Если бежать вниз, придется прорубаться через толпу стригоев. А это все равно что пробираться через рой пчел-убийц: уж раз-то его точно ужалят, а этого вполне достаточно. Значит, бегство исключается. Как и самоубийственная схватка. Но он немало времени провел в больницах и мог считать их своей территорией. Преимущество на его стороне. Остается только понять, в чем оно состоит. Эф проскочил мимо застывших лифтов, потом остановился, пробежал назад тем же маршрутом, замер перед панелью управления газоснабжением. Аварийный кран, перекрывающий подачу газа на этаж. Эф сорвал пластиковый щиток, убедился, что заслонка открыта, и принялся молотить по конструкции, пока не услышал характерного шипения. Затем он бросился к лестнице, поднялся на один этаж, побежал к панели управления подачей газа, раскурочил и ее. Он вернулся на лестницу и услышал, как кровососы наводняют здание. Делали они это молча — потому что голоса у них не было. До него доносилось только шлепанье мертвых босых ног по ступенькам. Эф рискнул и поднялся еще на этаж, затем быстро разворотил панель и здесь. Он нажал кнопку вызова ближайшего лифта, но не стал ждать, вместо этого принялся искать служебные лифты, на которых санитары перевозили продукты и лежачих пациентов. Нашел их, нажал кнопку и замер в ожидании. Адреналин выживания и погони зарядил его кровь — средство не менее действенное, чем любой искусственный стимулятор. Он понял, что именно такой эйфории искал в медикаментозных средствах. Чувствительность рецепторов удовольствия притупилась после многочисленных схваток, которые могли закончиться его смертью. Слишком часто испытывал он эйфорию, слишком часто настроение его падало ниже плинтуса. Дверь лифта открылась, он вошел в кабину и нажал кнопку «П» — «подвал». Объявления предупреждали о важности сохранения врачебной тайны и необходимости мыть руки. С грязного постера Эфу улыбался ребенок. Он сосал леденец и подмигивал ему, подняв вверх большой палец. «ВСЕ БУДЕТ ТИП-ТОП», — сообщал печатный идиот. На постере был график педиатрических конференций, проходивших миллион лет назад. Эф засунул один меч назад в сумку; цифры этажей сменяли друг друга, приближаясь к «П». Потом свет внутри погас, кабинка дернулась и остановилась между этажами — заело. Такое развитие событий было катастрофой, но через несколько секунд кабинка дернулась и снова двинулась вниз. Как и все остальное, лифты требовали регулярного обслуживания, а потому доверяться этому средству передвижения не стоило… конечно, если у тебя был выбор. Раздался звонок, и дверь наконец открылась. Эф вышел в служебное крыло больничного подвала. У стены, словно тележки в супермаркете в ожидании покупателей, сгрудились носилки с голыми матрасами. Гигантская тележка с парусиновым кузовом для подвоза белья в прачечную стояла под открытым концом желоба, выходящего из стены. В углу на нескольких колесных платформах с длинными ручками жались друг к другу с десяток кислородных баллонов, выкрашенных в зеленый цвет. Эф быстро, насколько позволяло его усталое тело, затолкал баллоны во все три кабинки лифтов — по четыре в каждую. Он сдирал с них металлические колпачки, которыми молотил по соплам до утешительного шипения, свидетельствующего об утечке газа. Затем нажал кнопки верхнего этажа во всех кабинках, и все три двери закрылись. Эф вытащил из своей сумки полупустую банку жидкости для розжига угля. Коробок со всепогодными спичками лежал где-то в кармане плаща. Дрожащими руками он перевернул тележку с бельем перед тремя лифтами, вывалив грязное тряпье на пол, потом со злобной радостью выдавил из полиэтиленовой банки горючую жидкость, чиркнул двумя спичками и бросил их на бельевую кипу, которая вспыхнула, издав жаркое «пых». Эф нажал кнопку вызова всех трех лифтов (они управлялись каждый отдельно с панели служебного помещения), а потом побежал прочь, как полоумный, пытаясь найти выход. У зарешеченной двери Эф увидел большую панель управления с цветными трубками, вытащил из стеклянного шкафчика пожарный топор, который показался ему таким увесистым, таким большим. Он последовательно размолотил