* * * Семья Бюле живет в конце улицы, состоящей из домов, нижний этаж которых сложен из гнейса, верхний же представляет собой деревянную надстройку. Изначально черные, смоленые, с годами они подернулись серебристо-серым налетом. Типичные для Ноорё дома́ и краски, и опять Карен чувствует, как ее затягивает вспять во времени. Сульвейг Бюле встречает их на крыльце. Блондинка с проседью в волосах, в настоящих деревянных башмаках, с красивой улыбкой. Она протягивает руку для пожатия, а другой придерживает на груди накинутую на плечи кофту. Турстейн, наверно, позвонил ей из машины, думает Карен и пожимает протянутую руку со смесью благодарности и желания сбежать. Она бы предпочла посидеть одна в пабе, с тарелкой тушеной баранины и большим стаканом пива. Спокойно просмотреть свои записи или просто полистать газету, оставленную каким-нибудь прежним посетителем. Вместо этого придется теперь задавать учтивые вопросы, заинтересованно слушать, хвалить еду, ее будут уговаривать, а она сперва откажется, но в конце концов капитулирует и съест еще порцию. И не забыть по традиции трижды поблагодарить. Или, еще того хуже, отвечать на вопросы о себе. * * * Однако выходит все совершенно наоборот. — Мы с детьми уже поели, так что обедать будете вдвоем, — говорит Сульвейг. — Понятно ведь, вам есть что обсудить. Я накрыла на кухне, ничего особенного, остатки вчерашнего. Когда Карен усаживается за кухонный стол семейства Бюле, на тарелке у нее куча разносолов — селедка с петрушкой, тушенная в сливках капуста, благоухающая гвоздикой кровяная колбаса, тонкие ломтики бараньего жаркого и рябиновое желе. На то и Рождество, иначе ей бы в голову не пришло смешивать все это в одной тарелке. Сульвейг Бюле положила на пол у плиты можжевельник, украсила стол зелеными матерчатыми салфетками и зажгла латунный семисвечник, хотя на дворе белый день. От этой заботливости у Карен перехватывает дыхание. Дверь в переднюю открыта, из глубины дома долетает веселая музыка и писклявые, деланные голоса какого-то анимационного телесериала. Звуки на удивление уютные. — У вас маленькие дети? — спрашивает Карен, пытаясь скрыть удивление. Турстейну наверняка уже за шестьдесят, да и Сульвейг выглядит ненамного моложе. Бюле, который разливает из кувшина можжевеловый напиток, секунду-другую недоуменно смотрит на нее, потом фыркает от смеха. — Вы имеете в виду — наши? Боже упаси, она о внуках. Дочка наша работает в интернате для стариков в Люсвике, она и вчера, и сегодня на дежурстве, так что девочки встречали Рождество у нас. Трина прошлой весной выгнала мужа, и давно пора. В подробности он не вдается, а Карен не расспрашивает. Некоторое время они молча едят. Остатки, которые Сульвейг описала как “ничего особенного”, явно приготовлены от души, с большой любовью. — Фантастически вкусно, — немного погодя говорит Карен. — Да, Сульвейг мастерица. — Подведем итоги? — предлагает Карен. — Начинайте вы, вас ведь каждый день потчуют этакими вкусностями, а я пока еще пожую. Турстейн Бюле отпивает глоток можжевелового, откидывается на спинку стула, утирает рот. — Ну что ж, на теле и на месте обнаружения видны вполне отчетливые следы волочения, так что мы исходим из того, что совершено преступление. И то, что кто-то перевернул вверх дном дом Фредрика, лишь подкрепляет эту версию. Карен кивает. — Да, чтобы убедить меня в обратном, понадобятся серьезные доказательства. Тогда возникает вопрос: кому выгодно убийство Фредрика Стууба? Есть версии? — Только самые очевидные. Думаю, внук, который ему наследует. — Габриель, так его зовут? А как его фамилия? — Стууб. Он носит фамилию матери, она замужем не была. — Да-да, конечно, вы говорили, отец неизвестен? — Ходят слухи про Аллана Юнсхеда, и это бы, пожалуй, кое-что объяснило. — Про того самого Аллана Юнсхеда? Бюле кивает. Так вышло, что Карен никогда не имела отношения к делам, напрямую связанным с байкерской группировкой. Но что Аллан Юнсхед — президент “ОР”, ей, конечно, известно. — Где именно на острове обретается “ОР”? — База у них возле Тюрфаллета, ближе к Скальвету, на другой стороне острова. А что? Вы же не собираетесь туда ехать? Карен пожимает плечами. — Не сейчас, но Юнсхед сидел по меньшей мере за два убийства, и коль скоро он как-то связан с жертвой, придется с ним потолковать. — Если не считать факта, что Юнсхед опять за решеткой, уже несколько месяцев, — невозмутимо вставляет Бюле. — Вдобавок он, говорят, серьезно болен, так что наверняка не миновать разборок по поводу того, кто станет президентом после него. Значит, Юнсхед опять в кутузке, этого Карен не знала. — А что вы имеете в виду, говоря, что если Габриель сын Юнсхеда, то это бы многое объяснило? Он что, тоже состоит в “ОР”? — Неофициально. Но они пользуются услугами иных “неорганизованных” граждан, которые каким-то образом с ними повязаны. Бюле пальцами рисует в воздухе кавычки. Карен подавляет содрогание. — Это точно известно или просто слухи? — Увы, последнее… — Значит, Габриель, возможно, из этих неорганизованных? — Да, возможно, или этакий hang around[5]. Возле их базы ошивается довольно много молодых парней, норовят подмазаться к главарям. Габриель сейчас судится из-за