И будто мы обе не знаем, что со дня пожара я не спела ни одной ноты. До того я пела без умолку. Старательно напевала в насадку для душа, держа ее как микрофон; голосила в открытое автомобильное окно, когда мы мчались с Сарой по шоссе; не замолкала даже за обеденным столом, заставляя бедных родителей слушать арии из бродвейских постановок. Но после того как я задыхалась в дыму, после трубок, которые пихали мне в горло, после всех операций я не уверена, что могу петь. Доктор Шарп говорит, что мое горло восстановилось, и все такое, только я сомневаюсь. Впрочем, уже неважно. Девушки, любившей исполнять сольные номера и привлекать к себе всеобщее внимание, больше нет. Взгляд скользит по комнате. Я периодически ночевала у Сары. Несмотря на то, что я жила в часе езды к югу отсюда, в фермерском районе штата Юта, мы фактически выросли в комнатах друг друга, разделяя жизнь друг друга. Сара называла мою маму «Мамой Дениз», а я ее – «Мамой Корой». Теперь я зову ее просто «Кора» и эта комната кажется чужой. Бо́льшая часть вещей Сары исчезла, когда я приехала из больницы, но несколько навязчивых отголосков остались: подходящая мне по размеру одежда в шкафу; пуанты Сары на угловой полке – словно она вот-вот за ними вернется; и, конечно же, винтажная коллекция Барби, глядящая на меня из-за стекла массивного антикварного шкафа. Судя по всему, куклы очень ценные. Вот только Кора и Гленн вряд ли их продадут. Впрочем, Кора постаралась обустроить это место для меня: на столе – фотографии моих родителей в рамках, на стенах – афиши бродвейских мюзиклов наподобие тех, что висели и у меня дома. Но это не мой дом. Я здесь как незваный гость. Самозванка, которая пытается занять место двух девушек, хотя меня едва хватает на одну. Кора берет меня за подбородок, так что я снова смотрю прямо на нее. – Пообещай, что, если появится возможность, ты ею воспользуешься. Впустишь людей в свой мирок. Мы обмениваемся искренними взглядами. Кора красива даже в пижаме и без макияжа. – Кора, единственный способ для меня выжить в эти две недели – стать как можно более толстокожей. К счастью, мои гипертрофические рубцы достаточно толстые. Кора вновь поджимает губы, а я изображаю, будто бью по барабанной установке. – Ой, да ладно тебе. Мне остается либо смеяться над этим, либо плакать, а я и так уже почти все слезы выплакала. Вместо того чтобы засмеяться или заплакать, Кора берет меня за руки. Моя красноватая кожа смотрится чужеродно на фоне ее светлых ладоней. Впрочем, на моей правой руке хотя бы есть пальцы. А вот левую даже рукой не назовешь – «клешня» или «пинцет» ей подходят больше: четыре спекшихся пальца напротив одного большого, пересаженного с ноги. Кора крепко сжимает мою руку-клешню. – Ты уже старшеклассница. Заведи друзей. Наслаждайся жизнью. Я медленно и глубоко вздыхаю. Кора не понимает. Даже мои старые друзья там, дома, не знают, как общаться со мной после пожара. Наверное, оттого, что я больше не была собой. Сомневаюсь, что в новой школе кто-нибудь захочет заполучить в список друзей жертву пожара. Так что мой план – сделать все, чтобы исчезнуть. Не магическим образом или еще как-нибудь, а просто слиться с окружением. Единственный способ пережить эти две недели фальшивой нормальности – как можно меньше общаться. – Чуть не забыла… – Взяв со стола наушники, я кладу их поверх лежащей на стуле одежды, которую надену завтра в школу. Кора напрягается, призывая всю силу воли, обретающуюся в ее стройном теле, чтобы не убрать их от столь тщательно подобранного ансамбля из сумки, блузки и банданы. Она ненавидит наушники почти так же сильно, как я люблю. Хотя правильней будет сказать, что я нуждаюсь в них. – Ох уж эта твоя музыка. Музыка тут ни при чем. Бо́льшую часть времени я даже не прислушиваюсь, какая мелодия играет. Я надеваю наушники, чтобы отгородиться от мира. Чтобы исчезнуть. В дверях комнаты появляется дядя Гленн. Застенчивой улыбкой и чуть вздернутым кончиком носа он напоминает мою маму. Порой это так расстраивает, что я не в силах смотреть на него. А иногда наоборот – не могу отвести взгляд. Мама тоже была красивой, но не хрупкой красотой фарфоровой куклы, как Кора, а вполне человеческой – с морщинками вокруг глаз и мозолями на руках. Мой нос был тоже вздернут, как у мамы, – семейная наследственная черта. Папа проводил по нему пальцем от переносицы до самого кончика со словами «мой маленький лыжный трамплин». Я трогаю бугристую от рубцов картошку на месте моего носа. Огонь постарался на славу и не оставил ничего от мамы, забрал даже черты ее лица. Кора ругается на Гленна за то, что он топчется по ковру своими остроносыми ковбойскими сапогами, которые являются такой же неотъемлемой его частью, как, например, кожа. Хотя он не работал на ранчо с тех самых пор, как переехал в Солт-Лейк-Сити. Я сажусь на кровать, а дядя, аккуратно поставив сапоги у стены, помогает мне снять бандану. – Хорошо, что теперь эту штуку нужно надевать только на ночь? – спрашивает он, затягивая ремешок маски вокруг моей головы. Я киваю