уплотнения всех трех подающих трубок, используя скорее вес топора, чем собственные иссякающие силы, и услышал свист газа. Потом толкнул дверь и оказался под моросящим дождем посреди раскисшей от дождя садовой площадки, обставленной скамейками. Неровные дорожки выходили на Франклин-Рузвельт-драйв и разбухшую Ист-Ривер. Почему-то в голову ему пришли строки из старого фильма «Молодой Франкенштейн»: «Могло быть хуже. Мог бы идти дождь». Эф фыркнул. Он смотрел это кино вместе с Заком. И потом много недель они цитировали друг другу самые ходовые словечки и реплики оттуда. «Там волк… Там за́мок». Он очутился на заднем дворе больницы. Добежать до улицы времени не оставалось, и Эф понесся по маленькому саду, стараясь оставить здание как можно дальше позади. Добравшись до дальней границы сада, он увидел вампиров, забирающихся на высокую стену со стороны Рузвельт-драйв. Новые убийцы, отправленные Владыкой; над ними под дождем поднимался парок: высокая температура тела — следствие ускоренного метаболизма. Эф подскочил к ним, каждую секунду ожидая, что здание за спиной взлетит на воздух. Он скинул нескольких вампиров со стены, те приземлились на ноги и руки, но немедленно выпрямились, как бессмертные в видеоигре. Эф побежал по стене к зданиям Медицинской школы Нью-Йоркского университета, стараясь как можно дальше уйти от «Бельвью». Прямо перед ним вампирская рука с длинными когтями уцепилась за край стены, появилась плешивая голова, сверкнули налитые кровью глаза. Эф упал на колени, сунул лезвие меча в разверстый рот стригоя, кончик вошел заднюю стенку глотки. Но Эф не пронзил его насквозь, не уничтожил. Серебряный клинок обжигал стригоя, не давая распахнуть челюсти и выпустить жало. Вампир не мог пошевелиться. Его глаза в красном ободке смотрели на Эфа с мукой и смятением. — Ты меня видишь? — спросил Эф. Глаза стригоя никак не реагировали. Эф обращался не к нему, а через него — к Владыке. — Ты видишь вот это? Он повернул меч так, чтобы вампир невольно посмотрел на «Бельвью». Другие твари карабкались на стену, а кто-то уже выбегал из больницы, поняв, что Эфу удалось уйти. У него оставались считаные мгновения. Он опасался, что теракт сорвался, что газ нашел выход из здания. Эф снова посмотрел на лицо вампира, словно на самого Владыку: — Верни мне сына! Не успел он произнести последнее слово, как здание взлетело на воздух, швырнув его вперед. Меч пронзил шею стригоя насквозь. Эф скатился со стены, не выпуская рукояти, клинок выскользнул изо рта вампира. Эф приземлился на крышу брошенного автомобиля, одного из многих стоящих в проезде. Вампир рухнул рядом на дорогу. Вся сила удара при падении пришлась на бедро. Перекрывая звон в ушах, до Эфа донесся свистящий вопль, и он поднял голову навстречу черному дождю. Он увидел что-то похожее на ракету — оно мелькнуло в высоте, описало дугу и плюхнулось в реку. Кислородный баллон. На асфальт обрушился град тяжеленных кирпичей. Осколки стекла сыпались под дождем, словно бриллианты. Эф укрыл голову курткой и соскользнул с помятой автомобильной крыши, стараясь не замечать боль в боку. Только поднявшись, он увидел, что глубоко в голень ему вошли два осколка стекла. Он вытащил их — из ран хлынула кровь. И тут Эф услышал возбужденный всхлип… В нескольких метрах от него на спине лежал оглушенный вампир, белая кровь сочилась из дыры в задней части шеи, но при запахе крови он все еще чувствовал волнение и голод. Кровь человека приглашала его отобедать. Эф посмотрел на лицо твари, ухватил за вывернутый подбородок, заглянул в красные глаза, перевел взгляд на серебряное острие меча. — Мне нужен мой сын, ты слышишь, сука?! — прокричал Эф. В следующий миг яростным ударом он избавил стригоя от страданий, отделив голову от туловища и разорвав связь с Владыкой. Прихрамывая, истекая кровью, он выпрямился. — Зак… — пробормотал он. — Где ты?.. С этими словами он начал долгий путь домой. Центральный парк Замок Бельведер в северной оконечности озера в Центральном парке близ проезда, пересекающего парк в створе Семьдесят девятой улицы, был построен в стиле высокой викторианской готики