Эф вспомнил – теперь он почувствовал от этого острый укол стыда – ту апатию, которая охватила его после ареста, когда он сидел в опросной комнате резиденции ФБР. Он с отвращением посмотрел на предложенный ему коктейль – Палмер все еще ожидал, что Эф выпьет его. – Самым разумным ходом с вашей стороны было бы заключить сделку, – продолжил Палмер. – Мне нечего предложить, – сказал Эф. Палмер помолчал, размышляя над услышанным. – Именно поэтому вы продолжаете сопротивляться? – Отчасти. Почему все веселье должно достаться лишь таким, как вы? Палмер резко убрал руки на подлокотники кресла – с такой решительностью, словно у него только сейчас открылись глаза. – Это все мифы. Кино, книги, легенды… Они просто впечатались в сознание, укоренились в памяти. Те развлечения, что мы вам продавали… подразумевалось, что они должны успокаивать вас, примирять с действительностью. Все было задумано так, чтобы вы оставались в повиновении, но продолжали мечтать. Желать нового. Надеяться. Жаждать большего. Все, что угодно, лишь бы поменьше чувствовали себя животными, лишь бы отвлекли свое внимание от этого ощущения и обратили бы его на вымыслы, рассказывающие вам о существовании, наполненном куда как большим смыслом… о высшем предназначении. – Палмер опять улыбнулся. – О чем-то, что лежит за пределами привычного цикла «рождение – воспроизводство – смерть». Эф указал на Палмера своей вилкой: – Но разве не этим вы сейчас озабочены? Вы полагаете, что скоро выйдете за пределы смерти. Вы верите в те же самые вымыслы. – Я? Жертва того же великого мифа? – Палмер задумался об этой точке зрения, но быстро отбросил ее. – Я сотворил себе новую судьбу. Я отрекаюсь от смерти во имя избавления. Мое видение таково: то человечество, о котором у вас так болит душа, уже подчинено и полностью запрограммировано на порабощение. Эф пронзительно взглянул на него: – Порабощение? Что вы имеете в виду? – Я не собираюсь рассказывать вам все в деталях, – покачал головой Палмер. – Не потому, что, вооружившись этой информацией, вы могли бы сотворить нечто героическое. Наверное, могли бы, но – не теперь. Слишком поздно. Жребий брошен. У Эфа голова пошла кругом. Он вспомнил речь Палмера, произнесенную… когда же? Да сегодня, только раньше. Вспомнил его торжественное заявление. – Зачем вам понадобился карантин? Зачем блокировать города? Какой в этом смысл? Разве только… Вы что, хотите согнать нас в стада? Палмер не ответил. – Они не могут обратить всех и каждого, – говорил Эф, – потому что тогда кровяные обеды закончатся. Вам нужен надежный источник пищи… Тут-то до него и дошло, что именно провозгласил Палмер в своей речи. – «Система продовольственного снабжения…» «Разнообразные мясоперерабатывающие учреждения…» Неужели вы… Нет… Палмер сложил на коленях старческие руки. – Но тогда… Что там насчет атомных электростанций? – напирал Эф. – Почему вы хотите ввести их в строй? Ответом Палмера была все та же фраза: – Жребий брошен. Эф положил на стол вилку, вытер салфеткой лезвие ножа и аккуратно присоединил нож к вилке. Его тело требовало белковой пищи, как тело торчка – очередную дозу, но сейчас откровения Палмера убили в нем всякие позывы к еде. – Вы не безумны, – с расстановкой сказал Эф. Он пристально разглядывал Палмера, словно вчитываясь в него. – Вы даже не злобны. Вы в отчаянии. И конечно же, страдаете манией величия. Вы абсолютно извращены. Неужели эта чудовищная круговерть порождена всего лишь смертным страхом одного богатого человека? Вы пытаетесь откупиться от смерти? Фактически выбираете альтернативу? Но – чего ради? Что вы еще не сделали в жизни такого, к чему испытываете страстное вожделение? И что останется для вас такого, чего следовало бы вожделеть? На какую-то мимолетную долю секунды в глазах Палмера промелькнула тень слабости, может быть, даже страха. В это мгновение он и явил себя тем, кем был на самом деле, – слабым, хрупким, больным стариком. – Вы не понимаете, доктор Гудвезер, – сказал он. – Я всю жизнь болен. Всю мою жизнь. У меня не было детства. Не было отрочества. Сколько себя помню, я всегда боролся с собственной гнилью. Страх смерти? Я проживаю с ним каждый день. Чего я хочу сейчас, так это превзойти его. Заставить его умолкнуть. Это бытие в человеческом обличье – что оно дало мне? Каждая радость, каждое удовольствие, которые я когда-либо испытывал, были испоганены этим неумолчным шепотком болезни и разложения. – Но… стать вампиром? Неким… некой тварью? Кровососущим монстром?.. – Ну что же… Определенные меры уже приняты, соглашения достигнуты. Я буду неким образом возвышен. Понимаете ли, даже на следующем этапе существует какая-то классовая система. И мне обещано место на самом верху. – Обещано вампиром. Вирусом. А как насчет его собственной воли? Он собирается подавить вашу точно так же, как подавил волю всех остальных, отобрать ее у вас, сделать вас продолжением себя самого. Что в этом хорошего? Просто замена одного шепотка на другой… – Поверьте мне, я справлялся с куда большими бедами. Но с вашей стороны очень любезно, что вы проявляете такую заботу о моем благополучии. Палмер перевел взгляд на огромные окна, словно пытаясь рассмотреть сквозь отражение в стекле гибнущий город, лежавший