и поправляю маску, ощущая знакомое давление на кожу. – Я горжусь тобой, – вдруг заявляет Гленн. – Почему? – говорю я сквозь маленькое ротовое отверстие в маске. – Ты храбрая. Знаешь, что говорил Джон Уэйн? – Я даже не знаю, кто такой Джон Уэйн… Гленн смеется. – Значит, вот тебе первый урок: «Мужество – это быть напуганным до смерти, но все равно оседлать коня». Я машу рукой в воздухе, словно раскручивая лассо. – Спокойной ночи, малыш. – Гленн целует меня в макушку. Я гляжу на него сквозь ресницы, и в полумраке кажется, что надо мной склонилась мама. И я почти верю, что она ждет меня в своей спальне, чтобы я залезла к ней в кровать и рассказала, как боюсь встретить завтрашний день в одиночестве. Гленн и Кора выходят из комнаты, его широкие плечи кажутся особенно массивными рядом с ее хрупкой фигуркой. Одной рукой Гленн держит жену за тонкие пальчики, а другой подхватывает свои сапоги. Понаблюдав сквозь прорези в маске, как они идут по коридору, я перевожу взгляд на собственные руки – левую клешню и покрытые шрамами пальцы правой, торчащие из компрессионного белья. Кора хочет, чтобы я впустила в свой мир других людей. Но дело в том, что никто не стучится в мою дверь. И вряд ли постучит. Что бы ни произошло завтра в школе, я должна быть готова. Должна стать неуязвимой. Я надеваю наушники, включаю музыку и закрываю глаза, ощущая тесные объятья компрессионной одежды и давление маски. Обычно я чувствую себя, как жуткая мумия фараона Тутанхамона, погребенная в саркофаге. Но сегодня мне хорошо. Сегодня это защитный слой между мной и миром. Он словно удерживает меня в целостности, не давая распасться на части. Глава 3 Я прошу Кору привезти меня в старшую школу «Перекресток», дом футбольного клуба «Викинги», на полчаса раньше. Мне необходимо выполнить первый пункт плана по исчезновению – избежать внимания толпы. Я выбрала эту школу потому, что она находится на другом конце города, и там никто не знал Сару. Я и так практически заменяю ее дома, не хочу стать ее тенью еще и в школе. После визита к доктору Шарпу Кора развила бурную деятельность: заполучила мой школьный табель и убедила руководство «Перекрестка» допустить меня к учебе. Она постоянно общалась по телефону со школьным персоналом всех уровней, разрабатывая план моей адаптации на этот учебный год, явно забыв, что я согласилась лишь на две недели. Когда мы въезжаем на стоянку, Кора сообщает, что перед уроками со мной хочет встретиться директор, чтобы «познакомиться лично». Она отказывается уехать сразу и выходит из машины, загораживая меня от пронизывающего февральского ветра. Выдает мне сумку, которая, по ее мнению, является моим пропуском в социальную иерархию школы, и наставления, ка́к следует вести себя старшекласснице, как лучше всего подать себя и еще что-то о лекарствах. Повесив сумку на плечо, я вставляю наушники в телефон. Слова Коры я пропускаю мимо ушей – во-первых, знаю, как принимать свои лекарства, а во-вторых, какая-то девушка выходит из машины, припарковавшейся за нами. Заметив меня, она останавливается на полпути, широко раскрыв глаза, словно парализованная. Я опускаю взгляд на телефон, и девушка поспешно идет к школе. На миг мне тоже хочется сбежать – сесть в машину, вернуться в комнату и в мое незаметное существование. Кора кладет мне на плечо руку. Из-за компрессионной одежды я почти не чувствую ее прикосновение. – Может, я все-таки пойду с тобой? Я мотаю головой. Категорически нет. Не хватало еще, чтобы меня заметили в компании сопровождающего. Как будто моего лица недостаточно, чтобы все поняли, что я – я не такая, как они. В этом-то и проблема, ведь первая заповедь старших классов – быть таким, как все. Подавив страх – за последний год я в этом изрядно преуспела, – я натянуто улыбаюсь. Если ты не смеешься, то плачешь, так? Разведя руки в стороны, я поворачиваюсь вокруг своей оси. – Ну, как я выгляжу? Я шучу, но Кора окидывает меня внимательным взглядом. – Выглядишь отлично. – Ты ведь понимаешь, что фактически посылаешь меня на бойню? Кора улыбается уголком рта и поправляет мою синюю бандану, завязанную узлом у самого основания шеи, чтобы покрывать всю голову. – Мы заберем тебя отсюда же, ладно? – Мои жалкие остатки. Кора сжимает мои ладони. Интересно, хочет ли она, чтобы вместо меня здесь стояла Сара, так же сильно, как я хочу, чтобы вместо нее была мама? – Ава, подумай обо всем, через что тебе пришлось пройти. Ты сильнее, чем думаешь. Я надеваю наушники так, чтобы левый прикрывал то место, где у меня раньше было ухо. Музыка заполняет мир, я крепче сжимаю ремень на сумке и захожу в двери. Жаль, что я не разделяю веру Коры в преобразующую магию правильно подобранных аксессуаров. Я вхожу в покрытый линолеумом и освещенный флуоресцентными лампами мир средней школы, и на меня обрушивается знакомый подростковый запах – грязные футбольные щитки и дезодорант в соотношении два к одному. Огромная картонная фигура парня в шлеме викинга и с мечом приглашает меня в мир «Викингов»: «Будь дерзким. Будь смелым. Будь воином».