Каждое мгновение сохранено, выжжено в ее душе. Последние бесценные воспоминания. Ей не хочется вспоминать осень, болтовню об уроках и телеиграх, снежную жижу первых декабрьских дней. И ссору с Джоном тем утром, когда она злилась, что он с похмелья, поскольку накануне праздновал успешное для “Галлахера, Смита и Хорнби” завершение еще одного сложного делового конфликта. Не хочет вспоминать, как он уверял, что ничего не забыл, что по дороге на работу, как и обещал, непременно отвезет Матиса к зубному, вот только выпьет кофе, а Карен лучше помолчать, пока он хотя бы проснется как следует, и где вообще таблетки от головной боли. Не хочется вспоминать, как раздраженно сказала, что он не в состоянии отвезти ни сына, ни себя. Не хочется вспоминать, как в сердцах села за руль, полагая, что имеет полное право злиться, так как вынуждена работать шофером у похмельного мужа, вместо того чтобы наслаждаться утренним сном, о котором мечтала уже два месяца. Не хочется вспоминать, как на М-25, в районе Уолтем-Эбби, оставила без внимания, что Джон в попытке примирения положил руку ей на колено. Не хочется вспоминать, как спустя всего лишь три секунды мир перестал существовать. * * * Шаги дяди Ларса, грузно поднимающегося по подвальной лестнице, возвращают ее к реальности. Карен встречается взглядом с теткой, растерянно, будто совершила дальнее путешествие и вот только что вернулась домой. — Так ка́к ты? — спрашивает Ингеборг и кладет руку, шершавую, как рыбья чешуя, поверх ее руки. 18 Они подходят один за другим, а как же иначе. Полчаса спустя на кухне полно народу, все обнимают ее или жмут руку, смотря по тому, встречались они раньше или нет. Первым является Финн. Он живет здесь, в усадьбе, в одном из флигелей, и как раз вернулся домой из Люсвика, с рождественского праздника у тестя и тещи. Сейчас он подходит к кухонному дивану и раскрывает объятия. Карен встает и исчезает в медвежьих ручищах. С виду Финн по-прежнему хоть куда, думает она. Стал старше, но все такой же симпатичный, каким она его помнит, хотя черные волосы на висках поседели и он старается втянуть живот, когда кладет руки ей на плечи, отодвигает от себя и медленно качает головой. — Господи, Синичка. Ты ведь должна быть десятилетней девочкой, а не старой каргой, — смеется он. — Финн… — укоризненно говорит блондинка, стоящая чуть сбоку от него. — Это Яннике, моя жена, да вы ведь встречались раньше. А это — Хвостик. Или поскребыш, как мама говорит. Появился, когда мы уже решили, что ничем не рискуем. Он выставляет вперед недовольного мальчонку лет тринадцати. Карен роется в памяти и со вздохом облегчения вспоминает имя. — Йеспер, да? А двое старших — Даниель и Андреас, господи, им, наверно, уже тридцать. Они тоже здесь? — Тридцать один и тридцать три. Нет, все праздники на платформе работают. И Эйнар тоже. Не смог отказать корешам, но чертовски расстроится, когда узнает, что ты приезжала. И без того злился, что пропустит Рождество. “Платформа”, нефтяная платформа компании “Ноор-Ойл” к северо-западу от Гудхейма. Когда закрыли последний угольный разрез, она стала спасением для семей, которым посчастливилось найти источник дохода в другом энергетическом сырье. — Сурово, — говорит она. — Тут у нас выбирать особо не из чего, — говорит Финн. — Платформа, “Гроты” или ходи с протянутой рукой, получай пособие, как другие. — Спина? Все так же? — Да, — кивает Финн, — черт бы ее побрал. Ни хрена не могу делать тут в усадьбе, а отец больше не в силах. Сама видишь, как тут всё. — А Одд, он-то как? — Спроси у него самого. — Финн кивком показывает на кого-то у нее за спиной. Она оборачивается и тотчас опять исчезает в объятиях. — Нет, вы только гляньте, кого к нам занесло! — кричит Одд брату поверх ее