— Гетрюгген, — говорит Бюле, проследивший ее взгляд. — На той стороне расположен залив Скребю, но это вы наверняка и без меня знаете. Думаю, ваши люди скоро закончат, — продолжает он, быстро глянув на часы и коротко кивнув на старый карьер. Красно-белые пластиковые ленты негромко шуршат на ветру. На краю огражденного участка стоят двое, разговаривают. В своих белых защитных комбинезонах они выглядят как астронавты. И хотя оба стоят спиной, Карен видит, что один из них — Сёрен Ларсен, а второй, должно быть, его сотрудник, кажется по фамилии Арвидсен. Ларсен ему по плечо. Когда не надо надевать защитный костюм, Ларсен носит тяжелые берцы на толстой подошве и таким манером добавляет себе парочку сантиметров. Чем толще подошва, тем лучше. Мягкие ботинки, которые ему приходится носить с комбинезонами нового образца, желанных сантиметров не добавляют. Да и прическа не помогает — курчавые светлые волосы, обычно ореолом стоящие вокруг его головы, сейчас придавлены капюшоном. Двое полицейских ассистентов сидят на пнях за пределами ограждения. Когда они поспешно вскакивают и козыряют, Ларсен оборачивается и замечает Карен. — Ну что ж, самое время! — с улыбкой восклицает он, приподнявшись на цыпочки. Карен коротко здоровается с обоими полицейскими, кивает Арвидсену и подходит к оградительной ленте. — Привет, Сёрен, как дела? Нашли что-нибудь пригодное? — Увы, не так много, как ты надеешься. Следы волочения, но ни одного отчетливого отпечатка обуви. Вчера утром здесь был легкий морозец, и земля затвердела, а ночью прошел дождь со снегом, так что какие уж тут следы. Возможно, позвони они раньше… Сёрен Ларсен жестом показывает на Турстейна Бюле, который стоит рядом с полицейскими ассистентами. — По-моему, они сделали все, что могли, — говорит Карен. — Никто из нас все равно бы не успел вчера приехать сюда раньше сумерек. — Ну да, конечно. Так или иначе, мы зафиксировали несколько частичных отпечатков на глине возле обрыва, но в основном тут повсюду масса собачьих следов. Бедный пес явно в отчаянии метался туда и обратно. Зафиксировать следы в этой каше и на гравии выше по дороге тоже невозможно. — А следы шин? — Здесь их нет. А наверху, на площадке, их сотни. Мы даже начинать не стали. — Волосы, кожа, ногти? — Карен улыбается, задавая этот вопрос, потому что прекрасно знает, каков будет ответ. – “Си-Эс-Ай Ноорё”, так, что ли? Забудь. — Сёрен Ларсен делает приглашающий жест. — Прошу, можешь сама поискать в глине волосы. В принципе мы закончили. — Спасибо, я искать не стану. Но с удовольствием взгляну на место, где лежало тело. — Be my guest[4]. — Ларсен галантно приподнимает ленту. Карен идет за ним, осматривает следы волочения и отпечатки, на какие он указывает. Без него она вряд ли бы обратила на них внимание, во всяком случае, не сумела бы истолковать увиденное. — Вот отсюда он упал, но, чтобы увидеть, где лежало тело, надо отойти на несколько метров в сторону, — говорит Ларсен, показывая рукой. У Карен кружится голова, когда она, вытянув шею, заглядывает вниз. Боязнь высоты пришла с годами; во всяком случае, она не помнит, чтобы в юности ощущала такое посасывание под ложечкой. Страх потерять контроль и рухнуть вниз. Пятна крови и предположительно мозгового вещества, упомянутые Свеном Андерсеном, по-прежнему тенью темнеют на сером граните. — Не повезло ему, — слышен за спиной голос Сёрена Ларсена. — Я имею в виду убийцу. Карен скользит взглядом по стенам карьера. Почти всюду обрыв уходит прямо под воду. Лишь в считаных местах отсюда видны выступы и торчащие камни. В сущности, если столкнуть человека в любом другом месте, он упадет прямиком в ледяную воду. Тонкий слой льда, успевший образоваться за эту мягкую зиму, треснет, и тело уйдет на дно. Всплывет, конечно, через некоторое время, но до тех пор пришлось бы искать его, обшаривая озеро наугад. — Пожалуй. Фредрику Стуубу тоже не повезло, — сухо роняет она. 10 Дом Фредрика Стууба напоминает ее