опеки, потому я и подчеркиваю, что шансы на членство в группировке у него не больно-то велики, по крайней мере пока развод окончательно не оформлен. Но мы с ребятами несколько раз натыкались на него наверху, в “ОР”, так что рыльце у парня явно в пушку. Карен утирает рот, откидывается на спинку стула, смотрит на коллегу. — Господи, вы что же, все обо всех знаете тут на острове? Да вам просто цены нет. Турстейн Бюле пытается скрыть довольную улыбку. — Я ведь всю жизнь здесь живу, а как полицейский волей-неволей видишь в людях и менее приглядные стороны, вы же сами знаете. Но такие подробности мне известны, собственно, лишь о тех, что живут в окрестностях Скребю. А Габриель в одном классе с нашей Триной учился, я же говорил. — Где он работает? — У Гротов, на винокурне. По-моему, за бутилирование отвечает или за что-то в этом роде. Карен легонько усмехается. Визит на винокурню Гротов, расположенную возле Гудхейма, намного привлекательнее, чем поездка в горы, к мужикам с длинными седыми косицами. — Н-да, семейство Хусс и впрямь докатилось, — задумчиво роняет Бюле и встает, чтобы налить по чашке кофе. — Старик-то Альбин вряд ли бы обрадовался, если б знал, что его родич будет работать у Гротов. Карен напрягает память. — Вы об Альбине Хуссе, угольном бароне? Бюле кивает, наливает кофе. — Выходит, Гертруд и Фредрик в родстве со старым Хуссом? — задумчиво говорит Карен. — То есть, возможно, тут замешаны деньги? Турстейн Бюле с улыбкой качает головой: — Не так много, как вы думаете. Ведь во времена старика Хусса именно угольные разработки приносили большой доход, но у него не было сына, одни только дочери, которым дело не передашь. Хусс до самой своей смерти правил железной рукой. А в середине семидесятых, когда дело возглавил бедолага Ивар, внук его, годы расцвета уже миновали. Думаю, лет через восемь-десять, не больше, кризис стал фактом, а потом все быстро покатилось под гору. Ведь все было против него — и конъюнктура, и импортные цены, и скудеющие пласты, однако в прекращении добычи винили одного только Ивара Трюсте. Ивар Трюсте. Карен смутно припоминает это имя, мелькавшее в интервью и статьях середины восьмидесятых. Перед глазами всплывает неясный образ загнанного мужчины с печальными глазами. Но контуры образа расплывчаты, ей самой было тогда лет двадцать, и думала она о совсем другом. — Больших капиталов там уже нет, — продолжает Бюле. — А вот земли по-прежнему много, правда не на побережье и не плодородной. Кое-что они явно продали под пастбища, только вот здешние цены с хеймёскими не сравнить. — Когда закрылись последние разработки, не помните? — Оба разреза действовали еще в начале девяностых, Карбю и тот, что выше, в Ховнесе, а вот последнюю шахту закрыли в восемьдесят девятом, я точно помню. Полгорода без работы осталось, буча поднялась — будь здоров. Сплошные разводы да нищета. Моя сестра и зять тоже пострадали, как и многие другие. Когда шахту закрыли, зять потерял все и запил. А четыре года спустя покончил с собой, в сорок шесть лет. — Да, помню, рассказывали, что некоторые пытались прорваться домой к владельцу и отдубасить его хорошенько. Стало быть, речь шла об Иваре Трюсте, внуке старика Хусса? Бюле кивает. — Да, Ивару нелегко пришлось. Кстати, он до сих пор жив. Если можно назвать это жизнью. Сидит в интернате в Люсвике, с головой у него совсем худо. Альцгеймер, говорят. Карен отмечает, что за то короткое время, какое они провели вместе, Бюле стал гораздо разговорчивее. Утренняя выходка Брудаля, похоже, забыта, и Карен с благодарностью думает, что осведомленность Бюле насчет обитателей Ноорё будет весьма полезна. Она отгоняет досаду на то, что коллега к месту и не к месту вставляет “ведь” да “вот”. Будто все, что он рассказывает, известно каждому. Наверно, так и есть, каждому, кто здесь живет, думает она. В голове вдруг мелькает воспоминание, и Карен смеется: — А он еще цел? “Комплекс”, я имею в виду. Хуссы вроде там жили? Только когда стала старше, Карен поняла двойной смысл прозвания, каким ошеломленные ноорёсцы наградили дом угольного барона. Сама она в детстве с благоговейным восторгом смотрела на роскошную постройку, больше похожую на замок, чем на частный дом. Вместо обычного известняка, каким довольствовались прочие островитяне, старик Хусс привез с Фриселя желтовато-белый песчаник. Сказочный замок, думала Карен в ту пору, в восхищении прижимаясь носом к автомобильному окошку. Дядя и тетя, проезжая мимо, всякий раз издевательски посмеивались, что она втайне считала совершенно неуместным. И лишь спустя много лет поняла, что, возводя “Комплекс”, Альбин Хусс думал не о роскоши, а в первую очередь об увековечении самого себя. — Ну как же, стоит, со всеми башенками и зубцами. Только я бы сказал, здорово обветшал. Деньжищ-то на поддержание нужно ох как много. Понятно, убитый, Фредрик Стууб, был внуком человека, который некогда заправлял половиной Ноорё, но в остальном Карен уже здорово запуталась в родственных связях семейства угледобытчиков, а потому решает сменить тему. Если сложные родственные связи окажутся важны для расследования, она попросит Бюле еще раз все разъяснить. Но пока надо подумать о другом.