и романского «каприза» Джейкобом Ри Моулдом и Калвертом Воксом, первыми архитекторами парка. Закария Гудвезер знал одно: замок выглядит жутковато и круто, и именно это всегда и притягивало мальчика. Средневековый (по его представлениям) замок в центре парка, в центре города. Ребенком он сочинял всякие истории про этот замок — будто бы тот на самом деле был гигантской крепостью, сооруженной крохотными троллями по заказу первого архитектора города, темного лорда по имени Бельведер, который обитал в подземелье глубоко под замковой скалой и наведывался в темную цитадель по ночам, чтобы присматривать за своими созданиями по всему парку. Это случалось в те времена, когда Заку приходилось сочинять истории о сверхъестественном и небывалом. Когда приходилось грезить наяву, спасаясь от скуки современного мира. Теперь его грезы стали реальностью. Его фантазии материализовались. Его мечты превратились в просьбы, которые воплощались в жизнь. Он, уже юноша, стоял в открытых дверях замка и смотрел, как черный дождь сечет парк. Капли хлестали по переполненному Черепашьему пруду, прежде подернутому поблескивающей зеленой ряской, а теперь превратившемуся в грязную черную яму. Небо над головой затянули привычные уже зловещие тучи. Без синевы в небе не было и синевы в воде. На два часа какой-то зачаточный свет просачивался сквозь беспокойные тучи, видимость при этом улучшалась до такой степени, что он даже мог разглядеть крыши города вокруг и болото как на Дагобе,[2] в которое превратился парк. Солнечные батареи, питавшие фонари, не успевали за два светлых часа набрать энергии, чтобы освещать парк оставшиеся двадцать два часа тьмы, их свет ослаб вскоре после того, как вампиры вышли из своих подземных убежищ в сумерки дней. За прошедший год Зак вырос, и вырос сильным, последние несколько месяцев его голос менялся, подбородок обрел решительные очертания, тело вытягивалось не по дням, а по часам. Крепкие ноги легко подняли его по ближайшей лестнице, худосочной металлической спирали, ведущей в Обсерваторию природы Генри Люса на втором этаже. Вдоль стен и на стеклянных стендах оставались скелеты животных, перья, птицы из папье-маше на фанерных деревьях. Центральный парк когда-то был лучшим местом в Соединенных Штатах для наблюдения за птицами, но изменение климата покончило с этим, вероятно, навсегда. В первые недели после землетрясений и извержений вулканов, спровоцированных разрушениями ядерных реакторов и взрывами боеголовок, темное небо, повисшее над землей, было переполнено птицами. Их крики и зовы не стихали всю ночь. Птицы гибли массово, крылатые трупики падали с небес вместе с черным градом. В воздухе царили такие же хаос и отчаяние, какие и среди людей на земле. Не стало теплых краев для перелета на зиму. Много дней земля была в буквальном смысле укрыта подрагивающими на ветру почерневшими крыльями. Праздник живота для крыс, которые жадно набросились на падаль. Мучительное чириканье оттеняло дробь падающего с небес града. Но теперь парк, если не шел дождь, был тих и спокоен, рыба в его озерах вымерла. В грязи и слизи, покрывающих землю и дорожки, виднелись почерневшие кости и перья. По деревьям иногда прыгали облезлые белки, но их популяция сильно сократилась. Зак посмотрел в один из телескопов (он затолкал камень размером в четверть доллара в щель монетоприемника, телескоп теперь работал без денег), и поле его зрения растворилось в тумане и плотном дожде. До прихода вампиров в замке располагалась метеорологическая станция. Бо́льшая часть оборудования осталась на чердаке островерхой башни и внутри огороженной площадки к югу от замка. Нью-йоркские радиостанции обычно начинали сообщения о погоде со слов: «Температура в Центральном парке…», а дальше следовала цифра, которую они получали из башни обсерватории. Стоял июль, а может быть, август, время, известное как «самое пекло», и наивысшая температура, какую видел на приборах Зак в один из особо мягких вечеров, составляла шестьдесят один по Фаренгейту, или шестнадцать по Цельсию. Зак родился в августе. В одном из кабинетов висел календарь двухлетней давности, и он теперь жалел, что не вел счет уходящих дней аккуратнее. Сколько ему сейчас — тринадцать? Вроде бы. Он решил, что так и есть. Формально он стал тинейджером. Зак все еще помнил (хотя и смутно) те времена, когда отец в один солнечный день привел его в здешний зоопарк. Они пришли на выставку, потом поели фруктовое мороженое на каменной стене, с которой открывался вид на метеорологическое оборудование. Зак помнил, что рассказал тогда отцу, как ребята в школе иногда отпускают шутки насчет его фамилии и говорят, что Зак, когда вырастет, непременно станет метеорологом.