— Тинави, — прохрипел Дахху. — Остановись. — Ни за что, — отрезала я, — Просто дай мне укокошить его. Все мои звезды, как в замедленной рисовке имаграфа, начали продавливать, плавя, лазоревую сферу, повинуясь быстрому танцу пальцев. Смеющийся не сдавался: — Анте нужен миру. Нужен вселенной. И нужен нам, чтобы спастись. Кровь из его носа уже лилась непрерывной струей, пачкая шарф и свитер. — Да нихрена подобного! — рявкнула я, поднажав. Давьер, тварь, тонко улыбнулся под защитой друга и едва заметно, с королевским апломбом, помахал мне рукой. — Ты. Меня. Убьешь, — тихонько выдохнул Дахху. Его пальцы — широко разведенные пятерни — дрожали от напряжения. Грустные болотные глаза с опущенными внешними уголками в панике устремились на меня, и я вдруг поняла — не шутит. Не пустит. Но как же… Там враг. Там же враг. Стоит, щурится, насмехается. Я опустила руки, и звезды, одна за другой, потухли, разочарованно пшикая напоследок. Эх, хозяйка. Эх, дала слабины. Лишь одна звезда прорвалась сквозь барьер Дахху — в последней решительной атаке. Фиолетовый многогранник сиганул к маньяку, как герой-ополченец, смело, безрассудно, и Смеющийся, вмиг бросивший свою небесную преграду, успел достать его кончиком мизинца за каких-то два сантиметра до давьерова лица… — Логика — определенная не ваша сильная сторона, — с наслаждением протянул маньяк и с паузами, театрально, захлопал в ладоши. Мы с Дахху упали на пол одновременно. — Жив? — беззвучно сложила губы я, выворачивая шею к Смеющемуся. — Жив, — так же тихо ответил он. И улыбнулся. Шапка Дахху сползла, являя миру целую копну седых, не по возрасту волос. Я протянула руку, поддаваясь странному желанию коснуться их — таких знакомых прядей, символа нашего беззаботного студенчества. — Мерзавец! — взвыла у меня над головой Кад. Мчащаяся перепрыгнула мою вялую тушку и, схватил Давьера за грудки, со всей дури впечатала в ключницу. — Я тебя ненавижу, — пробормотала она, приставляя к шее маньяка длинный серебристый меч. Мы с лекарем (Андрис, блин! Теперь и ко мне привязалось!) вскочили одновременно. — Ты бы сначала друга выслушала, принцесса, — предприниматель сложил губы ехидной уточкой. Думаю, тут бы Кад его и убила. Нет, правда, убила бы. Потом бы плакала, конечно, рвала волосы — зачем да почему собственную жизнь загубила, преступницей стала? — но опять вмешался Дахху. Не поднимаясь, Смеющийся метнул в стражницу заклинание оцепенения: очень удобная штука в Лазарете, если пришел какой-нибудь юнец с поломанной в трех местах ногой, но никак не может усидеть на месте. Я не стала противодействовать Дахху. Так мы и замерли. Маньяк, вжатый в латунную плашку с ключами, лыбящийся, но все ж слегка побледневший; онемевшая Кад с перекошенным лицом; Смеющийся, лежащий вполборота и ковриком распластавшаяся я. В воцарившейся тишине на мои ноги победно заполз магический веник и с энергичными «вших-вших» начал сдирать с меня дахховы тапки. Ибо в доме должен быть порядок. * * * — Я говорю, он нам нужен, — Смеющийся продолжал ходить из угла в угол, и его руки все туже сплетались на груди. Моряки, мастера хитрых узлов, позавидовали бы. — Да неужели, — выплюнула я, с ненавистью косясь на Давьера, в позе грифа-падальщика свернувшегося за дальним концом стола. Тюрьма его ничуть не попортила, что, отнюдь, не добавляло мне сочувствия. Волосы цвета вороного крыла все такими же гордыми полуразвернутыми крыльями стояли на затылке. Раскосые, иссиня-фиолетовые глаза мигали редко, как у ящерицы, а волевой подбородок торчал непокоренным фронтиром. Даже в холщовой робе прокаженного Давьер выглядел на все сто. Хренов