Пайпер воздевает над головой руки, разбрызгивая розовую краску с зажатой в кулаке кисти. – Поздравляю, ты обычный подросток! Я закатываю глаза и ловлю свое отражение в дверце шкафчика Сары. Его покрытие искажает мою внешность еще сильнее, чем стекло. – Ты прекрасно знаешь, что это не одно и то же. Пайпер откатывается назад, чтобы оценить наши художества. – Какой же кошмар получился! Высохшая краска уже не такая убийственно яркая, но общий эффект словно сумасбродный пасхальный заяц не смог выбрать между ярко-розовым и голубым «яйцом малиновки». Я спрашиваю Гленна, не хочет ли Кора посмотреть на результат, но та уже легла спать. Кусок обоев с бабочками я прячу в ящик стола. На память. Гленн перенес Пайпер вниз, и мы жарим на улице попкорн и проветриваем дом от запаха краски. Пайпер подъезжает к краю батута, установленного вровень с газоном, и наклоняется к его черной поверхности. Я ложусь на батут, всем телом ощущая привычные колебания. Впервые я лежу здесь, а Сары нет рядом. Летом солнце светило нам в лица. Зимой мы делали снежных ангелов. Обменивались тайнами, строили планы. Интересно, что, когда хранитель твоих секретов уходит, все ваши мечты и разговоры тоже исчезают. Я загораживаю рукой свет от дома и смотрю в небо в поисках Полярной звезды и ковша Большой Медведицы. Точно так же мы делали с Сарой. – В средней школе я узнала, что звезды, которые мы видим, уже мертвы, – жуя попкорн, говорит Пайпер. – До жути печально. Мы с отцом смотрели на звезды, сидя на заднем дворе нашего дома. В нашей глуши они светили ярче. – Скорее, мы видим звезды такими, какими они когда-то были, – говорю я. – Например, если звезда находится от нас на расстоянии в тысячу световых лет, то мы видим свет вековой давности. – Получается, мы видим прошлое? – Вроде того. Мой отец говорил, что прошлое вокруг нас. Еще он любил рассказывать, что звезды – отверстия в небе, сквозь которые на нас смотрят дорогие нам люди. Пайпер чуть не подавилась попкорном. – Прямо как Король Лев. Я смеюсь, и мое дыхание облачком поднимается ввысь. Мы с Пайпер смотрим в небо, и батут мягко покачивается под нами. Вечерний воздух свеж, но я почти не ощущаю его сквозь свою вторую кожу. Пайпер приподнимается, опираясь на локоть. – А что, если он прав? Вдруг твои родители и впрямь наблюдают за тобой сверху? Я смотрю в черную пустоту между звезд. – Это вряд ли. Пайпер толкает меня в плечо. – Тогда останься в школе. Заканчивай изображать уединение Квазимодо и дай нормальной жизни шанс. – Ни за что. Я уже потратила две недели на «Перекресток» и теперь свободна. Я отбыла свой срок, зачем продлять его? Пайпер смотрит на меня с надеждой, и я на миг жалею, что с понедельника ей придется в одиночестве ездить по коридорам школы. – Не волнуйся, ты и без меня справишься, – говорю я. – Это само собой. – Пайпер фыркает. – Я же о тебе забочусь. Две недели назад ты показала мне фотку девушки в поистине отвратительном парике Риццо, по которой явно скучаешь. Сомневаюсь, что ты найдешь ее, хороня себя заживо в комнате умершей кузины, делая вид, что ты тоже погибла в том пожаре. – Но ведь так и есть. Прежняя я исчезла. Пайпер садится, ее глаза едва видны в темноте. – Так давай найдем ее! – Она достает из заднего кармана джинсов какой-то листок и кладет его между нами. – Прослушивание в пятницу. – Клубы школы «Перекресток», – читаю я вслух. Слова «Весенний мюзикл» обведены черным маркером. – Издеваешься? – Выслушай меня, – Пайпер говорит быстро и взволнованно. – Первый шаг – сделать то, что ты делала раньше. Возродить эту часть себя. Я представляю себя до пожара, стоящую на сцене моей прежней школы. Мама фотографирует на телефон, а папа громко аплодирует, а потом пронзительно свистит, сунув в рот два пальца. Но сцена теперь в одном списке с пением, прическами, купальниками, косметикой – во все растущем «Списке вещей, исчезнувших в огне». – Это лицо не годится для света прожекторов, им только детей пугать. Пайпер смеется. – Да уж, твое лицо идеально подходит для радио. – Мое лицо подходит для проживания под землей. Такой клуб есть? Пайпер со вздохом тычет пальцем в середину листа. – Вот! «Антисоциальный кружок»: мы обедаем за кулисами, ищем способы исчезнуть и надеемся однажды полностью слиться с пейзажем. – Запиши меня! – Погоди-ка… А ты же уже руководитель этого кружка! Я бросаю в нее попкорном. Поймав несколько штучек, Пайпер сует их в рот. – А ты? – спрашиваю я. – А что я? – Почему ты больше не играешь в спектаклях? Я слышала, как Асад тебя про это спрашивал. Пайпер пожимает плечами. – Ну… Я дружила с некоторыми девочками из театральной студии, но потом с ними случилась звездная болезнь, а я этого не выношу. – А я, значит, вынесу? – Ты новенькая, у них нет причин ненавидеть тебя. Я ложусь обратно на батут и смотрю в ночное небо. Дыхание вырывается облачками. Я думаю об отце, который говорил мне, восьмилетке, что моя жизнь безгранична, как галактики. «Стреляй в самые высокие звезды, Ава, и ты обязательно попадешь в какую-нибудь из них. Но сначала нужно выстрелить». Что бы он сказал сейчас, увидев, как я прячусь в спальне и смотрю на афиши, не думая никуда стрелять? Пусть мое двухнедельное испытание фактически закончено, он посоветовал бы мне вернуться на сцену. Сказал бы стрелять. Батут качается под нами, когда я резко сажусь и выхватываю у Пайпер листок. – Если я останусь в школе… Пайпер торжествующе вскидывает руки. – Если останусь, то лишь при одном условии: ты тоже пойдешь на прослушивание. Скривившись, Пайпер опускает руки. – Театр? Ни за что! – Тогда выбирай что-то еще. Что ты любила делать до аварии? – Играть в волейбол. Но сейчас мне это недоступно. – Пайпер кивает на кресло-каталку. – И не надейся, если я – с моим лицом – иду в театральный кружок, то ты найдешь способ вернуться на поле со своими ногами. Прищурившись, Пайпер переводит взгляд с меня на кресло. – И тогда ты останешься? – уточняет она. – Останусь. Лучезарно улыбаясь, Пайпер крепко жмет мне руку. – Договорились!