[3] «А кем ты хочешь стать?» — спросил отец. «Смотрителем в зоопарке, — ответил Зак. — И еще, может, мотогонщиком». «Неплохо», — похвалил отец, и они бросили пустые стаканчики в мусорную корзину, а потом отправились на представление. А в конце того дня, прекрасно проведя время, отец и сын дали себе зарок повторить экскурсию. Но у них так и не получилось. Как и многие обещания в истории Зака и Эфа, это осталось невыполненным. Вспоминать об этом было все равно что воскрешать в памяти старый сон, которого он, может, никогда и не видел. Его отец давно исчез, погиб вместе с профессором Сетракяном и остальными. Изредка Зак слышал доносящиеся из города взрывы, видел густое облако дыма или пыли, поднимающееся навстречу дождю, и тогда задавался вопросами. Видимо, остались еще люди, сопротивлявшиеся неизбежному. Это наводило Зака на воспоминания о енотах, не дававших покоя его семье однажды во время рождественских каникул, — они расшвыривали мусор, как бы прочно ни запирал отец бачок. Вот и взрывы в городе что-то вроде этого, думал он. Досадное неудобство, не более. Зак оставил заплесневевший экспонат и спустился по лестнице. Владыка выделил ему комнату, и Зак сделал из нее подобие своей спальни в их старом доме. Вот только в его старой спальне не было видеоэкрана во всю стену, взятого из офиса кабельного телевидения на Таймс-сквер. Не было у него прежде и вендингового автомата, не было целых стеллажей из книжного магазина с комиксами. Зак пнул игровой контроллер, оставленный на полу, и упал в одно из шикарных кожаных кресел со стадиона «Янки» — из тех, что располагались за бейсбольной базой. Иногда привозили ребят поиграть с ним, или же он играл с ними в онлайне на специальном сервере — и всегда выигрывал. Все остальные потеряли навык. Постоянно выигрывать тоже надоедало, в особенности когда новые игры не выпускали. Поначалу ему было страшно в замке. Он знал все истории, которые рассказывали про Владыку. Он ждал, что его обратят в вампира, как маму, но этого так и не случилось. Почему? Ему так и не объяснили; впрочем, он и не спрашивал. Он был гостем и, единственный человек здесь, стал кем-то вроде знаменитости. За два года, что Зак пребывал в качестве гостя Владыки, ни один другой невампир не был допущен в Бельведер или хотя бы в его окрестности. То, что сначала казалось похищением, позднее, со временем, стало казаться отбором. Чем-то вроде призвания. Словно для него в этом новом мире оставили специальное место. Зака выбрали из множества таких же людей. Он не знал почему. Он знал одно: существо, предоставившее ему такие привилегии, было абсолютным властелином нового мира. И по какой-то причине Зак был нужен ему. Истории, что слышал Зак (о страшном гиганте, безжалостном убийце, воплощении зла), оказались явным преувеличением. Прежде всего, Владыка был среднего для взрослого человека роста. А для твари столь древней он выглядел довольно моложаво. Черные глаза смотрели пронзительно, Зак видел, как они могут навевать ужас на того, кто попал в немилость. Но за ними проступали (для того, кому повезло и кто мог, как Зак, заглянуть в них) глубина и темнота, недоступная человеческому пониманию; мудрость, уходящая в глубь времен; разум, соединенный с более высоким уровнем бытия. Владыка был вождем громадного клана вампиров города и всего мира, армии существ, которые отвечали на его телепатический зов, посылаемый с замкового трона в заболоченном центре Нью-Йорка. Повелитель владел магией. Пусть дьявольской магией, но другой Зак не знал. Добро и зло стали расплывчатыми понятиями. Мир изменился. Ночь обернулась днем. То, что было низом, стало верхом. Король вампиров являл собой свидетельство того, что высшие силы существуют. Сверхчеловеческие. Божественные. Его могущество было чрезвычайно. Взять, например, астму Зака. Воздух в новом климате крайне испортился из-за застоя, повышенного содержания озона и рециркуляции взвешенных частиц. При плотном облачном покрывале, словно грязное одеяло все прижимавшем к земле, метеорологические условия и океанические ветра были не в силах освежить городские воздушные потоки. Нарастала плесень, и в воздухе летали споры. Но с Заком все было в порядке. Даже лучше того — легкие его очистились, и он дышал теперь без хрипов и сипения. Да что говорить, за все время пребывания при Владыке у него не случилось ни одного приступа астмы. Он уже два года не пользовался ингалятором, потому что больше не нуждался в нем. Его дыхательная система полностью зависела от вещества гораздо более эффективного, чем альбутерол и преднизон. Великолепная белая капелька крови Владыки (для внутреннего употребления раз в неделю вампир прокалывал свой палец над высунутым алчущим языком Зака) очищала легкие юноши, позволяла ему дышать свободно. То, что поначалу представлялось жутким и отвратительным, теперь стало казаться божественным даром: молочно-белая кровь со слабым электрозарядом, с привкусом меди и горячей камфары. Горькое лекарство, но его воздействие было настоящим чудом. Любой человек, страдающий от астмы, отдал бы все на свете, чтобы больше не чувствовать удушающую панику астматического приступа. Потребление крови не превратило Зака в вампира. Владыка принимал меры, чтобы кровяные черви не попадали на язык. Его единственным желанием было видеть Зака здоровым и счастливым. И в то же время истинная причина близости Зака к повелителю и восхищения им состояла не во власти, которой тот обладал, а скорее во власти, которой тот делился. Зак был явно особенным. Он был другим, возвышенным среди людей. Владыка выделял его из всех, жаловал его вниманием. Владыка подружился (за отсутствием термина получше) с ним. Вот взять зоопарк. Узнав, что повелитель собирается закрыть его навсегда, Зак стал возражать. И тогда Владыка сказал, что пощадит его, передаст весь зоопарк в распоряжение мальчика, но при одном условии — заботиться о нем будет сам Зак. Должен будет кормить животных, чистить клетки — все сам. Зак схватился за эту возможность, и зоопарк Центрального парка стал принадлежать ему. Вот так. (Ему предлагали и карусель, но карусели — они для детишек, и Зак помог разобрать их.) Владыка умел делать подарки, как настоящий джинн. Зак, конечно, не понимал, сколько труда потребует от него этот зоопарк, но старался изо всех сил. Изменившаяся атмосфера быстро погубила некоторых животных, включая малую панду и большинство птиц, что только облегчило задачу. Поскольку никто его не подгонял, Зак все реже кормил зверей. Его зачаровывало убийство одного животного другим, как млекопитающих, так и рептилий. Большой снежный барс был его любимчиком, но Зак и боялся его больше всех. А потому кормил барса регулярно: поначалу большими шматами мяса — их через день привозил грузовичок. Один раз привезли живую козу. Зак завел ее в клетку и смотрел из-за дерева, как барс подбирается к жертве. Потом привезли овцу. Потом олененка. Но время шло, и зоопарк приходил в запустение. В клетках скопился помет, а Заку надоело его вычищать. По прошествии нескольких месяцев он стал страшиться зоопарка и все больше пренебрегать своими обязанностями. Ночами он слышал вой животных, но снежный барс молчал. Прошло больше полугода, и Зак пришел к Владыке сказать, что не справляется с работой. Тогда зоопарк закроется, а животных уничтожат. — Я не хочу, чтобы их уничтожали. Я просто… не хочу больше заботиться о них. Вы могли бы поручить это кому-нибудь из своих, они никогда не станут жаловаться. Ты хочешь, чтобы я его содержал только для твоего удовольствия? — Да. — Зак просил о вещах еще более необычных и никогда не знал отказа. — А почему нет? При одном условии. — Каком?