собственный. Двухэтажный, из серого известняка, с черной шиферной крышей. Таких домов всюду на Доггерландских островах великое множество. Только фасады здесь потемнее, отмечены следами угольной пыли, которая по сей день тонким слоем покрывает весь остров. Карен еще в детстве замечала, что все здесь было как-то темнее, чем до́ма, что весь Ноорё словно с трудом дышал из-за пыли и сажи да темных теней гор. Тогда это казалось ей ужасно любопытным, даже экзотическим. Но сейчас вызывает тягостное ощущение. Впрочем, на ощущение легкости остров тоже не скупится, она знает. Высоко в горах и в заливах внизу нет и намека на удушливую изоляцию, а дальше к северу, в районе Гудхейма, вообще такая красота, что дух захватывает. Однако здесь, в центре острова, где сосредоточены угольные разрезы и шахты и не чувствуешь постоянного присутствия моря, на Карен наваливается меланхолия. Чтобы заглушить ее, она с вымученной улыбкой оборачивается к Турстейну Бюле и, выудив из кармана пару пластиковых перчаток, а заодно захлопнув дверцу машины, спрашивает: — Фредрик давно овдовел, не знаете? Они решили заранее съездить к дому Фредрика Стууба, осмотреться, но клятвенно обещали Сёрену Ларсену до его приезда “даже мушиные следы не трогать”. Сейчас она кивает двум выставленным для охраны полицейским: дескать, вольно, — и быстро идет к дому. — Да я особо не вникал, — говорит Бюле, догнав ее, — но вообще-то давно. Жена его померла через год-другой после смерти их дочери, а с тех пор по меньшей мере лет двадцать минуло. Под ложечкой опять все сжимается. — Сколько ж ей было? В смысле, дочери, — говорит она самым непринужденным тоном. — Без малого тридцать, по-моему. Говорят, от желтухи. По молодости лет жила трудно и долго с этой заразой ходила. Ульрика, так ее звали. Ее сын Габриель учился в одном классе с моей младшей дочкой, потому я и знаю. — Значит, у Фредрика был внук, — говорит Карен. — А кто отец Габриеля? — Чего не знаю, того не знаю. Во всяком случае, замужем она не была. Но я попробую выяснить, если, конечно, она сама знала, кто его отец. — Это не к спеху. Подождем результатов вскрытия, тогда и начнем разбираться во всей подноготной. — Вы что же, думаете, это не убийство? Карен останавливается, положив ладонь на ручки двери. — Отчего же, почти всё, без сомнения, указывает на убийство, но полная уверенность будет только после вскрытия. Она поворачивает ручку, отворяет дверь и переступает порог. В следующую секунду у нее уже нет никаких сомнений. * * * Спустя полчаса, когда черный фургон с Ларсеном и Арвидсеном заворачивает на подъездную дорожку, Карен и Бюле сидят на ступеньках дома Фредрика Стууба. — У вас нет ключей, — хихикает Ларсен, вылезая из машины. Его курчавые светлые волосы снова стоят горой. Не дожидаясь ответа, они с Арвидсеном принимаются выгружать сумки с оборудованием, камерой и новыми защитными костюмами. Карен ждет, когда они подойдут. — Мы вошли и сразу вышли, — говорит она. — Дальше передней не ходили. Ты сам увидишь. — Н-да, или он не любил убираться, или ему помогли устроить тарарам, — говорит Ларсен минутой позже, когда, быстро заглянув в дом, как и Карен, увидел выдвинутые ящики и сброшенные с полок книги. Сейчас он стоит на крыльце, щурится на бледное солнце. — Вряд ли это обычный взлом, скорее похоже на обыск. Тогда придется нам тоже поискать. Ты понимаешь, что тебе туда нельзя? — А как ты думаешь, почему я сразу повернула назад? Не первый день на работе, — бросает Карен. — Много времени вам понадобится, как по-твоему? — Понятия не имею. Вероятно, весь день. Черт побери, не помешала бы двойная оплата, — ворчит он. — Обычно в таких случаях нужны по крайней мере четыре человека. — Потолкуй с Вигго Хёугеном, он наверняка раскошелится, — усмехается Карен. Сёрен Ларсен мрачно косится на нее. Скупость начальника полиции выходит далеко за пределы политических решений. Для Вигго Хёугена ежегодные дебаты по бюджету скорее задача побить собственные рекорды. — С тем же успехом можно попробовать выжать кровь из камня, — фыркает Ларсен. — Я позвоню, когда мы закончим, но это будет наверняка ближе к вечеру. Можешь пока заняться чем-нибудь другим. 11 По дороге в Скребю Карен с благодарностью думает, как хорошо, что Бюле предложил сделать перерыв на обед. Уже почти час дня, а у нее с раннего утра маковой росинки во рту не было, кроме черствого пирога дома в Лангевике. Они опять не спеша едут друг за другом, он впереди, она следом. Движение на второй день Рождества по-прежнему весьма скромное, лишь изредка их обгоняют другие машины, и у нее мелькает мысль, что Бюле, наверно, едет осторожнее обычного. Скребю вырос на берегах Скре-фьорда, длинного залива, образованного сбросовым разломом, который разделил самые восточные горы Ноорё на две части. На севере городка высится Гетрюгген, на юге — Хальфен. И хотя горы словно бы грозно нависают над городком, по сравнению с горной цепью на западном побережье Ноорё они кажутся не более внушительными, чем два холма. Ни та, ни другая из скребюских гор не поднимается над волнами Северного моря выше полукилометра, тогда как Скальвет, самая высокая точка острова, достигает 1200 метров над уровнем моря. Карен расслабляется, следуя за машиной Бюле, рассматривает окрестности. Рассеянно отмечает, что солнце одержало победу над тучами и весь скудный декабрьский ландшафт окутан золотой дымкой. Мимо тянутся сонные скотные дворы, замерзшие пастбища, поля под паром и автозаправка. Они сворачивают с магистрали на скребюское шоссе, и усадьбы теперь попадаются все чаще. Жилые дома с маленькими, узкими земельными участками, которые некогда обеспечивали дополнительным пропитанием рыбаков, занимавшихся прибрежным ловом, и тех, кто собственной лодки не имел. Полоски пашни, за которыми в основном ухаживали женщины, пока их мужья трудились в море на чужих посудинах. Этим мужчинам ставили на могилу совсем маленькие якоря. Мало-помалу шоссе превращается в городскую улицу, окаймленную простенькими таунхаусами двадцатых-тридцатых годов — постройками золотого века горнодобывающей промышленности. Карен бросает быстрый взгляд в боковые улицы, на первый взгляд заброшенные. Наверно, половина домов пустует, думает она и, глядя в эту тишину, чувствует, как печаль сжимает сердце. Что-то тягостное, безнадежное витает над потемневшими от пыли и копоти домами. Ноорё, конечно, всегда был самым малонаселенным из Доггерландских островов, но настолько безлюдным она его не помнит. Даже на второй день Рождества. Умирающий город. Вот, значит, как он выглядит, думает Карен. В отличие от главного острова Хеймё и от живописного Фриселя, где в последние годы удалось остановить тенденцию к эмиграции и где все больше селятся доггерландцы, возвращающиеся домой из Скандинавии, Великобритании и с континента, развитие на Ноорё шло в противоположном направлении. Они неторопливо едут по главной улице к гавани. Минуют закрытые магазины, кафе и паб с черными окнами. Минуют пожилую чету, гуляющую под ручку, закрытую аптеку, мужчину, который захлопывает дверцу автомобиля и с газетой под мышкой бодрым шагом направляется в боковой переулок. Наверно, ездил на бензозаправку, там и купил газету. Здесь, похоже, все на замке. Только теперь у нее возникают сомнения, удастся ли им вообще где-нибудь перекусить. До́ма на Хеймё магазины и торговые центры уже много лет открыты по воскресеньям, а теперь даже в Страстную пятницу можно и в паб пойти, и купить лесоматериал с пропиткой под давлением. Здесь же народ на второй день Рождества явно сидит по домам. По причине ли живучего почтения к церкви либо просто из-за ненадежности клиентуры — она не знает, но так или иначе, не видно ни единого открытого заведения, где можно бы пообедать. Понятно, что и в гавани вряд ли будет лучше, улов-то с моря доставят самое раннее послезавтра. Только когда Турстейн Бюле, мигнув поворотником, сворачивает на улицу, застроенную коттеджами, она догадывается, что он задумал.