Миссис Барбур, вздернув брови, посмотрела на мужа, будто хотела сказать: ну, что я говорила? — Ладно, дружище, давай-ка ложись, — бодро сказал мистер Барбур таким голосом, что мне, несмотря ни на что, даже удалось примириться с жизнью в целом. — Только Энди постарайся не разбудить. — Тебя не тошнит случаем? — спросила миссис Барбур. — Нет, — ответил я, хоть меня и тошнило, и большую часть ночи я проворочался без сна на своей верхней полке, пока комната вращалась вокруг меня, пару раз вскидываясь с зашедшимся от удивления сердцем, потому что чудилось, будто в спальню вошла Ксандра и о чем-то со мной говорит: слов было не разобрать, но ее грубоватые, дробные модуляции было не спутать. 21 — Итак, — сказал мистер Барбур за завтраком на следующее утро, хлопнув меня по плечу и усаживаясь рядом, — на славу вчера отобедали с папашей, а? — Да, сэр. — У меня раскалывалась голова, а желудок сжимался от одного запаха их французских тостов. Этта ненавязчиво принесла мне из кухни чашку кофе с двумя таблетками аспирина на блюдечке. — Значит, он в Лас-Вегасе? — Верно. — И как добывает мамонта? — То есть? — Что он там забыл-то? — Ченс, — сказала миссис Барбур очень ровным тоном. — Ну, то есть… я хотел спросить, — поправился мистер Барбур, поняв, что, кажется, не слишком деликатно сформулировал вопрос, — кем он там работает? — Эээ… — начал было я и осекся. Чем отец занимается? Я и понятия не имел. Миссис Барбур, которая, похоже, забеспокоилась, что беседа повернула не туда, хотела было что-то сказать, но вместо нее раскрыл пасть сидевший рядом со мной Платт. — Ну и кому мне тут отсосать, чтоб кофе принесли? — спросил он мать, оттолкнувшись одной рукой от стола, резко отодвинув стул. Мертвая тишина. — Ему можно, — кивнул Платт в мою сторону, — Он, значит, приходит домой пьяный, а ему кофе подносят? После еще более жуткого молчания мистер Барбур сказал таким ледяным голосом, что затмил даже миссис Барбур: — Хватит-ка, дружок. Миссис Барбур сдвинула бледные брови: — Ченс… — Нет, больше ты его не будешь выгораживать. Иди к себе в комнату, — велел он Платту. — Живо. Мы уткнулись взглядами в тарелки, Платт сердито протопал к себе в комнату, оглушительно хлопнул дверью и через пару секунд врубил громкую музыку. Больше за завтраком мы особо ни о чем не разговаривали. 22 Отец, который вечно все делал в спешке, вечно рвался «смазать колеса», как он выражался, объявил, что мы уладим все дела в Нью-Йорке всего за неделю и втроем вернемся в Лас-Вегас. И слово свое сдержал. Уже в понедельник, в восемь, на Саттон-плейс грузчики разбирали квартиру по коробкам. Пришел букинист, чтобы оценить мамины альбомы по искусству, еще кто-то пришел оценить ее мебель — я и опомниться не успел, как мой дом стал рассыпаться у меня на глазах с такой скоростью, что голова шла кругом. Я глядел, как убирают занавески, как снимают со стен картины, как скатывают и выносят ковры, и все вспоминал давно виденный мультик, в котором главный герой стирал ластиком стол, настольную лампу, кресло, окно, вид за окном и весь свой уютно обустроенный офис, до тех пор пока ластик не зависает среди жутковатой белизны. Я весь извелся, но поделать ничего не мог и все слонялся по дому, наблюдая за тем, как исчезает по кусочкам квартира, будто пчела, которая смотрит, как уничтожают ее улей. На стене, над маминым письменным столом (посреди кучи отпускных фотографий и старых школьных снимков) висело ее черно-белое фото, сделанное в Центральном парке еще когда она работала моделью. Резкость была хорошая, и мельчайшие детали проступали с почти мучительной четкостью: ее веснушки, шероховатая ткань пальто, шрамик от ветрянки над левой бровью. Она весело глядела на разгром и беспорядок, которые творились в гостиной, на отца, который выбрасывал ее записи и рисовальные принадлежности, раскладывал по коробкам ее книжки, чтоб сдать их на благотворительность — думала ли она, что такое случится? Я, по крайней мере, надеялся, что нет. 23 Последние дни у Барбуров пролетели так быстро, что я почти ничего и не помню, кроме какой-то чехарды стирок, химчисток, которые надо было успеть в последнюю минуту, кроме каких-то лихорадочных пробежек до винного магазина на Лексингтон за картонными коробками. На них я черным маркером писал экзотически выглядевший адрес своего нового дома: Теодору Декеру, (получатель — Ксандра Террелл), 6219, Пустынный тупик, Лас-Вегас, штат Невада. У Энди в комнате мы мрачно разглядывали подписанные коробки. — Ты как будто на другую планету перебираешься, — сказал он. — Похоже на то. — Нет, серьезно. Ничего себе адрес. Будто у шахтерского поселения на Юпитере. Интересно, какая у тебя будет школа. — Кто его знает. — А может — может оказаться вроде тех, про которые в газетах пишут. С криминальными группировками. С металлоискателями. — Над Энди так издевались в нашей якобы прогрессивной и передовой школе, что государственные школы казались ему вообще чем-то вроде тюрем. — И что ты будешь делать? — Наверное, побреюсь налысо. Набью татуировку. Мне нравилось то, что он не старался держаться бодрячком насчет моего отъезда в отличие от миссис Свонсон или Дейва, у которого явно гора с плеч свалилась от того, что больше не надо торговаться с моими дедом и бабкой. Кроме него, в доме на Парк-авеню о моем отъезде никто особо ничего и не говорил, хоть я и понимал, видя, как напрягается миссис Барбур, когда речь заходит об отце и его «подруге», что ничего себе не напридумывал. Кроме того, будущее с отцом и Ксандрой казалось не то чтобы плохим или пугающим, а скорее малопонятным, будто расползающаяся по горизонту чернильная клякса. 24 — Ну, может, перемена обстановки пойдет тебе на пользу, — сказал Хоби, когда я навестил его перед отъездом. — Даже если обстановку выбирал не ты. Для разнообразия мы с ним ужинали в столовой, сидели рядом на уголке стола, за которым легко можно было усадить человек двенадцать — растворялись в густой темноте серебряные кувшины и завитушки. И все равно было здорово похоже на наш последний вечер в старой квартире на Седьмой, когда мы с мамой и отцом сидели на коробках и ели китайскую еду, взятую навынос. Я молчал. Я страдал и от того, что решился страдать втайне, сделался неразговорчивым. За эту беспокойную неделю, когда квартиру опустошали, а мамины вещи складывали и рассовывали по коробкам, чтоб потом распродать, я истосковался по темноте и покою дома Хоби, по его захламленным комнатам и запаху старого дерева, по чайным листьям и табачному дыму, по мискам с апельсинами на буфете и подсвечникам, иззубренным от потеков свечного воска. — Я про твою маму… — он деликатно помолчал. — А так начнешь все заново. Я разглядывал еду на тарелке. Он приготовил карри из барашка с лимонно-желтым соусом, который на вкус был скорее французским, чем индийским. — Не боишься, нет? Я поднял на него глаза: — Чего — не боюсь? — С ним жить. Я пораздумывал над этим, разглядывая тени у него за спиной. — Нет, — ответил я, — да нет. Уж не знаю почему, но с тех пор, как отец вернулся, он как-то подрасслабился, смягчился. Вряд ли это было связано с тем, что он бросил пить, потому что обычно, когда отец был в завязке, он, наоборот становился неразговорчивым и прямо на глазах раздувался от жалости к себе, срываясь по таким пустякам, что я старался держаться от него подальше. — А ты еще кому-нибудь сказал про то, что мне рассказывал? — Про?.. В замешательстве я снова опустил голову и сунул в рот кусочек карри. Вообще было очень вкусно, особенно если смириться с тем, что это совсем не карри. — Похоже, он больше не пьет, — сказал я, помолчав. — Вы ведь об этом? Похоже, ему лучше. Так что… — я неловко смолк. — Ну, в общем. — А как тебе его подружка? Над этим тоже пришлось подумать. — Не знаю, — признался я.