Как поступит воспитанный человек, засидевшийся в гостях? Тут же встанет и откланяется. Но Козихин даже не вздрогнул. Хозяйка посмотрела на журнальный столик и разозлилась: Зоя знала, что Степан Сергеевич пьет исключительно водку, от коньяка у него изжога, о чем сосед громогласно объявлял всякий раз, когда вваливался к ним. Сейчас же перед мужчинами стояли две пустые бутылки, одна из-под беленькой, а другая с остатками коньяка. Наутро Зоя сказала мужу: – Здоровье Козихина меня совершенно не волнует, но вот твое беспокоит. Извини, родной, но почти семьсот миллилитров коньяка за один вечер – это слишком, не находишь? Борис обнял жену. – Золотце, я практически не переношу алкоголь, мне делается плохо от третьей рюмки, поэтому я давно освоил фокус пития без выпивки. – Это как? – удивилась Зоя. – В большой компании на тусовке всегда можно незаметно отставить фужер или вылить содержимое в кадку с растением, – пояснил супруг. – А когда знаешь, что рано или поздно окажешься один на один с человеком, который без устали твердит: «Давай, Борис, пей до дна, не филонь», – то следует подготовиться заранее. Я наливаю в бутылку крепкий чай, добавляю туда пару рюмок настоящего коньяка для запаха, и готово. Козихина интересует только водка, «Мартель» он не пригубит. Все очень просто. – Намного проще не пускать наглеца, – надулась Зоя Владимировна. – Золотце, Степану тоскливо одному, – пояснил Борис, – ему не повезло, как мне, не попалась умная, красивая жена. Ветошь умел говорить комплименты и, в отличие от подавляющего числа мужчин, адресовал их не только посторонним дамам, но и своей супруге. В тот день Зоя Владимировна быстро успокоилась, но Козихина по-прежнему не переваривала. И вот теперь, в тяжелую минуту, когда о ней забыли все, кто бывал у Бориса и вроде как дружил с ним, Степан Сергеевич принес ключи, небрежно бросил их на стол и сказал: – Зойка, я знаю, тебе некуда деваться. Въезжай в мою халупу. Квартира родительская, не продаю ее, потому что это память об отце с матерью да о моей нищей юности. Район фиговый, не престижный, дом затрапезный, кто соседи – я не знаю, прикатываю раз в год, посмотрю на двушку, и до свидания. Но там все есть, от мебели до посуды. Перекантуешься пока, а далее посмотришь. Коли жизнь у тебя совсем хреново пойдет, останешься там. Ни копейки платы не возьму. Машину для переезда дам. Жизнь веселая штука, я несколько раз об асфальт фигачился, и ничего, вставал. Эффект мячика – чем сильнее по башке лупасит, тем выше потом вверх подскакиваешь. Сначала мордой крепко о землю стукнет, но ты помни: чем ниже падаешь и больнее ушибаешься, тем круче будет взлет. Когда Степан ушел, Зоя разрыдалась. Она не понимала, что ей более неприятно – перебираться в трущобу, расположенную на пролетарской окраине Москвы, или принимать помощь от Козихина. – Друзья познаются в беде, – вздыхала Агишева, – получается, Степан единственный истинный джентльмен из всего моего окружения. Страшно жить на свете! Зоя Владимировна сгорбилась и приняла несчастный вид. – Карету можно не упаковывать, – сказал Илья, возвращаясь из гостиной, – ее так отвезут. Я повернула голову и с наигранным восхищением воскликнула: – Красота! Она золотая? Глава 22 – Нет, – засмеялась Агишева, – но смотрится так, словно сделана из драгоценного металла. Зоя Владимировна встала, я последовала ее примеру. Вместе мы подошли к интерьерному украшению, Агишева наклонилась и распахнула двери. – Внутри карета тоже как настоящая. Скамеечка обита голубым бархатом, подушечки с вышивкой, меховой плед. – Действительно, – сказала я, заглядывая внутрь. – Жаль, прокатиться нельзя. Ой, какое мягкое покрывало. – Это соболь, – пояснила Зоя. – Осторожнее, – предупредил Илья. – Из сиденья острый штырь торчит, какое-то крепление, можно больно оцарапаться. – Производителям лишь бы продать, – нашла повод для возмущения Зоя, – не думают о том, кто внутрь сядет. – Карета для красоты, – произнес Илья, – в ней человеку не поместиться. – Ребенок вполне устроится, – не согласилась я. – Насчет детей не знаю, – хмыкнула Агишева, – их тут практически не бывало. А вот Козихин как-то раз пришел сюда с очередной любовницей, гимнасткой из цирка. Представляете, девица увидела карету и ну просить: «Степан, купи мне такую!» Я терпеть не могу девок, которые из мужчин подарки тянут, поэтому решила осадить нахалку и спросила: «Зачем она вам? Навряд ли прокатитесь в ней по Москве, а в интерьере карета хорошо смотрится, только если комната более пятидесяти метров. Вы что, живете в замке?» Циркачка оказалась не из обидчивых, она не стала выпендриваться: – Нет, у меня однушка, которая целиком в вашей гостевой ванной поместится. Карета мне для работы пригодится. – Вы что, кучер? – не удержалась Агишева. – Или на запятках во время движения стоите? Девушка опять не обратила внимания на колкость. – У меня номер каучук. – Что? – прищурилась хозяйка. – Аврора гнется во все стороны, узлом завязывается, – пояснил Степан. – Может любую позу принять, ничего прикольнее я не видел. Покажи, крошка. Аврора не стала отнекиваться или смущаться, она сделала мостик, придвинула ладони к пяткам, потом согнула руки в локтях, поставила на пол предплечья, просунула между ними голову и с улыбкой сказала: – Оп-ля! – Жуть, – обомлела Агишева, – девушка-жвачка! Хуже только бородатая женщина из шапито и карлики на велосипедах. Аврора без усилий вернулась в нормальное положение. – В цирке я называюсь каучук. Представляете, униформа распахивает занавес, выходят наши лилипуты, жонглируя булавами, затем собачки вытаскивают на арену карету, все думают, что внутри карлики, а оттуда выхожу я. С таким номером можно и в «Дю Солей» на кастинг податься. Реквизит много значит. – Вам ни за что не втиснуться в эту повозку, – заявила Агишева, – туда и пятилетке не сесть. – Мне это как чихнуть, – возразила Аврора. – Ставлю тысячу евро, что она в секунду внутри очутится, – заржал Степан. – Давай, Зоя, на пари. – Не советую по-глупому тратить деньги, – отбрила его хозяйка дома, – неудобно будет с тебя выигрыш требовать. Аврора легкой походкой подошла к карете, нагнулась, как змея, вползла в маленькое узкое пространство и захлопнула изнутри дверцу. – Зой, гони монету, – зашумел Козихин, – ишь, как круто у Аврорки получилось, словно ее тут и не было. Рассказав эту историю, Агишева скорчила гримасу и показала на повозку пальцем: – Ну почему народ любит китч? Отвратительная вещь! Только для циркачек! И карета не моя! Мне стало понятно: гибкая Аврора была молода и красива. Агишева испытывала к ней простую женскую ревность и поэтому сейчас ругает карету. Если кому-то из мужчин мои умозаключения кажутся странными, то они ничего не понимают в женщинах. Я решила сменить тему беседы, не следует раздражать хозяйку. – Правильно ли я вас поняла? Дети сюда приходили нечасто? Зоя Владимировна села в кресло. – У нас с Борисом своих нет, поэтому ни елок, ни утренников мы не устраивали. Ребятишек на взрослые вечеринки брать не принято, их оставляют с нянями. Хотя нет. В середине апреля, числа не припомню, Борису пришла в голову странная идея устроить цирковое представление. Пагубное влияние Козихина. Тот обожает акробаток, фокусников, клоунов. Степан свел Борю с каким-то продюсером, тот артистов привез, на мой взгляд, это была глупость. Хотя гостям понравилось, все ладоши отбили. Взрослые серьезные люди, а радовались, как дети, когда факир из шляпы котят вытаскивал. Циркач не растерялся и предложил купить, как он сказал, «волшебных кисок». Устроил аукцион и уехал с внушительной суммой в кармане. В приглашениях Борис написал: «Прошу к нам на шоу с лучшими цирковыми номерами». Венедиктовы неправильно это поняли и заявились со своим выводком, четверо мальчиков. Оправдывались потом: – Мы решили, раз циркачи, то это забава для ребят. Ума им не хватило подумать, что начало шоу в двадцать один час, а это совсем не детское время! Зоя Владимировна закатила глаза. – Вот уж когда я порадовалась, что не родила! Мальчишки по всему первому этажу носились, складывалось впечатление, будто их не четверо, а сорок. Венедиктова только через час сообразила: ее наследники тут совершенно ни к месту. Вызвала нянек, и те увели огольцов домой. Я кивала в такт словам Агишевой. Они объясняют и пуговицу, подобранную экспертом в помещении с аквариумами, и смазанный отпечаток детской ладошки там же на столе. Мальчики успели засунуть свои носы везде, хорошо хоть не стали трогать пауков. – Зоя Владимировна, – крикнул Илья из коридора, – а кальян? – Он мне не нужен, – ответила хозяйка, – кто-то подарил, хочешь, забери себе. – Спасибо, – обрадовался паренек. – Илья вам родственник? – спросила я. Агишева чуть вздернула брови. – Бог мой, конечно нет! Мальчик чистит в доме бассейн, моет и дезинфицирует бани. У нас русская парная, сауна и хамам. Илья аккуратный, хорошо воспитанный. Он тут из дома в дом переходит, никогда ни в чем дурном не был замечен, не курит, не пьет, по́том не пахнет, всегда чистенький, речь правильная. Борис Олегович к нему хорошо относился, если был дома, когда Илья приезжал, всегда с ним беседовал, советовал ему пойти учиться, не все же по чужим домам с губками ползать. Недавно Илья, как водится, прибыл, а я ему сказала: – Спасибо, голубчик, денег нет тебе заплатить. Борис Олегович умер, я нищая. Илья ответил: