— У меня плохое предчувствие… Я осторожно присела на подлокотник его кресла. Тотчас из дальнего конца зала раздалось недовольное шиканье: по мнению архивариуса, такое телодвижение граничит с развратом. Тихо выругавшись, я просто опустилась на корточки перед расстроенным Карлом: — Ну послушай. В конце концов, ты — самый сильный маг из всех, кого я знаю, как бы дико не было это признавать. Ты уже просил унни отыскать Дахху? Если нет, дерзай. — Я… — мальчик замялся. — Я не знаю, как это сделать. — Окей. Я тоже. А ташени посылал? — Да. Без ответа. — Ну и ладно. Слушай, Карл, по закону человек может целых три дня где угодно шляться, и только потом его родственникам и друзьям рекомендуют волноваться. Уверена, с Дахху все в порядке. У меня сейчас важное рабочее мероприятие, поэтому давай сделаем так: ты идешь домой и не переживаешь, а я — ловлю преступника. Вечером встречаемся. Если Смеющийся так и не найдется, приступим к активным поискам. И Кадию подключим. И ее хахаля. Уверена, если что, его ресурсов хватит на то, чтоб весь Шолох на уши поставить. Пойдет? Мальчик пожевал губами, потом согласно кивнул. — Не грусти, эй! — я потрепала его за щеку, из-за чего Карл оживился: негодующе вывернулся и нахохлился. — Я не грущу. Просто в воздухе пахнет грозой, а мне не нравится запах озона. — Ну… Не знаю, что такое озон, но мы в Шолохе называем это просто запахом грозы. Весна, парень. Что поделать. — Ты знаешь, в моей жизни было много весен, — горестно пробормотал Карл. В устах двенадцатилетки это звучало весьма забавно. Он продолжил: — Не все они пахли грозами, но все — несли перемены. Если в мире есть что-то, что я ненавижу — это они. Перемены. Перемены и грозы. Вспышки, которые представляют все в таком искаженном виде, что ты начинаешь сомневаться в собственном разуме. Яркий свет, в которым ты стоишь, будто голый, и нет ничего — ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Твое сознание будто растворяется в грохоте стихии, а когда собирается вновь — никто не может гарантировать, что это ты, а не кто-то новый с поддельной памятью. Никто не может гарантировать, что то, чем забита твоя черепушка — это действительно твои мысли, твои идеи, твоя вера. Я частенько чувствую себя всесильным, Тинави. Но чаще — уязвимым. И когда приходит гроза… Когда приходит гроза, мне кажется, что я — песчинка, попавшая в глаз всевидящему богу. И он злится, и хочет выковырять меня поскорее, и от его плохого настроения горы раскалываются, становясь вулканами. Всю свою жизнь я ищу правду. Правду о том, кто мы, откуда, зачем и почему. И несмотря на то, что я знаю и могу куда больше, чем все выэ, я чувствую, как раз за разом ступаю на неправильный путь. Мне катастрофически не хватает времени. Грозы и перемены обнуляют все, возвращают меня на старт, раз за разом. Так что будь проклят чертов запах озона. В Малом Архивном зале потемнело. Аквариумы с осомой тихонько зажужжали, начали рябить, застухая и разгораясь вновь. Серый архивариус подошел к самому крупному и постучал костяшками пальцев по тонкому стеклу, будто пытаясь разбудить траву. Я оторопела почесала макушку и протянула, глядя в круглые, совиные глаза мальчика: — Ну у тебя и загоны, Карл… От его взгляда, последовавшего за этой репликой, мог с легкостью воспламенится Смаховый лес. Целиком. Сухой, мокрый — неважно. Я сглотнула: — Короче, не волнуйся, парень. Дахху найдется. А грозы сегодня не будет, я вчера читала прогноз в «Вострушке». — О, поверь!.. С саркастической усмешкой, искривившей губы, Карл вылез из кресла и, нарочно топая, покинул зал. Сколько на него не шипел архивариус — Карлу было по барабану. — Во дает, — изумленно покачала головой я и пошла искать Полынь. Несмотря на то, что я изо всех сил уговаривала себя не поддаваться панике, было сложно не поверить в интуицию Карла. Если у чудо-мальчишки так портится настроение — жди беды. Чтобы успокоиться, я стала напевать про себя дурацкие детские считалки. **** — Ну здравствуй, синеокая звезда Иджикаяна! Куратор встретил меня в превосходном настроении. Он сидел на своем любимом широком подоконнике, буквально тая от удовольствия. В честь торжественного дня Полынь надел совершенно безумное радужное одеяние. Если б я не знала, что он тот еще модник, то решила бы, что Внемлющего просто облили краской: на белом фоне всех его маек расплывались хаотичные разноцветные пятна, принимающие самые дикие формы. — Да по тебе можно проводить тест Роршаха для умалишенных, — фыркнула я, с любопытством присматриваясь к красочным разводам. Полынь, болтая ногами, поднял мне навстречу бокал с чем-то шипящим: — Почти угадала, дорогая. Если честно, не стань я тем, кто я есть, я бы точно пошел в мозгоправы. Всегда интересовался человеческой психикой. — Да? А почему тогда выбрал госслужбу? — Иногда за нас все решает судьба, — беззаботно пожал плечами куратор. Потом хохотнул: — Ну или родители. — Злишься на них за это? — я взяла у Полыни второй фужер. Стеклянный, со сложными гравировками, бликующий в ярком утреннем свете: — Не рановато ли мы празднуем, кстати? — Отвечая на второй вопрос — не рановато. Я уже на пределе. Ты даже не представляешь, как я