Кадия и Дахху мялись особенно долго. — Ерунда какая-то, да? — пробормотала Мчащаяся. — Да, — ошарашенно согласилась я и выдохнула. Ну хоть кто-то! — Я буду носить перчатки, и всем своим скажу. Но все-таки постарайся как-то…ну…доказать существование Пустоты. Всем будет проще, — разочаровала меня подруга. Дахху же уплыл, как сомнамбула, не прощаясь, двумя руками держась за горло. Я встревожилась: не придушит себя ненароком? С него станется! Наконец, мы с Анте Давьером остались вдвоем. Танцевальный зал утонул в тишине. Слабый зеленоватый свет аквариумов с осомой дивно сочетался с тьмой изумрудного леса, шелестящего за окном. Я сложила руки на груди и подошла к панорамному окну. Город снаружи дышал мерно, мирно, как великан, спокойный и неторопливый, твердо верящий в благорасположение судьбы, безмятежно спящий средь заливных лугов. Где-то там, в нутре великана, разрасталась злокачественная опухоль, ловко укрывавшаяся от чужих взглядов. Но добряк не ждал подвоха и не помнил проблем… — Она так борется, да? — наконец, я рискнула повернуться к Давьеру. — Она каким-то образом стирает человека целиком, вместе со всеми воспоминаниями о нем. Потому и Пустота? Маньяк наполнял высокие тонкие фужеры вином, при свете осомы переливающимся, как яд. Ну да, не пропадать же добру… Давьер неспешно подошел, протянул мне напиток и тоже стал оглядывать набережную за окном. Но там, где я любовалась, взгляд у него оставался жестким и цепким. Как у недовольного домовладельца, пришедшего инспектировать свои вверенные арендаторам квартиры. — Боюсь, вы правы. Это объяснило бы то, что исследователь бросил эксперимент по изучению Пустоты… Я имею ввиду, во время моей первой встречи с этим существом. Сложно не бросить то, о чем не помнишь. — Значит, они все умерли. Его подопытные, — резюмировала я. — Про живых заболевших ребята не забыли. — Мне особенно понравилось, как их взгляды соскальзывали с заметок, где было фигурировало имя Кары. Будто им просто неинтересно, — Давьер хмыкнул и глотнул вина. — М, терпкое. Попробуете? Я молча поставила бокал на пол. Еще чего. Давьер открыл раздвижные двери и вышел на террасу. В залу незримой волной хлынул прохладный воздух, отдающий гнилыми водорослями, лилиями и далеким запахом дыма — видимо, студенты репетируют скорое солнцестояние, уже вовсе скачут через костры. Магические сферы уличных фонарей, оранжево-желтые, опутанные коваными листьями решеток, бросали узкие, длинные тени прохожих им под ноги, будто умоляли остаться в круге света, не идти вперед. Но тех манили черные пятна тьмы между фонарями — бархатные, волнительные, обещающие сладкую неизвестность. — Чего она все-таки хочет? — я с внезапным отчаянием выкрикнула это в спину Давьеру и сразу смутилась собственного громкого голоса. Вышла вслед за маньяком и сказала уже гораздо тише — пусть думает, что кричала, чтобы он услышал: — Неужели просто… есть? — Не знаю, — мрачно ответил Давьер. — Но ее в любом случае стоит убрать. — А может, наоборот, прах с ней, с этой Пустотой? Из-за нее пока никто не умер. Кроме Кары. Вдруг она на самом деле безобидна? — я оперлась спиной на парапет. Поймав мой обнадеженный взгляд, маньяк расхохотался: — Меня умиляет, как вы боитесь брать на себя ответственность. Не разбив яиц, омлет не сделаешь. — Вы так всегда оправдываетесь? — с неприязнью бросила я. Давьер неспешно глотнул еще вина, пожал плечами: — Это к делу не относится. Что касается других смертей… Вполне может быть, что в Шолохе умер еще кто-то. Но о нем никто не помнит, поэтому жалоб нет. Прах. А он ведь прав. Маньяк продолжил, аристократично растягивая гласные: — Меня заинтересовало наблюдение госпожи Андрис касательно искры. Если Пустота действительно боится ее, я бы хотел в этом убедиться. — Каким образом? Если мы опять попробуем воздействовать на Пустоту, она просто убьет еще одного человека. — Но нам не надо воздействовать на Пустоту. Мы будем воздействовать на саму искру. Это не прямое влияние, она не несет угрозы. Искра — объект в высшей степени нейтральный. С ее помощью нельзя бороться, причинять боль. Она не враг Пустоте. Формально. Я задумалась. — Вы уж поверьте моей теоретической базе, — присовокупил Давьер, видя, что я сомневаюсь. — Даю слово. Опосредованное воздействие на искру будет абсолютно безопасно. Я покосилась на него. Ну да, ну да, невысока цена его слову. Проверить без опыта не получится. А если он окажется неправ и еще кто-то умрет — что ж, у нас в «дано» указано, что Давьеру глубоко наплевать на чужие жизни. — Давайте просветим еще одного больного и посмотрим, как Пустота будет действовать, если искра разгорится, — продолжал настаивать Давьер. — Вдруг большого увеличения искры хватит для того, чтобы Пустота сама решила уйти? — А искра что, может увеличиться? — обалдела я. Давьер смерил меня уничижительным взглядом: — Конечно. Она увеличивается каждый раз, как вы испытываете чувство любви, благодарности, надежды, гордости, вдохновения или любую другую сильную, положительную эмоцию. И уменьшается, когда вас ничего не трогает. Поэтому страстные люди живут гораздо дольше равнодушных при