такого не бывает на свете – чтобы все было настолько мрачно и безрадостно. К тому моменту, как Таня дошла до рассказа об украденной дочери, Синану в душу уже начали закрадываться сомнения. Да свою ли историю она ему рассказывает? Таня, при всей своей приветливости, сразу показалась ему скрытной. Может быть, она просто сочиняет, отвлекает его небылицами, чтобы не возвращалась боль? И надо признать, ей это удается: когда Таня говорила, он уже не думал ни о чем другом, как завороженный следил за перипетиями сюжета. И только когда она замолкала, прощалась с ним и выходила из палаты, начинал анализировать и подвергать сомнению услышанное. В конце концов, какая тебе разница? – уговаривал он себя. Твоя задача – пережить ночь, не сойти с ума от боли. Что бы она ни городила, если это помогает, то и прекрасно. Это были здравые, логичные мысли, но по какой-то причине Синана они не успокаивали. Он сам не понимал, в чем тут дело, но чувствовал, что должен узнать о Тане все. И если окажется, что она врала ему, выдавала истории, прочитанные или услышанные где-то, за свои собственные, это больно ранит его. Дверь палаты приоткрылась, вошла медсестра – другая, не Таня, пожилая неулыбчивая грузная женщина. Поменяла капельницу, стала молча готовить шприц для укола. Синан решил попытаться разговорить ее. – Как там погода? – спросил, кивнув на перечеркнутое жалюзи окно. – Жара, – скупо отозвалась та, пожав плечами. – Тяжело, наверное, в такую погоду возиться с нами, больными, – продолжил он, стараясь расположить к себе неприветливую тетку. – Сейчас бы отдохнуть, на природу… Правда? Та что-то буркнула и стала уверенными механическими движениями разворачивать его, готовя к уколу. – А Татьяна-ханым сегодня не работает? – сдавшись, уже прямо спросил он. – Ночью будет дежурить, – ответила медсестра и ввела иглу. Синан поморщился. Странно, но у Тани даже уколы получались менее болезненными. – Давно она служит в этой больнице? – поинтересовался он, пока медсестра протирала спиртом место укола. – Четыре года, – отозвалась та. – Непривычно, медсестра из России в турецкой больнице, – осторожно продолжал допытываться Синан. – Как она сюда попала? Должно быть, интересная судьба. Медсестра смерила его взглядом и вдруг откровенно фыркнула. – Может, и интересная. Только как у нее дознаешься? Это было уже что-то, хоть какая-то реакция. И Синан поспешил ею воспользоваться. – Хотите сказать, она замкнутая? Не любит говорить о себе? – Да не то чтобы, – скептически усмехнулась медсестра. – Говорить-то она говорит, вот только… Она замялась, но Синан не позволил ей соскочить с крючка: – Что? Привирает? Медсестра оглянулась на дверь. Синан чувствовал, что ее так и подмывало рассказать сплетню. Но больничная этика этого не позволяла. – Да ладно вам, расскажите, – попросил он и, доверительно подмигнув тетке, добавил: – Только между нами. Я никому не скажу. Та, еще помявшись немного для порядка, наконец выдала, заблестев глазами: