– Мое? – выпрямив спину, спросила Маргарет. – Со мной все в порядке. Передай ему, что я чувствую себя прекрасно. Вопреки ее словам, лицо девушки было мертвенно-бледным, как носовой платок, а голова нещадно болела. Мистер Хейл вернулся в гостиную. Жена уснула, и ему захотелось, чтобы Маргарет развлекла его забавными историями и новостями. Она с ласковым терпением, не жалуясь на боль и усталость, выискивала интересные темы для беседы, ни словом не обмолвившись о бунте на фабрике Мальборо. Воспоминания о столкновении с забастовщиками вызывали у нее тошноту. – Спокойной ночи, Маргарет, – наконец сказал отец. – Я использую каждую возможность, чтобы выспаться. Мне ведь нужно работать. Но ты выглядишь очень бледной. Наверное, сказываются твои ночные дежурства у постели матери. Если ей что-то понадобится, я разбужу Диксон. Ступай в кровать и как следует выспись. Мне кажется, что тебе это очень нужно. – Спокойной ночи, папа. Маргарет вновь поникла. Вымученная улыбка угасла, глаза потускнели от сильной боли. Девушка позволила себе расслабиться. До утра она могла чувствовать себя больной и усталой. Она легла в постель и замерла в неподвижной позе. Чтобы пошевелить хотя бы пальцем, требовалось неимоверное усилие, на которое она была не способна. Утомленная, потрясенная до глубины души, Маргарет не могла уснуть. Какие-то пустые мысли лихорадочно кружились в ее голове, тревожа ее на грани сна и яви. Изможденная до предела, она по-прежнему была не одна. Незнакомые люди с искаженными от гнева лицами свирепо смотрели на нее, угрожая лишить ее жизни, а она переживала глубокий стыд, оттого что стала объектом общего внимания. Ее стыд был настолько острым, что она была готова зарыться в землю, но ей никак не удавалось убежать от немигающих взоров этих сотен глаз. Глава 24 Ошибки проясняются Пленившись поначалу красотой твоей, Что сердце неустрашимое завоевала, Теперь томлюсь, изнемогая в муках, Жестокий получив отказ. И все ж слугой твоим останусь верным, Не позабыв жестокости и гордого молчания. Уильям Фаулер На следующее утро Маргарет с трудом заставила себя подняться, благодаря небеса, что эта ночь наконец миновала. Она проснулась совершенно не отдохнувшая. Для других обитателей дома утро выдалось хорошим. Мать уже занималась своими делами в гостиной. Слабый бриз разгонял горячий воздух, и хотя рядом не было деревьев и Маргарет не могла видеть, как ветер играет с листвой, ей нравилось воображать, что где-то у обочины дорог, в густых зеленых зарослях, звучит приятный шелест, мысль о котором пробуждала в сердце эхо доброй и далекой радости. После обеда она занималась рукоделием в комнате миссис Хейл. После полуденного сна матери она должна была помочь ей переодеться, а затем сходить к Бесси Хиггинс. Кроме прочего, ей нужно было изгнать все воспоминания о семействе Торнтонов, хотя они по-прежнему донимали ее. Время от времени горячий румянец заливал ее бледное лицо, словно солнечный луч, скользивший по облакам, быстро летящим над морем. Диксон тихо открыла дверь и прокралась на цыпочках к Маргарет, сидевшей у зашторенного окна. – Мисс, к вам пришел мистер Торнтон. Он в гостиной. Маргарет выронила шитье из рук. – Он спрашивает меня? А папа дома? – Да, ему нужны вы. А хозяин ушел. – Ладно, я выйду, – тихо ответила Маргарет, но пошла не сразу. Мистер Торнтон стоял у окна спиной к двери. Казалось, что он наблюдал за какой-то уличной сценой. Но, по правде говоря, он пытался преодолеть свой страх. Его сердце бешено билось в груди при одной лишь мысли о появлении Маргарет. Он не мог забыть прикосновений ее рук и те свои чувства. А воспоминания о том, как ее тело прижималось к нему, пульсировали в нем горячими волнами. Вся его решимость и самообладание плавились в них, словно воск на огне. Он боялся обернуться, пойти ей навстречу и, протянув руки, приветствовать ее с безмолвной просьбой укрыться в его объятиях, как она сделала это днем раньше, пусть даже по воле обстоятельств. Пульс громко отдавался в ушах. Будучи сильным мужчиной, он тем не менее страшился того, что хотел сказать, – и еще больше того, что мог услышать в ответ. Возможно, она снова прильнет к нему и, покраснев, затрепещет в его руках, позволит даровать ей покой и приют. Мистер Торнтон пылал от нетерпения при мысли, что она так и поступит, но уже в следующее мгновение боялся страстного отказа, одна только мысль о котором иссушала его будущее таким мертвенным унынием, что он отказывался думать об этом. Джон вздрогнул и обернулся, почувствовав присутствие другого человека в комнате. Маргарет вошла так тихо, что он не услышал ее. Уличный шум помешал ему уловить шорох мягкого муслинового платья. Она стояла у стола. Большие ресницы наполовину прикрывали ее глаза. Слегка раскрытые губы обнажали белую полоску зубов. Медленное дыхание расширяло тонкие ноздри, и это было единственным видимым движением на ее лице. Прекрасная гладкая кожа, мягкая линия скул и яркий контур рта, в уголках которого находились забавные ямочки, – все это было сегодня омрачено усталостью и непривычной бледностью, которая усиливалась тенью волос, зачесанных на виски, чтобы скрыть заклеенную пластырем рану. Несмотря на поникший взор, ее голова по-прежнему была гордо откинута немного назад. Длинные руки неподвижно свисали по бокам. В целом Маргарет выглядела как узница, ложно обвиненная в преступлении и испытывающая по этому поводу такое сильное негодование, что даже не желала оправдываться. Мистер Торнтон торопливо шагнул ей навстречу, но, опомнившись, решительно подошел к приоткрытой двери и затворил ее. Затем он вернулся и встал напротив Маргарет, любуясь ее красотой. Возможно, он боялся испортить этот момент словами, которые хотел сказать. – Мисс Хейл, я проявил вчера неблагодарность… – Вам не за что благодарить меня, – ответила она, взглянув на него. – Я полагаю, вы неправильно оценили мой поступок. Несмотря на гнев, густой румянец залил ее лицо. В глазах сверкнули бунтарские искры. – Это был естественный порыв. Любая женщина поступила бы так же. В минуты опасности мы чувствуем святость нашего пола и используем ее как высшую привилегию. Скорее я должна просить у вас прощения за то, что по глупости заставила вас спуститься на крыльцо и подвергнуть жизнь столь необдуманному риску. – Это не было глупостью. Ваши слова несли в себе правду и взывали к моему благородству. Поэтому умоляю вас, не уклоняйтесь от моей глубокой благодарности, от моей внезапно вспыхнувшей… Он был на грани признания. Ему не следовало так поспешно говорить о своих чувствах. Он должен был взвешивать каждое слово. Если все будет сделано правильно, его воля познает триумф. Поэтому он остановился на середине фразы. – Я не пытаюсь от чего-то уклоняться, – холодно произнесла Маргарет. – Я просто хочу сказать, что вы ничем мне не обязаны. Ваша надуманная благодарность будет плохо воспринята мною, поскольку я абсолютно не заслуживаю ее. Но если вам от этого станет легче, говорите. Ее пренебрежительный тон задел мистера Торнтона. – Я не желаю быть освобожденным от своего долга, – сказал он. – Вы говорите «надуманная благодарность»? А я не сомневаюсь в ней! Я убежден, что обязан вам жизнью. Улыбайтесь сколько хотите! Можете думать, что это преувеличение. Но моя вера поднимает цену той жизни, о которой я мечтаю. Ах, мисс Хейл! Джон понизил голос до нежного страстного шепота, от которого она задрожала. – Обстоятельства сложились так, что в будущем, вспоминая о нынешнем времени, я буду говорить: «Всей радостью моей жизни, всей честной гордостью за прошлые свершения, всем этим чувствам бытия я обязан ей!» И мое счастье удваивается. Эта мысль заставляет меня сиять от гордости. Она обостряет мои ощущения до такой невероятной силы, что я больше не знаю, боль это или удовольствие. Я обязан этим кое-кому… Нет-нет! Вы должны услышать! Он шагнул вперед с непреклонной решимостью. – Я обязан этим той девушке, которую люблю. Люблю так сильно, как ни один мужчина еще никогда не любил женщину. Он сжал ее руку, едва сдерживая жаркое дыхание. Но холодный тон Маргарет заставил мистера Торнтона с негодованием отпустить ее запястье. Хотя девушка запиналась, словно не могла найти подходящих слов, ее ответ обрушился на него ледяным потоком. – Почему вы так говорите со мной? Это возмутительно. Я не верю своим ушам! Наверное, я не возмущалась бы подобным образом, если бы разделяла те чувства, которые вы описываете. И, пожалуйста, говорите тише. Моя мама спит. Не хочу обижать вас, мистер Торнтон, но ваши манеры оскорбляют меня… – Как? – воскликнул он. – Мои манеры оскорбляют вас? Тогда я самый несчастный человек на свете. – Да! – с достоинством сказала она. – Я чувствую себя оскорбленной. И это справедливый упрек. Вы, видимо, нафантазировали себе, что мое вчерашнее поведение… – на ее щеках снова появился румянец, но на этот раз в глазах Маргарет вспыхнул огонь негодования, а не стыда, – было выражением личной симпатии. Вы решили прийти ко мне со своими благодарностями, вместо того чтобы понять, как и полагается джентльмену… – она, вероятно, ссылалась на их прежнюю беседу, – да, джентльмену… что, несмотря на свою беззащитность, любая женщина вышла бы вперед, чтобы защитить человека, которому угрожала толпа разгневанных людей. – И, исходя из этого, спасенный джентльмен не может выразить свою благодарность? – возмутился мистер Торнтон, голос которого теперь звучал высокомерно. – Вы хотите лишить меня права на выражение чувств? – Я уважаю ваше право, но говорю, что вы унижаете меня подобным разговором, – гордо ответила Маргарет. – Ведь вы вообразили, будто я руководствовалась не просто женским инстинктом, а… – Внезапно долго сдерживаемые слезы подступили к ее глазам, отчего голос стал звучать несколько глуше: – Вы думаете, что меня побуждали какие-то особые чувства! Но любой мужчина в той толпе, любой бедолага бунтарь вызывал у меня столько же сострадания, сколько и вы. Я сделала бы для них все, что смогла бы. – Вы можете не продолжать, мисс Хейл. Я уже понял, что вы не питаете ко мне никаких симпатий. Теперь я знаю, что ваш благородный поступок был продиктован чувством справедливости, поскольку даже презираемый вами хозяин фабрики может подвергаться притеснениям. Однако позвольте сказать: вы ошибаетесь, потому что совершенно неправильно судите обо мне. – Я вас не сужу, – ответила она, опираясь руками о стол. – Вы мне не интересны. Его грубые намеки вызвали у Маргарет такую сильную волну негодования, что она почувствовала слабость. – Вы просто пристрастны ко мне и несправедливы. Она поджала губы. Ей не следовало отвечать на такие обвинения. А он, несмотря на свои грубые слова, готов был броситься к ногам Маргарет, чтобы умолять ее о прощении за раненную им гордость. Мистер Торнтон ждал ответа, но она молчала и не двигалась. Он вытерпел бы ее слезы и даже насмешки, однако молчание было невыносимым. Он взял свою шляпу. – Еще одно слово. Прошу вас выслушать меня. Даже если бы мне захотелось избавиться от своей любви, я не смог бы сделать этого. Я никого не любил в своей жизни – был слишком занят, мои мысли всегда вращались вокруг других дел. Но теперь я люблю. И буду любить вас всегда. Не бойтесь. Я не собираюсь преследовать вас. – А я и не боюсь, – выпрямив спину, ответила она. – Никто еще не смел быть дерзким со мной! И такого никогда не будет. Но поскольку вы всегда по-дружески относились к моему отцу, давайте не будем сердиться друг на друга. Ее голос звучал по-женски мягко. – Умоляю вас, не срывайте на нем злость. Очевидно, он не обратил внимания на ее слова. Разгладив поля шляпы и не заметив протянутую руку Маргарет, он резко повернулся и вышел из комнаты. Впрочем, перед уходом Маргарет успела бросить взгляд на его лицо. И когда мистер Торнтон ушел, ей подумалось, что она увидела блеск непролитых слез в его глазах. Ее гордая неприязнь сменилась добрым, но каким-то болезненным чувством, возникшим как упрек за горькую обиду другого человека. – Но чем я могу помочь? – спросила она себя. – Он никогда не нравился мне. Я была вежливой, но не скрывала своего безразличия. У меня и мыслей не было о нашем возможном союзе, я всегда была с ним искренна. Он ошибся в том, что произошло вчера. Однако это не моя вина. Я снова поступила бы так же, несмотря на последующие затруднения и девичий стыд. Глава 25 Фредерик …и за страдальцев месть восстала. Отмщения требуют уставы; Поруганы предания флотской славы…