прочих равных показателях. Искра накачивается, как мышца. — И как мы заставим чужих людей испытывать все это, интересно? Мы же их не знаем. — Так зачем вам чужие. Пустите Пустоту в себя, — Давьер поставил бокал на парапет. Я вздрогнула и резко повернулась к нему, рукавом задела фужер. Он улетел в темноту набережной, со звоном разбился, и чей-то недовольный вопль возвестил нам с Давьером, что мы «совсем обнаглели, богачи пепловы». — Да вы совсем обнаглели! — послушно повторила я вслед за незнакомым прохожим. Правда, уже только одному объекту. Тот лишь плечами пожал: — Унни вас оберегает, Тинави. И будет оберегать. Но вы можете попросить ее отступить на какое-то время, чтобы Пустота зашла. — Зашла на огонек, ага… — под нос буркнула я. — Мы опробуем идею с искрой, а, если не получится, вы попросите энергию бытия выдавить Пустоту обратно. — Почему вы так уверены, что это сработает? Он оскалился, в смысле, улыбнулся: — Но почему бы не попробовать? Какая разница — вы или кто-то другой? Вы хотя бы будете в курсе происходящего, в отличии от бедных, несчастных, ни в чем не повинных граждан, о которых так сочно горюет господин Дахху, — язвительно закончил он. Офигеть. Какая разница, говорит. И тут я замерла. А и впрямь. Какая разница? Если вдуматься, у меня действительно больше шансов выжить после столкновения с Пустотой, раз на моей стороне играет унни. Да и моя эмоциональная неуравновешенность, в кои-то веки, пригодится. Мне палец покажи — расхохочусь. Пустота с таким еще не встречалась. Рванет прочь из моего тела, так, что только пятки засверкают. Или пуповины, что у нее там из органов? Да, идея имеет право на жизнь… — Вы что, серьезно над этим задумались? — опешил Давьер. — А не надо было? — я подняла брови. — Конечно, нет! Такие, как вы — ценны для вселенной, — он вдруг рассердился и театрально всплеснул руками, будто у нас были зрители. — Люди, которым благоволит унни и которые умеют с ней обращаться — это кладезь. Это гарант развития, гарант движения миров вперед. Это то, что заставляет все меняться, литься, становиться лучше — или, как минимум, становиться другим. Вы думаете, Отец наклепал шестерых хранителей, и все, нас хватит до скончания веков? Да нет. Людям тоже надо стараться. Стараться каждый день. Только почти все об этом забывают. Давят на унни, как будто она им что-то должна, выжимают из мироздания все соки на потребу своим прихотям или, обленившись, просто сидят на месте, ждут, пока пройдет день, еще день, вся жизнь. И такие, как вы, умеющие поймать ритм вселенной — в итоге уникумы, хотя должны быть нормой! Что вы смеетесь? — рявкнул он, когда я звонко расхохоталась. — Вы сделали мне лучший комплимент в моей жизни, — я утерла выступившие от смеха слезы и, подпрыгнув, села на парапет. Свесила ноги наружу и беззаботно ими заболтала. — Кладезь, уникум, ритм вселенной — вот это я понимаю! Спасибо, Давьер, было бы шикарно, но вы хвалите меня за то, в чем нет ни капли моей заслуги. Все вопросы к Карлу. Он не поленился потратить божественное силы на мое, дурынды, обучение… — от души сказала я. — Вы бы тоже могли, вообще-то, заняться чем-то подобным… Хотя о чем я говорю, небо голубое. Вы же всего лишь… Ладно. Вашу речь я запомню. Будет греть мою искру назло Пустоте. — Зовите мне Анте. А еще лучше Теннет. Я скучаю по этому имени, — неожиданно и как-то наивно, совсем некстати признался маньяк. В его лице мелькнула тень того зеленоволосого парнишки из 1033 года. То ли Давьер не услышал, что в моем монологе подразумевались шпилька, то ли вдруг, ужас как нерасчетливо, вопреки таковой подставил меня бок без брони. Маньяку так хотелось чего-то искреннего, что проигнорировал яд. Зря. — Да боюсь, вы пока не заслужили это имя! — весело фыркнула я. — Теннет, о котором я читала в сказках, потом в учебниках, потом — страшно подумать — в молитвенных сборниках (да, у наставника мы и не такое проходили в качестве исторического источника) — был совсем другим. Он бы никогда не убил ради магии. Никого. Один симпатичный комплимент — это доброе дело, конечно, но не маловато ли для реабилитации? Предприниматель умолк. Лицо его окаменело. — Если вы думаете, что укор, полученный между делом от смертной девчонки, заставит меня раскаяться — вы полная дура, — неприятно усмехнулся он. — Я сам себе высший судия. И чужие слова могут меня разозлить, но повлиять на меня — никогда. Я вдруг вспомнила, что «маньяк» — это не милое прозвище, а самая что ни на есть настоящая реальность. Быстро спрыгнула с парапета обратно на террасу — вдруг столкнет бы меня, непочтительную? — и приготовилась, если что, колдовать. — Однако… — Анте Давьер глубоко задумался. — Да. Я готов пустить Пустоту внутрь себя. Давайте поставим эксперимент именно на мне. — Что, правда? — Конечно. Такие предложения делают либо со своей серьезностью, либо не делают вообще. Ну, если не клинические идиоты. К тому же, кажется, только так я смогу убедить вас, что мне можно верить в дальнейшем. Это вечное сомнение… Утомляет. — Ну, согласитесь, вы сами виноваты. Я пораскинула мозгами. Вроде мы ничего не теряем. На уловку тожн не похоже.