— Что хочу, то и делаю! Не затем я на этом свете оставался, чтобы какие-то пигалицы мне допросы устраивали! — А зачем вы оставались? — А не твое то Ловчее дело! Я шолоховец, между прочим! — призрак завихрился спиралькой и взмыл под потолок. Там я его разглядела. Широкий лоб, орлиный нос, глубоко посаженные глаза. Губы тонкие, ни секунды не пребывают в покое — все дергаются, шевелятся, складываются трубочкой, уточкой и растягиваются в безмолвном крике. На голове ночной колпак, тело — наверняка костлявое при жизни — скрыто длинной рубахой, отороченной кругленькими помпонами по подолу. Старый, очень старый. Оранжевая искорка в том месте, где у живых расположено сердце, еле горит — как и у всех привидений. Не искра, а так… Воспоминание. Вдруг с винтовой лестницы бусинкой скатилась Андрис Йоукли в рабочем наряде: грубые синие штаны с кучей карманов, байковая клетчатая рубашка завязана на животе узлом. Ищейка засунула два пальца в рот и пронзительно свистнула — как собаке. Призрак, вздрогнув всей своей мерцающей сущностью, свернулся тугим винтом и послушно поплыл к девушке. — Йоу, он со мной, — пояснила Андрис. — Привет, Тинави. Что так поздно-то? — Да тилирийцы бастуют… — я удивленно наблюдала за тем, как призрак повис за левым плечом Ищейки и тихо, навязчиво забубнил ей что-то в ухо, то и дело зыркая на меня. Андрис от него отмахнулась. Будь призрак телесным, получил бы от нее по лбу. Ищейка укорила туманного старика: — Господин Иладриль, я разрешила вам следовать за мной только при условии вашего прилежного поведения! — Ну вам ведь наверняка интереснооооо…. — законючил Иладриль и еще жарче зашептал. Андрис сокрушенно покачала головой, достала из кармана маленькую бронзовую табакерку и, буркнув заклинание, резко ее распахнула. А потом не менее резко защелкнула крышечку — уже после того, как Иладриля вместе с его колпаком всосало внутрь. — С этими призраками проблем не наберешься! — посетовала Андрис и поманила меня наверх. — Пойдем. Все уже собрались. — И как там? — с опаской поинтересовалась я. Андрис поймала мой испуганный взгляд и громко расхохоталась: — Ты специально так опоздала, да? Не хотела при этом дурдоме присутствовать? Лично я пока воздержусь от оценки. То, что маньяк на свободе — полное дерьмо, но дерьмо законное. То, что он говорит про Пустоту — без доказательств ничего не значит. Короче, посижу-послушаю, — она беззаботно пожала плечами. — А почему ты пришла с призраком? — полюбопытствовала я. Ищейка сокрушенно покачала головой: — Не могу от него избавиться. Он в одном деле свидетелем проходит. Убили его соседа. Иладриль так обрадовался, что сможет помочь правосудию, что сам умер — от разрыва сердца. Но тяга к «консультированию органов» оказалась в нем столь сильна, что, елы-палы, он стал привидением. Теперь летает за мной везде, я ему, типа, понравилась. Только и передыха, когда его в табакерку прячу. Но он потом начинает бушевать. Приходится выпускать. — Ничего себе, — покачала головой я, пока мы брели по второму этажу. — А что он тебе шептал? — О… — Андрис прикусила пухленькую нижнюю губу. — О! Иладриль при жизни был менталистом. Людей читал: по лицам там, по жестам, мимике, по всему и сразу. А теперь никак не заткнется, так и норовит вывалить мне правду про окружающих. — И что он про меня сказал? — Гадости преимущественно, — Андрис дружески шлепнула меня по плечу. Мое лицо вытянулось. — Он про всех гадости говорит, не волнуйся. Такой уж был человек… Сегодня хотя бы шепотом это делать научился. Вчера-то вслух вещал, от всей широкой, блин, души. Чтоб «изучаемый» обязательно слышал. Меня посетила догадка: — Он Полыни тоже что-то неприятное сказал, да? Громко? — предположила я, вспомнив, как куратор не обрадовался просьбе позвать сегодня Андрис. Андрис резко помрачнела. — Я бы не назвала это неприятным для Полыни. Даже наоборот. При определенном складе характера можно гордиться… — пробормотала она и резким движением распахнула дверь в небольшую, едва подсвеченную зеленым светом залу. Обстановка внутри, надо сказать, была интригующей. Кадия сидела на стуле, поставив его задом наперед. Она нарочито не спускала