головы. — Я было заподозрил, мамаша новый трюк придумала, чтоб заманить нас к себе. Через несколько долгих секунд он чуть ослабляет хватку, и Карен откидывает голову, чтобы посмотреть на него. Огонь поблек, лишь несколько рыжих прядей пламенеют в поседевших волосах Одда, зачесанных назад над высоким морщинистым лбом. — Ох, Синичка, как же я рад тебя видеть. — И я рада, Odd one[7], — говорит она. Не сводя глаз с Карен, он громко окликает: — Гуннела, черт побери, подойди поздоровайся! Жена Одда встает со своего места возле двери, не спеша подходит, протягивает руку: — Привет, Карен, давненько не видались. Тусклые платиновые волосы собраны на макушке в высокий пучок, леггинсы с леопардовым узором. Улыбка прохладная, рукопожатие вялое. Карен отмечает, что в весьма глубоком декольте она почему-то сделала татуировки — имена своих детей, внуков и мужа. — Привет, Гуннела, мы и впрямь давненько не видались. Обе умолкают, и, чтобы не молчать, Карен вслух прочитывает замысловатые буквы: – “Одд”, “Тина”, “Кевин”, “Лиам”. Практично, я тоже с трудом запоминаю имена. Она сразу сожалеет, что пошутила, но Гуннела, похоже, сарказма не заметила. — Я только что стала бабушкой, так что скоро добавится еще одно имя, — гордо объявляет она. — У Тины родилась дочка. Ясмина, так ее назовут. А как же иначе, думает Карен и отводит взгляд от ее выреза. В следующий миг она цепенеет. И, не сводя глаз со спины Одда, который спешит к холодильнику, мысленно чертыхается. Ясность пришла сразу и радости не доставила: за одиннадцать лет она видит кузена не впервые. Видела его еще вчера утром, на пароме в Турсвике. С растущим неудовольствием она глядит на длинную, тонкую седую косицу на спине брата. * * * Когда Карен выезжает на магистраль, на часах двадцать минут десятого вечера. Живот пучит от смородинного сока, кофе, пива и рагу, которое через час действительно оттаяло в микроволновке и было зажарено. Баранья печенка с ячневой крупой, луком и гвоздикой — вкуснотища, конечно, как раньше, однако не случайно это блюдо по традиции запивают доброй порцией спиртного, чтобы помочь пищеварению. Сегодня ей пришлось отказаться от этой помощи, несмотря на уговоры. Ее личный лимит допустимых промилле ниже законодательного. И намного ниже того, какой считает приемлемым ее родня. “Черт побери, Синичка, забудь, что ты полицейская. Без доброго выпивона всю ночь мучиться будешь. А в аварию ты здесь вряд ли угодишь…” На выручку пришла Ингеборг: “Заткни варежку, Одд”. Он мгновенно замолчал. Карен не уверена, понял ли он, что допустил промашку, или власть Ингеборг в семье до сих пор так велика, что одного ее слова достаточно. В таком случае едва ли для нее будет новостью, что младший сын состоит в криминальной байкерской группировке. Карен не хочет говорить об этом с самим Оддом. Позднее, вероятно, придется, но не сейчас. Вместо этого спросила у Финна, когда они вышли во двор покурить: “Одд давно в «ОР»?” Без тени удивления он ответил: “С тех пор как они перебрались в Тюрфаллет, по-моему. Ты не знала?” В его глазах мелькнул огонек недоверия. “А откуда мне знать? Кой-какие имена мне знакомы, по крайней мере имена главарей, но у них ведь нет сайта со списком всех членов. К тому же я не участвовала в расследовании дел, связанных с «ОР»”, — добавила она. “Почему ты, собственно, оказалась здесь?” В голосе Финна сквозили незнакомые нотки. Впервые после приезда она почувствовала, как из тепла пахну́ло холодком. “Я же сказала. Чтобы расследовать смерть Фредрика Стууба”. “Всего-то?” “Да. Если, по-твоему, расследование убийства это всего-то”. “Ну, тогда не знаю, с какой стати «ОР» убивать старикана Стууба, если тебе так кажется”. “Я этого вообще не говорила. Просто спросила, давно ли Одд в «ОР»”.