хочу, наконец-то, отвлечься… Если честно, — он усмехнулся, — с моей стороны это какое-то баловство. Намеренное заигрывание с фатумом. Я так устал в последнее время, что сейчас, на финишной прямой, хочу назло всему миру и себе самому расслабиться, позволить вселенной решать за меня. А что касается родителей — нет, не злюсь. Они хотели, как лучше. Рассчитали все чисто математически, как и подобает Внемлющим. Одна жертва, да. Зато пятеро братьев учатся в Академии бесплатно. — Да ладно тебе. Многие идут на госслужбу по любви. Не страдай. — Я и не страдаю, Тинави, — он подмигнул. — Просто иногда хочется сболтнуть чего-нибудь эдакого. Подкинуть собеседнику головоломку, пусть сидит, хмурится, решает. Точнее, нет. В идеале я бы хотел, чтобы это мне подкидывали маленькие повседневные тайны. Но всем лень этим заниматься, так что приходится самому играть роль ведущего. Жаль, ты никогда не клюешь. Столько красоты развешано у тебя перед носом! Что-то намеренно. Что-то случайно. Но ты так любишь свою уютную конуру, эту вечную роль жертвы, улыбчивой дурочки, знающей свое место, что не стремишься складывать кусочки смальты в мозаику и дерзко вывешивать полотнище правды при свете дня… Была у меня такая подруга. Когда играла в покер — пусть даже все карты у нее на руках — все равно орала «пас!» и скакала поскорее прочь от круглого стола. Ни азарта, ни смелости. Как будто, если дерзнешь, если покусишься на большее, накажут. Тебя что, били в детстве? Почему ты вечно тише воды, ниже травы? Почему отказываешься думать? Зачем ведешь себя глупее, чем можешь? — Так, Полынь, — мое лицо окаменело. — Кажется, ты пьян, дружок. Я принесу тебе воды. Куратор поморщился, будто я сказала что-то неприличное. Потом спрыгнул с подоконника. Подошел ко мне, сильно пахнув лекарствами, поднял брови и ехидно проговорил: — Да если б я и хотел, то не смог бы напиться. Из меня это умение вытравили. Специально. Я скорее сдохну, нежели потеряю способность соображать ясно, гори они все синим пламенем! Горько фыркнув, он отошел к своему рабочему креслу. — Они? Жители Шэрхенмисты? — полюбопытствовала я. — О, да ты все-таки соображаешь! Пока я прикидывала, как погрубее ему ответить, Полынь уселся поудобнее и начал стягивать сапоги. Я перевела взгляд на ноги куратора и не смогла подавить судорожный вздох. У Полыни почти не было стоп. Нет, я неправильно выразилась. Не спешите представить себе несчастного инвалида. У Полыни не было стоп в том смысле, что они были практически прозрачными. — Э?… Все нормально? — опешила я. Полынь перехватил мой оторопелый взгляд и захохотал, закинув голову назад. Я продолжала пялиться на его невидимые ноги. — Издержки профессии, — пожал плечами куратор. — Специальное наказание… или, вернее, предупреждение для тех, кто слишком увлекается работой. Нравится? — Нет, не нравится. Вообще, кончай этот цирк, — поняв, что никакого дискомфорта из-за «пропавших» ног Полынь не испытывает, я разозлилась: — Я не буду идти у тебя на поводу и — как ты это назвал? — решать развешанные головоломки. Ты хочешь мне что-то сказать? Говори. Не хочешь? Тогда не морочь голову. Как я понимаю, ты дико прешься от того, что весь из себя такой таинственный, тебе в кайф эти неоконченные разговоры и толстые намеки. А мне — нет. Я не буду играть с тобой, господин Внемлющий, особенно сейчас, когда, поправь меня, если ошибаюсь, мы пытаемся закрыть самое важное в твоей карьере дело. Так что прекращай пьянствовать. И захлопни варежку. Куратор откинулся в кресле и скрестил руки на груди. Вытянутые ноги тянулись к середине комнаты. Одна полупрозрачная стопа вольготно расположилась на другой. Закрытая поза, зато взгляд такой вызывающий, что я невольно покачала головой — ну да, конечно, заливай, что тебя не берет алкоголь. Темные пряди Полыни, блестящие от бусин и монеток, полностью скрывали острые скулы куратора. Огромные часы тикали на груди, как гномья бомба. Татуировка Ловчего пульсировала зеленым. — И вообще, ты похож на моего кузена-наркомана, фаната грынды, — покачала головой я. — Не лучший образец для подражания. В этот момент в распахнутое окно кабинета влетела не перестававшая верещать черная ташени. Плюхнувшись в подставленные лодочкой ладони Внемлющего, она нежно чирикнула. А потом раскрылась в послание. Полынь пробежал его глазами по диагонали. Его лицо потемнело. Куратор мигом собрался: сел ровно, выпрямил спину. Будто детская игрушка с мерзким названием «лизун» — кидаешь его в стену, а он хлюп-хлюп, и из влажной кляксы концентрируется в шар. — У нашей наживки проблема. Выбранный мною Ищейка не смог завершить ритуал «Ночной пляски». Плохо стало. Прах! Полынь резво вскочил и в ярости смахнул со стола стопки бумаг. Хаоса в комнате прибавилось. Я побледнела: — В смысле? — Оказался слишком нервным, слишком любящим контроль, чтобы безропотно выдержать одно за другим серию нападений бокки. У человека великолепная магическая история, но плохие нервы и крепкая привычка к сопротивлению. Начал орать, чтобы его выпустили. Митрас испугался, что это повлияет на остальных участников и увел его от греха подальше. Я нарочито спокойно стала собирать документы, разбросанные Полынью: