– Вообще-то я ирландец из Баллимины, еще в молодости эмигрировал в Бостон. Мой спутник резко остановился и спросил меня: – А где вы жили в Баллимине? Я замялся, потом сказал, решив, что такая улица в том ирландском городишке наверняка есть: – На Черч-стрит. – Ага. Это та, что у порта? – Именно там. Беглец снова остановился и произнес с издевкой: – Похоже, что вы ни разу не были в Баллимине. Вам разве неизвестно, что этот город находится на расстоянии пятнадцати миль от моря? Да и акцент ваш совсем не похож на тот, на котором говорят янки. Вы, скорее всего, откуда-нибудь с Юга. Одна из Каролин, наверное, либо Джорджия? Вот дела! Почему так получается – поможешь человеку, а он тебе вместо благодарности готов подложить свинью. К такому повороту событий я не был готов. Что делать-то теперь? Может быть, избавиться от этого чересчур умного парня? Ведь он может запросто сдать меня Виконту. Скажет, что я не тот, за кого я себя выдаю. А может, и не скажет? Мой спутник, словно читая мои мысли, сказал примирительно: – Или я сильно ошибаюсь, или вы – не тот, за кого вы себя выдаете. Похоже, что вы здесь играете против британцев. В таком случае я на вашей стороне – ненавижу угнетателей моей родины, которые нас, ирландцев, за людей не считают. Так что можете быть спокойны – я вас не выдам. – А ты, парень, сам-то кто? – Я вот как раз родом из той самой Баллимины. Зовут меня Джон МакКриди. Был матросом на купце, успел побывать и в Бостоне, и в Чарльстоне, и в Нью-Йорке, и в Филадельфии. А год назад меня схватили в кабаке в Портсмуте и силой заставили служить на корабле Его Величества. Англичан, как я уже сказал, не люблю, ведь моя мама была католичкой, и над ней – и надо мной – издевались, сколько я себя и ее помню. Отец же мой погиб в море, когда мне было всего два года. У моей мамы и акцент, и манера говорить типично ирландские, и для протестантов я – пэдди23. И хоть фамилия моя шотландская, но я всегда считал себя ирландцем. – Хорошо, – я наконец принял окончательное решение. – Для человека, к которому мы идем, вы – ирландский шотландец-протестант24. Про побег ты можешь рассказать этому человеку все, как было на самом деле, кроме, конечно, этого нашего с тобой разговора. А что будет дальше – посмотрим. 16 (28) апреля 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк Сегодня я хотел немного отдохнуть. Но, как видно, не судьба. С утра пораньше в Кордегардии запиликала рация, и Павел Петрович настойчиво, но вежливо попросил меня зайти к нему. Тон голоса императора был вполне благожелательным, из чего я сделал вывод, что никаких неприятных сюрпризов мне ожидать не стоит. И я оказался прав – Павел был чем-то доволен, даже мурлыкал какую-то мелодию себе под нос. – Проходите, Василий Васильевич, присаживайтесь, – царь сделал приглашающий жест, предлагая мне занять место на обитом атласом диванчике. – Вчера вечером я получил одно интересное письмо. Адресат вам хорошо известен – это пока еще Первый консул Франции Наполеон Бонапарт. Он настаивает на скорейшей встрече с нашими полномочными представителями, чтобы обсудить планы будущих боевых действий против Британии. – Наполеон спешит, – кивнул я императору. – Французские части в Египте испытывают сильнейшую нужду во всем и вот-вот сдадутся англичанам, которые вместе с турками перекрыли им все пути снабжения. Первый консул желает спасти своих людей, которых он, если сказать честно, бросил на произвол судьбы, а сам сбежал во Францию. – Кроме того, – продолжил Павел, – Бонапарт желал бы, чтобы с нашей стороны на встрече присутствовал кто-нибудь из «новых фаворитов императора». То есть кто-то из вас. Что вы думаете по этому поводу, Василий Васильевич? Я задумался. Конечно, заманчиво встретиться с Наполеоном и переговорить с ним с глазу на глаз. Но лучше будет для всех, если при сем присутствовал бы и глава внешней политики России граф Федор Ростопчин. Он человек толковый, опытный, и в случае чего сможет подсказать нам, как себя вести во время общения с французами. – Думаю, ваше императорское величество, – произнес я, – что один из нас может встретиться с Первым консулом. О ходе переговоров мы будем ежедневно докладывать вам по радиостанции. Я почему-то уверен, что Наполеон уже подготовил для встречи с нами своих эмиссаров с большими полномочиями. Правда, я могу лишь предположить, кто именно возглавит французскую делегацию. Будем ждать, нам, в отличие от Бонапарта, спешить некуда. – Может быть, все может быть, – задумчиво произнес Павел. – Думаю, что следует дать указание графу Ростопчину, чтобы он начал готовиться в путь. А вы подумайте, кто с вашей стороны сможет отправиться вместе с ним. Да, Василий Васильевич, забыл вам сказать, что я, помня вашу просьбу о секретаре, который помог бы вам во всех ваших делах, нашел, как мне кажется, подходящего человека. Вы, наверное, его знаете. Это обер-секретарь Правительствующего Сената и глава недавно учрежденной Российско-американской компании… Зовут его… – Николай Петрович Резанов, – довольно невежливо перебил я царя. – Я не ошибся? – Нет, Василий Васильевич, не ошиблись, – улыбнулся Павел, покачав головой. – В настоящее время он находится в Петербурге, а со всеми делами на Востоке прекрасно справляется господин Баранов. Я думаю, что вы легко найдете с ним общий язык. Человек он умный и тактичный, можете ему доверять полностью. – Да, – я покачал головой, – в нашем времени многие помнят о Резанове. Правда, вокруг его имени сложено множество легенд, и, прежде всего, о его несчастливой любви, о прелестной Кончите Аргуэльо. О них написаны поэмы, сочинены оперы. – Да, а что это за история такая с Кончитой? – с любопытством спросил император. – Имя этой дамы, похоже, испанское. Вы мне потом пренепременно расскажите эту историю! – Обязательно, ваше императорское величество. Только хочу вас сразу предупредить – рассказ о сей любви будет грустным и может вас расстроить. Улыбка сошла с лица Павла. Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. – Друг мой – разрешите, если я буду вас так называть – многое из того, что я уже узнал от вас, весьма огорчает меня. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Я готов всегда выслушать вас – это позволит мне избегать тех ошибок, которые я совершил в вашей истории. – Государь, сейчас, благодаря нашему вмешательству, меняется ваша история, и многое из того, что случилось у нас, может у вас и не произойти. И, наоборот, из-за изменения течения событий может произойти нечто такое, чего в нашей истории не было. Потому мы будем думать и просчитывать все наши действия, перед тем как принять то или иное решение. – Хорошо, Василий Васильевич, ступайте к себе. Как только случится что-либо достойное вашего внимания, я тотчас сообщу вам… 17 (29) апреля 1801 года. Ревель. Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фолклендский – Джон, давайте опять, детально и подробно расскажите о том, что произошло вчера вечером. – Когда я подошел к «Розенкройцу», – ответил ирландец, – откуда-то, словно из-под земли, появился патруль, который подхватил меня под руки и потащил в сторону ратуши. Я кивнул – именно это мне вчера доложил Тоомас, эст, которого я послал наблюдать за действиями О’Нила. – И что эти сторожа хотели от тебя? – Старший сказал, что здесь ночью находиться нельзя – на сей счет появились какие-то новые указания. Впрочем, по-немецки говорил лишь один из них, а другие лопотали по-своему. – По-русски? – Вряд ли. Они сильно растягивали слова. Прииимеееерноооо тааак. – Ага, понятно, это эсты, – кивнул я, а про себя подумал: «Набрали русские всякий местный сброд себе в услужение… Как, впрочем, и я – а что прикажете делать в такой ситуации?» Вслух же спросил: – И что они делали потом? – Они обшарили мои карманы, нашли там несколько монет, после чего весело загалдели и отпустили меня. А вот об этом мне Тоомас не докладывал. Он оказался трусоват, как и большинство его соплеменников – увидев, как О’Нила уводят, он испугался, что то же самое может произойти и с ним, и не нашел ничего лучшего, чем покинуть место, где он прятался, и вернуться ко мне с докладом. Конечно, в этом была и доля моей вины – доверять такое серьезное дело местному аборигену, – но выбора у меня не было. Не идти же самому, рискуя попасться в руки московитов. Что, вполне вероятно, означало бы срыв всей операции. Да и, если честно, моя шкура мне тоже дорога, в отличие от шкур этих скотов-эстов. – Обычное дело, Джон, увы. Местная чернь жадна и бессовестна. А потом к тебе больше никто не приставал? – Нет. Как вы мне велели, я засел в кустах и стал ожидать часа, на который был назначен побег. Когда же на Олайкирхе пробило девять, я достал из-за кустов лестницу, приставил ее к окну, после чего снова спрятался. Когда же в окне показался первый человек – это был тот самый МакКриди, как я потом узнал, – то приготовился помочь нашим парням побыстрее выбраться из башни. Но тут грянул выстрел, и второй человек, спускавшийся по лестнице, взмахнул руками и полетел вниз. – Интересно, как эти чертовы русские ухитрились в него попасть в такой темноте? – У второго, того, которого подстрелили, в руке был фонарь. А первый спускался в полной темноте. «Боже мой, какой же он дурак! Ведь предупреждали их, что все надо сделать быстро и незаметно. Конечно, может, охранник, которого я… Впрочем, не важно, кто и что забыл им сказать. Но теперь уже ничего нельзя исправить. Я сам сегодня видел, как этого безмозглого эста вели под конвоем – судя по всему, тот, кто его заменил, что-то заподозрил. Проклятье! Внешность-то я немного изменил, а вот по голосу этот дурак-эст, наверное, мог бы меня узнать». – Ладно, – примирительно сказал я О’Нилу, – прости, что я тебя проверял – так было надо. Именно так. Были бы у меня еще люди, может, я и не выпустил бы О’Нила так быстро из заточения. Но из тех, кому можно было поручить что-то серьезное, он оказался последним. Кроме Шварца, но тот – никакой не боевик. Правда, есть у меня кое-кто в запасе… Но те ребята должны быть использованы лишь в самом крайнем случае и для другого… Вчера вечером, когда О’Нил вернулся, приведя с собой эту ирландскую морду МакКриди, я распорядился рассадить их по разным подвальным помещениям – подозрений у меня было более чем достаточно. С утра я прогулялся к Розенкройцу и, к счастью, вовремя заметил, как оттуда выводили Марта – именно так звали эста, который взял у меня деньги и пообещал обеспечить побег. Вид у него был самый что ни на есть несчастный. И вдруг он закрутил головой и стал орать, словно припадочный: – Вон он! Вон он! – но показал рукой этот придурок, к счастью, не на меня, а на какого-то благообразного вида господина напротив, чье лицо и в самом деле чем-то походило на то, что я вижу по утрам в зеркале. Не став дожидаться дальнейшего развития событий, я развернулся и не спеша свернул в переулок, слыша в отдалении чьи-то возмущенные крики. Да, удружил мне этот эст… А потом ко мне привели этого МакКриди. Да, ирландец-протестант, да, шотландского происхождения, но из низших классов… Впрочем, вроде не дурак – хоть это хорошо. Но не морской пехотинец, а простой моряк, и орудовать кортиком или интрепелем25 не обучен, разве что в кабацкой драке сможет, наверное, постоять за себя. Придется отправить его с О’Нилом, – подумал я. – Если, конечно, О’Нил пройдет проверку. Должен признаться, что после сегодняшнего с ним разговора я понял – он и правда сделал все, что смог. Не его вина, что этот идиот вылез из башни на лестницу с фонарем – и что этот проклятый Март так опростоволосился. Не иначе, как они посадили рядом с лестницей пару стрелков и стали ждать, когда англичане побегут. Вот только как русские собрались стрелять, если бы никакого света не было? Не иначе как это были те самые «пятнистые» – они, как рассказывали мне, каким-то чудесным образом могут видеть и в темноте. Но, как бы то ни было, поздно что-либо переигрывать. Главное, чтобы О’Нил выполнил возложенное на него поручение, а Шварц – свое. А я уж сделаю то, что собирался сделать. Важно, что русские ничего не знают о наших планах. 18 (30) апреля 1801 года. Эстляндская губерния. Ревель.