Увидев на дисплее его имя, Карен мгновенно вспоминает, что вчера не выслала отчет. Черт, как же я забыла? Волна дурноты — обеими руками она хватается за стол. Только не сейчас, думает она и сбрасывает звонок. Позвоню ему попозже, но не сейчас. Со вздохом она нахлобучивает нелепую шапку с ушами, встает. И тотчас — новое непрошеное воспоминание. Надо бы позвонить Ингеборг, сказать, что сегодня заехать не успею. Даже и объяснять ничего не надо, просто сослаться на работу. Или вообще не стоит звонить, думает она секунду спустя. Я же вовсе не обещала приехать. Образ теплых рук, шершавых, как рыбья чешуя, мелькает перед глазами, а в ушах слышится голос: “Принеси из курятника четыре яйца, а я достану муку”. Черт, думает она и берется за мобильник. 70 Фары автомобиля все-таки худо-бедно проникают сквозь снежную круговерть, указывают дорогу по аллее; лишь почти подъехав к дому, она наконец различает освещенные окна “Комплекса”. Воспоминание о голосе тетки по телефону до сих пор звенит в ушах. Разочарование, когда Карен сказала, что не сможет приехать, резкость, с какой Ингеборг спросила, уж не намерена ли она подвести семью под монастырь. “С какой стати?” — сказала она, прикидывая, много ли тетке известно о ее встрече с Оддом. “Ты знаешь, что я имею в виду. Не вороши прошлое”. С этими словами она положила трубку и оставила Карен с вопросом, который все еще гложет ее, когда она проезжает последний участок аллеи: о чем молчала Ингеборг Эйкен — о своих секретах или о секретах сына? * * * Она паркуется как можно ближе к внушительному входу, взбегает по широкой лестнице и жмет на звонок. Ветер кружит вокруг массивного здания, шарф встает дыбом, пока она ждет, чтобы ее впустили. Немного погодя Хелена Трюсте приоткрывает тяжелые дубовые двери, выглядывает наружу. — Кто?.. — спрашивает она. — А-а, это вы. Заходите скорее! Она открывает дверь чуть пошире, чтобы Карен могла протиснуться, не напустив слишком много снегу. — Извините, что я без предупреждения, да еще и на Трех Королей, мешаю празднику, — говорит она, отряхивая снег на ковре в передней. — Но мне необходимо поговорить с вашим мужем. По лицу Хелены Трюсте пробегает тень беспокойства, и, словно ощутив, что выдала свою неуверенность, она отводит со лба прядь темных волос. — Надеюсь, ничего не случилось? В смысле, новых убийств. — Нет, — быстро отвечает Карен с успокаивающей улыбкой, — я хочу информировать его кое о чем. Это касается деятельности предприятия Гротов. Он дома? — Уильям в винном погребе, — говорит Хелена. — Я схожу за ним. А вы пока подождите в гостиной. Следом за ней Карен проходит в ту же комнату, где они с Карлом были… неужели всего несколько дней назад? — устало думает она. В тот же день, когда позвонил Лео. В тот же день, когда избитая Эйлин сидела у нее на кухне. Кажется, будто прошла целая вечность. Сейчас в камине жарко горит огонь, и она не садится, ставит сумку на пол у камина и подносит ладони поближе к теплу. — Н-да, вот уж истинно ненастье так ненастье, — говорит Хелена, глядя на нее. — Хотите чего-нибудь? Кофе? Или, может, чаю? — Спасибо, от чашечки чаю не откажусь. Проще согласиться, чем сказать “нет”, думает она. Наверно, она скорее уйдет отсюда, если выпьет чашку чая, не дожидаясь уговоров. И тут она слышит возбужденный голос. Молодой. — Вот черт! Папаша опять уволок мой мобильник! — Тише, Альвин, у нас гости, — говорит Хелена, и Карен успевает заметить ее смущенную улыбку, прежде чем на пороге появляется расхлябанный тинейджер, готовый продолжить свою сердитую тираду. При виде Карен он умолкает и закрывает рот. — Привет, — говорит она и представляется. — Мне надо коротко переговорить с твоим отцом. — Вот и мне тоже надо, — ворчит Альвин Трюсте, пожимая протянутую руку Карен. — Где он? — В винном погребе, — отвечает Хелена. — Будь добр, Альвин, поставь чайник, а я схожу за отцом. — Скажи ему, я спешу. И проследи, чтобы он прихватил мой мобильник, мне пора уходить. — Ты сегодня вечером работаешь? — спрашивает Карен, когда Хелена уходит. — Нет, у меня встреча с корешами. Но я не могу уйти, пока не получу обратно свой мобильник. Второй раз уже. Они у нас одинаковые, — добавляет он, доставая айфон. — Только у меня, понятно, новый. Что-то заставляет Карен мгновенно насторожиться. Секунду в сознании быстро прокручиваются последние дни. Каждая встреча, каждый разговор, каждое задание. Все требовательно указывает в одном направлении. Невозможно. И тем не менее. Когда она задает следующий вопрос, вой ветра за окном и треск поленьев в камине словно затихают. Все отступает назад, чтобы она не упустила ни слова, ни единого нюанса в том ответе, который получит. — Значит, он взял твой телефон по ошибке, — говорит она как можно непринужденнее. — Да, неприятно. А когда это было последний раз? — В первый день Рождества, — со вздохом отвечает Альвин. — Папаша взял мой телефон, а потом вдобавок уронил его в унитаз, как раз перед уходом. Он дал мне свой, но целый день сидеть на работе с его мобилой — вообще не прикольно. Я пасу стариков в люсвикском интернате, — добавляет он. — Да, понимаю, нужен свой гаджет. Но приятелям ты все равно ведь мог позвонить. — Мы только эсэмэски шлем. — И ты никому не звонил? Домой маме, например? — Может, и звонил. Да, точно, звонил… Он взял с меня слово, что около восьми я позвоню мамаше, разбужу ее. А откуда вы знаете? Альвин недоумевает, и в ту же секунду раздается голос Уильяма Трюсте: — Держи свой мобильник, Альвин. И поспеши, твои приятели ждут возле дома в машине. Альвин быстро хватает мобильник и выбегает вон, а Карен тем временем успевает заметить, как Хелена бессильно глядит то на мужа, то на нее, потом отворачивается и выходит вслед за сыном. Уильям спокойно стоит в дверях, скрестив руки на груди. Мгновение они смотрят друг другу прямо в глаза. Карен понимает, правда открылась неожиданно и некстати для них обоих и теперь зловонной кучкой лежит между ними. Когда происходило убийство Фредрика Стууба, домой из Люсвика звонил не Уильям Трюсте. Звонил Альвин. Мерзавец, думает Карен. Использовал сына, чтобы создать себе фальшивое алиби. — Почему? — спокойно говорит она. Он не отвечает. Стоит, задумчиво глядя на нее. И только когда она замечает на лице Уильяма Трюсте сожалеющую, почти огорченную улыбку, удивление сменяется страхом. Медленно Карен делает несколько шагов назад и, повернувшись на пол-оборота, быстро наклоняется, чтобы поднять с полу сумку. Почти успевает. Она слышит хлопок входной двери и краем глаза замечает движение. Твердая рука обхватывает ее сзади за шею, и край каминной полки потихоньку приближается, как в замедленном фильме. А затем все чернеет. 71 Открыв глаза, она ничего не видит. Снова закрывает, пытается унять панику. Следом пробиваются другие ощущения. Слабый запах сырости, понимание, что она лежит на чем-то твердом. Не смея шевельнуться, она проводит пальцами по поверхности. Шершавая, холодная. Скала? Нет, плоские, ровные, прямоугольные плиты. Надгробия в Гудхейме. Я умерла? Нет, эти камни поменьше, одинаковые и лежат впритык друг к другу. Кончиками пальцев она чувствует маленькие ложбинки стыков. Знаю, знаю, что это, думает она. Кирпичи. С трудом напрягает шею, приподнимает голову. Боль. Глухая, дергающая, надо лбом. И здесь есть свет. Откуда-то идет слабый, неверный свет. Ее разом захлестывают дурнота и облегчение. Не умерла. Она проводит рукой по лбу — ладонь мокрая. С сомнением подносит ее к губам, осторожно лижет — металлический вкус. И как только сознание регистрирует вкус крови, возвращается память, короткими беспощадными фрагментами. Страх, безнадежная попытка убежать, чужая рука на шее, лоб ударяется об острый край каминной полки. В тот же миг она осознает, что здесь кто-то есть. Она здесь не одна. * * * Как можно быстрее Карен переворачивается, поднимается на корточки. Выждав несколько секунд, встает. Ее шатает, она ощупью пытается за что-нибудь ухватиться. Уильям Трюсте сидит в кресле, положив ногу на ногу и обхватив ладонью поставленный на колено стакан. Пол-лица освещено латунным семисвечником, который стоит рядом на столе.