любимец публики. Прахов герой женских дрём. Самая важная для меня в этом смысле женщина — Кад — калачиком свернулась на тапчане в гостиной. После того, как Дахху наложил на нее оцепенелое заклятье, она напрочь отказывалась разговаривать. Могла. Но не хотела. Странно, что вообще не ушла, не позвала стражу, папочку Балатона и Его Величество Сайнора с супругой Аутурни в придачу… Впрочем, это бы не помогло. Как выяснилось довольно быстро, Дахху уже долго и всерьез (с самого момента выхода из комы, ага) планировал освобождение Анте Давьера из тюрьмы. Говорю это — и не верю. С ума сойти. — То есть коблинау ради Давьера выдали местоположение новых золотых приисков, и ты сторговался с Казначейством? 50 % прибыли идут государству при полном давьеровом покрытии всех расходов на добычу — а тюремной срок волшебным образом превращается в условный? — попытался подвести итоги я. — Да, — кивнул Смеющийся. — Деньги правят миром, увы. — Кстати, о деньгах. Зачем тебе все это, а, Дахху? — я пристально вгляделась в грустный профиль друга, сцеживавшего чаинки из свежей заварки. — Неужели только ради того, чтобы получить в свое распоряжение «Вострушку»? — я обвиняюще потрясла дарственной на владение газетой, которую мне передал мальчик-курьер и которую потом нагло выпотрошила Кад. Смеющийся вспыхнул, мгновенно запунцовев: — Конечно, нет! Как ты могла так подумать! — Передачу «Вострушки» в руки господина Дахху мы не обговаривали. Это исключительно мое решение, — встрял Анте. — Мне хотелось отблагодарить его должным образом. Я проигнорировала реплику преступника и, поставив локти на стол, наклонилась вперед: — Тогда зачем? Дахху занервничал, опустил взгляд, вцепился руками в деревянную спинку стула. Пробормотал еле слышно, так, что мне пришлось повернуться в его сторону здоровым ухом: — Так разумнее с точки зрения равновесия вселенной… Он очень нужен, чтобы восстановить одну старую несправедливость… Я не справлюсь без него… — Ох небо голубое, да когда ты знатоком вселенной успел заделаться?! — взвыла я, уловив только первую фразу, возмутившую меня до глубины души. — Что за ересь! — Милая Тинави, господин Дахху не упомянул, что сейчас куда важнее то рукопожатие, — снова влез бывший магнат. Я свирепо повернулась к нему. Анте мирно посасывал чай из фарфоровой чашечки. — Почему гоблины зовут тебя Хозяином? Он поморщился: — Тинави, не отвлекайтесь… Касание мастера Улиуса. Вам не привиделось. — Что именно? — я плотнее запахнула летягу, хотя на кухне было жарко, ох как жарко. Не знаю — благодарить ли наш извечно превышенный уровень стресса или наконец всполошившееся шолоховское лето. — Ничего не привиделось, — отрезал Анте. — Пустота проникает в Шолох. Я пожевала губами, позволила Дахху налить себе еще немного ромашкового чая. Если честно, я предпочла бы красное вино. Но после него мозги варят плохо, а мозги мне были нужны. Мысли и так жутко путались, я никак не могла понять, за какую из распушенных ниточек диалога мне надо взяться в первую очередь. — Что такое Пустота? — решилась я. Пока маньяк собирался с мыслями, а Дахху нервно, рефлекторно теребил ни в чем не повинный шарф, Кад в гостиной резко поднялась с матраса. Мчащаяся рывком засунула меч в ножны за спиной, обернулась ко мне: — Да ты просто охренела — с ними еще и разговаривать после такого! — И широким шагом, не прощаясь, двинулась к входной двери. Бархатная ночь, укрывшая город, мгновенно поглотила поникшую фигурку подруги. Я подскочила, но Дахху удержал меня взглядом, а маньяк — насильственно, цепко схватив за запястье: «Это важнее дружбы» — по губам прочитала я. Правда?