холодного, застывшего взгляда с Давьера. Длинные, холеные пальцы Мчащейся назойливо барабанили по спинке стула. Давьер сидел в другом конце зала, в низком круглом кресле, смирный и смурной, как храмовый хорист слишком ранним воскресным утром. Думаю, большую роль в формировании его плохо настроения сыграл тот факт, что вокруг Давьера на полу полыхал огненный контур. Такие обычно используют, чтобы сдержать в кругу призванных духов, но, в принципе, и против человека помогает. Попробуешь пересечь границу изнутри наружу — и все, привет, теперь ты головешка. За спиной у маньяка тенью стоял Полынь. Куратор спиной оперся на стену зала, игнорируя множество удобной мебели вокруг. Его руки застыли в поддерживающем магическом жесте: ладони собраны горстями и накрывают правая левую. Значит, контур — его авторства. Любопытный взгляд Полыни был обращен к Дахху. Тот, в съехавшей набекрень шапке, волнительно писал что-то на огромной грифельной доске. Мел в его руках крошился и отвратительно скрипел, доска — на колесиках — то и дело уезжала вбок, и тогда Смеющийся крепко хватал ее за раму и рывком возвращал на место, что-то увлеченно приборматывая. Строчки разбегались, оглушенные его энтузиазмом, и то взлетали высоко вверх, то обреченно заваливались вниз. Волны текста затопляли доску, неуправляемые, непонятные, как сама стихия. Дахху один создавал весь тот странный, академическо-научный шумовой фон, который наполнял пространство залы. Окружающие помалкивали. — Всем привет, — кашлянула я. — Как ваши успехи? Все дружно повернулись в мою сторону. Удивительно, но самым теплым оказался взгляд маньяка… Полынь нарочито медленно открыл висящие у него на груди часы и поднес к носу близко-близко, будто бы слеповато сощурился. Кадия скорчила физиономию, и я прочитала по ее губам возмущенное: «Какого праха?!» Контрастом к этой мизансцене прозвучала реплика Дахху: — Все отлично! — друг испачканными мелом костяшками пальцем рьяно почесал нос. — Процесс идет. Я решил провести квадрант-анализ Пустоты. Сведений у нас немного, конечно, но… Смеющийся начал хаотично и взбудоражено скользить мелком по доске, обводя одни слова и подчеркивая другие. Я тяжело сглотнула. Небо голубое! Только вот квадрант-анализа, чем бы он ни был, мне сейчас не хватало! Кадия глянула на прыгающего с мелком друга и фыркнула — почти по-доброму, успех: — Буду милосердной и избавлю тебя от квадранта! Идея такова. Про Пустоту никто, кроме придурка, — он исподлобья зыркнула на Давьера, — никогда не слышал. Но Дахху умоляет нас на вечерок принять на веру несколько постулатов: что придурок — хранитель, что Пустота — опасна, что сейчас она в есть в Шолохе. Так что пляшем от этой сомнительной, кхм, инфы. Но пляшем мы недалеко и недолго! Потому что у придурка о Пустоте совсем мало сведений. Дахху обнял доску двумя руками и рьяно подтащил ко мне поближе, чтобы было лучше видно. — Мы вот это знаем, — он с энтузиазмом ткнул в скромный перечень из пяти пунктов. Я зачитала вслух: — «Первое. Пустота селится внутри человека и питается его эмоциями и памятью — он становится грустным, вялым, страдает провалами в памяти. Второе. Внутри человека Пустота растет около суток, а потом делится — и новая Пустота передается следующему носителю. Третье. Пустота передается через физическое касание. Четвертое. Эксперимент по изучению Пустоты, который Давьера видел в другом мире, оборвался внезапно, когда исследователь потерял к нему интерес (не знаем, почему). Пятое. По свидетельству Тинави и Давьера, ими Пустота ощущается как создание агрессивное, злое и болезненное». Мда. Негусто. Полынь из своего угла цокнул языком: — Зато другой столбик поражает своими размерами — перечень наших вопросов. Дахху, в ответ на эти слова, указал мне на левую часть доски. И впрямь. Я уже не стала читать вслух, просто пробежав десятки строчек глазами. В чем цель Пустоты? Что потом происходит с зараженными? На сколько частей она делится? Как ее убрать? И т. д. Последний вопрос зацепил меня, и я возмущенно прочла его вслух: - «Существует ли Пустота на самом деле или наши источники лгут о ней в соответствии со своими тайными планами?». Серьезно? — я обвела друзей обиженным взглядом. Полынь деликатно кашлянул и принялся объяснять. Видимо, это он был автором вопроса. Сначала Ловчий говорил извиняющеся, но потом его голос окреп, а интонации снова начали напоминать о допросной комнате. — Дело в том, что нам, — он обвел рукой себя, Андрис и Кадию, — сложно принять ваши слова на веру. Лично я не вижу никакой Пустоты. Не чувствую ни ее, ни ее последствий, никогда о ней не читал. Доверия к одному источнику… — он окинул равнодушным взглядом Давьера, — у меня нет. Другой источник — ты. А ты весьма, кхм, эмоциональна… Я задохнулась от негодования и нехорошо сощурилась. Полынь непреклонно продолжил: — …Весьма эмоциональна, склонна к преувеличениям, можешь испытывать посстравматический стресс. Еще ты неопытна в новой для тебя магии и можешь ошибаться. Как я уже говорил, субъективные ощущения, ожидания и тревоги одного — штука условная. Без доказательств вопрос Пустоты получается вопросом частной веры. А частная вера не должна становиться основой для, так сказать, подъема всех парусов на лодке общественной паники. Так что либо вы с Давьером предоставляете нам какие-то факты — внешние, а не изъятые из ваших голов, памяти, душевных склонностей и так далее, либо на данном этапе вопрос Пустоты не несет смысла и не требует организации подобных собраний и нашего участия. Кадия вдруг подскочила на стуле и обвиняюще ткнула пальцем в Ловчего: — Ну нет, Полынь! Это ты профессионально говоришь, конечно, но как-то не душевно! — выпалила она. — Частная вера, ишь, его не устраивает! Если все и всегда будут молчать о своих тревогах, лениться действовать, пока в итоге не станет поздно, то мир очень быстро грёкнется! И вообще — ты кто такой, чтобы наезжать на Тинави? — Ты не поняла, Кадия, — терпеливо возразил куратор. — Я не предлагаю отказаться от изучения вопроса вообще, я просто считаю нашу встречу поспешной и отдающей паникерством. — Ну и иди тогда отсюда, раз для тебя это паникерство! — окончательно вспылила Кад. — Если тебе жалко своего драгоценное времени! — Дело не во мне, а в общей рациональности подхода к проблемам, — продолжал чеканить Полынь. — В конце концов, Тинави — мой партнер. И важно, чтобы в дальнейшем, когда мы вернемся к работе, ее решения имели под собой что-то реальное, кроме суммы необоснованных фактами треволнений… — Но, господин Полынь, ведь это я вас собрал сегодня! — в отчаянии вмешался Дахху. — Да просто, в отличие от тебя, железнолицый, она нормальный человек! — продолжала бушевать Кадия. — А люди заботятся о других людях, даже если это не рационально! Если бы Тинави действовала «по фактам», то ты бы так и сидел в тюрьме сейчас! — Не путай теплое с мягким, — Полынь, в свою очередь, раздражился. - Вот как-то так весь час и прошел, — лукаво шепнула мне Андрис на ушко. Давьер в своем огненном круге тихо засмеялся. Я поскорее встряла в общую ссору, выкрикнув: — Социализация! Все заткнулись, изумленно обернулись ко мне. Я повторила: — Социализация. Вот каков был девиз моего сегодняшнего дня. И этот девиз — твои просьбы услышаны, Полынь, — работает на появление доказательств. Недоумение в массах росло, и даже призрак Иладриль, тихо бившийся в табакерке Андрис, заинтересованно умолк. Я принялась объяснять: — Мне хотелось понять, сколько людей уже больны Пустотой. Поэтому сегодня я бесконечно, беспрерывно со всеми знакомилась, всех трогала, жала всем руки, иногда даже — особо радушных — обнимала и целовала в обе щеки… — я вздрогнула, вспомнив это нескончаемую многочасовую пытку. — Итог эксперимента таков. Из трехсот семи людей, с которыми у меня случился тактильный контакт, только четверо были — по моему скромнейшему мнению — отмечены Пустотой. Остальные — нормальные, здоровые граждане. И, конечно, не могу не проверить вас… Я пошла по кругу, официально пожимая руки. — Ну, поздравляю, все чисто. Итак. Четверо больных: маг из Башни, танцовщица из кабака, гувернантка и гвардеец… Ох, о последнем даже не спрашивайте, — сморщилась я. — Лучше мне к дворцовому острову не приближаться. Кажется, эти ребятки в кокардах не любят, когда их всех по-очереди хватают за руки. Еле убежала потом.