внизу. – Люди предпочтут этой участи любую судьбу, какая бы она ни была. Вот увидите, они с воодушевлением примут нашу альтернативу. Будут приветствовать любую систему, любой порядок, который пообещает им иллюзию безопасности. – Он отвел взор от окна и снова посмотрел на стол. – Однако вы даже не притронулись к напитку. – Возможно, я не запрограммирован. Возможно, люди более непредсказуемы, чем вам представляется. – Я так не думаю, – возразил Палмер. – У каждой модели есть индивидуальные аномалии. Вот, например: знаменитый врач и ученый становится убийцей. Забавно. Чего не хватает большинству людей, так это ви́дения – ви́дения истины. Способности действовать с неотразимой уверенностью. Не-ет, как группа – как стадо, говоря вашими словами, – они легко управляемы и замечательно предсказуемы. Они вполне способны продавать, обращать и убивать тех, кого они заверяют в своей любви, – лишь бы обрести взамен спокойствие духа или получить горстку съестного. Палмер пожал плечами в явном разочаровании оттого, что Эф, видимо, покончил с едой. – А теперь вы отправитесь назад, в резиденцию ФБР. – Те агенты тоже в игре? Насколько масштабен ваш заговор? – «Те агенты»? – Палмер покачал головой. – Как и в случае с любой другой бюрократической организацией – ну, например, ЦКПЗ, – стоит взять под контроль верхушку, и вся остальная структура начинает выполнять приказы. Патриархи действовали подобным образом многие годы. Владыка – не исключение. Неужели вы не понимаете, что правительства как раз и были созданы для таких целей в первую очередь? Так что… нет, никакого заговора не существует, доктор Гудвезер. Все это та же самая структура, существующая с начала письменной истории человечества. Господин Фицуильям отключил Палмера от машины-кормилицы. Эф понял, что Палмер уже наполовину стал вампиром: скачок от внутривенного питания к кровяному кормлению не так уж и велик. – Зачем вам понадобилось видеть меня? – спросил Эф. – Ну разумеется, не злорадства ради. Надеюсь, с этим все ясно. И не ради того, чтобы облегчить душу. – Палмер даже хихикнул, но тут же вновь обрел серьезный вид. – Это мой последний вечер в качестве человека. Мне вдруг пришло в голову, что обед с моим несостоявшимся убийцей может стать важной частью всей программы. Завтра, доктор Гудвезер, я продолжу существование в плоскости, которая лежит вне досягаемости смерти. И ваш род тоже продолжит существование… – Мой род? – перебил его Эф. – Ваш род продолжит существование в плоскости, которая лежит вне досягаемости надежды. Я доставил вам нового мессию, и Судный день уже близок. Мифотворцы были правы во всем, за исключением того, в каком виде произойдет второе пришествие мессии. Он действительно воскресит мертвых. И будет восседать на последнем суде. Бог обещает вечную жизнь. Мессия обеспечивает ее. И он утвердит на земле царствие свое. – Кем же при этом будете вы? Царедворцем? По мне, дело выглядит так, что вы просто очередной робот, исполняющий его приказания. Палмер состроил покровительственную гримасу, сложив сухие губы бантиком. – Понимаю. Еще одна неуклюжая попытка вселить в меня сомнения. Доктор Барнс предупреждал меня о вашем упрямстве. Впрочем, я полагаю, вам не следует останавливаться. Можете пробовать еще много-много раз… – Я ничего не пробую и не пытаюсь. Если вы не в состоянии понять, что он водит вас за нос, значит заслуживаете, чтобы вам сломали шею. Выражение лица Палмера не изменилось. А вот что творилось за этим выражением – дело другое. – Завтра, – сказал он. – Все произойдет завтра. – А почему вдруг он станет делить власть с кем-то еще? – поинтересовался Эф. Он сидел прямо, опустив руки под стол. Эф говорил по наитию и чувствовал, что его слова достигают цели. – Подумайте об этом. Какой контракт обязывает его к сделке между вами? Вот вы встречаетесь, вас двое, что вы такое сделаете? Просто пожмете друг другу руки? Вы не кровные братья – пока еще не кровные. В самом лучшем случае завтра – в это же время – вы будете просто-напросто еще одним кровососом в улье. Поверьте эпидемиологу. Вирусы не заключают сделок. – Без меня он ничего не добился бы. – Без ваших денег… Без вашего космического влияния… Да, он ничего не добился бы. Но всего этого, – Эф кивком показал на хаос внизу, – больше не существует. Господин Фицуильям выступил вперед и придвинулся к Эфу. – Вертолет вернулся, – сказал он. – Ну что же, доброго вам вечера, доктор Гудвезер, – произнес Палмер, откатываясь от стола. – И до свидания. – Он же там обращает людей налево и направо, причем совершенно бесплатно! – воскликнул Эф. – Поэтому задайте себе вот какой вопрос. Если вы, Палмер, столь важны, черт побери, то зачем ставить вас в очередь? Палмер не прореагировал – он медленно катился прочь в своем кресле. Господин Фицуильям рывком поднял Эфа на ноги. Эфу повезло: припрятанный им серебряный нож, заткнутый за пояс, лишь слегка оцарапал бедро. – А что вам-то со всего этого? – спросил Эф господина Фицуильяма. – Вы слишком здоровы, чтобы мечтать о вечной жизни в обличье кровососа. Господин Фицуильям ничего не ответил. Пока он вел гостя по залу, а потом сопровождал на крышу, Эф все время ощущал на бедре свое оружие, крепко прижатое к боку. Ливень[40]