Не дожидаясь галантной руки француза, Дуня спрыгнула с лошади, сдернула перчатку и зачерпнула пригоршню воды, ставшей мгновенно мутной от взметнувшегося к поверхности песка. Расставив пальцы, неотрывно смотрела, как стекают меж ними сверкающие на полуденном солнце струи, пока в ладони не осталось с наперсток тех крупинок, ради которых они здесь и оказались. — Это не то, — сказала она и отряхнула руку. — Слишком крупен. Слишком желт. — И наконец, обернулась к французу. Тот стоял очень близко — почти неприлично близко, подумалось Авдотье, для человека, который не приходится ей кровным родственником. Лицо майора было непроницаемым. — Что ж, прогулка оказалась напрасной, — озвучил он то, что Авдотья готова была высказать сама. Но почему-то это утверждение показалось ей обидным. — И мне жаль, что вам пришлось преодолеть весь этот путь в столь неприятном для вас обществе. Дуня сглотнула. — Это не так, — сказала она и хотела добавить положенную случаю любезность, но де Бриак остановил ее жестом ладони. — Не стоит, княжна. Ваше воспитание нынче утром и так подверглось серьезному испытанию. И добавил, когда они уже шагом въехали в лес: — Боюсь, я поторопился записать вас в свои союзники. Война всегда будет стоять между нами. А взаимное доверие в подобных делах необходимо. Прошу прощения за свою бестактность нынче утром. Но боюсь, любая из совместных бесед может привести нас к грустной реальности. Хочу лишь заметить: никаких крупных сражений, кроме арьергардных стычек с русскими войсками, у нас не имелось. Возможно, это облегчит вашу вполне естественную тревогу о брате. Авдотья молчала — но не потому, что мало чувствовала. — Мне думалось, — мрачно усмехнулся француз, заполняя созданную Дуней паузу, — что сила личной симпатии двух людей может стать сильнее военной кампании двух империй. Но я ошибался. Война между нашими странами только началась — впереди, судя по молчанию вашего государя и воинственности моего, много крови и много страданий. Погибнут мои люди, возможно, ваши друзья и родня. Да и сам я смертен. — Нет! — не выдержала Дуня. И тут же замолчала, покраснев. — Вы прелестно краснеете, княжна, — вдруг рассмеялся, сверкнув зубами, де Бриак. — И мне весьма льстит, — поклонился он, — что вы желаете мне бессмертия. — Нет, — повторила Дуня, мотнув головой, — я лишь желала сказать, что вы правы. Мы не должны думать о том, что принесет будущее, чем окончится война. Нам следует найти убийцу, потому что мы оба верим во Христа и его заповеди. Потому что мы оба — люди. Прошу вас, — и она, остановив лошадь, протянула к нему руку в узкой лайке, — не отказывайтесь от моей помощи. Глава восьмая Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам; Не испытав его, нельзя понять и счастья: Живой источник сладострастья Дарован в нем его сынам. Одни ли радости отрадны и прелестны? Одно ль веселье веселит? Бездейственность души счастливцев тяготит; Им силы жизни неизвестны. Евгений Баратынский Авдотью разбудил стук в окно. Полоса солнца, обычно припекавшая ей щеку при пробуждении, лежала еще на потолке. Отчего Дуня хоть не сразу, но поняла: утро совсем раннее. Она было вновь смежила вежды, но неизвестная птица продолжала настойчиво стучать клювом о стекло. Рассердившись, Дуня выпростала голую ногу на прохладный пол и заглянула в щелку меж гардин. А заглянув, нахмурилась, потянулась к креслу за капотом. Еще через несколько секунд она отвела штору и распахнула тяжелую створку окна. За ним, на фоне курящегося туманом парка, стоял толстяк Пустилье: в обычном своем сюртуке, зажав двууголку под мышкой. Вид у него был невыспавшийся и крайне смущенный. — Доктор? Что-нибудь случилось? — Прошу прощения за столь раннее вторжение, княжна. Но мне срочно нужна ваша помощь: наш майор пропал, — вздохнул он. — А единственный свидетель может объясниться со мной лишь пантомимой… Тут только за спиной у Пустилье показался сын Марфуши — Петька. По словам Петьки, как барин полез в одной рубахе ввечеру в лесное озерцо, так головой туда и бултыхнулся. Этот момент Петруша пропустил, ибо ушел за куст по естественной надобности. Зато, прибежав на всплеск, увидел, как француза из озерца выловил другой барин со своим человеком. — Да что ж за барин? — пыталась добиться от мальчишки толку Дуня. — И ради всего святого, доктор, почему майор решил понырять в столь странный час и в столь странном месте? Ответы пришли от обоих собеседников на двух языках. Пустилье с унылой лаконичностью произнес: — За песком, мадемуазель. А Петруша, распахнув глаза, божился святой пятницей, что чужого барина не разглядел, но тот был с ружьем — значит, вроде как на охоту вышел. Дуня мало что понимала в охоте, но выбор времени показался ей странен. К тому же, сказала она себе, в военную пору любой может передвигаться с ружьем. — А что за озеро? — спросила она у Петруши и, узнав, что озеро безымянное, но находится в лесах за привольевскими, повернулась к Пустилье: — У нас и правда есть сосед, Дмитриев. Разделяют два имения те самые леса. Живет бирюком, помешан на охоте. Но за какой надобностью ему майор? — Понятия не имею. Но намерен выслать отряд, чтобы это выяснить. — Постойте, — вздохнула княжна. — Я отправлюсь с вами, — Авдотья вздохнула еще раз, — в качестве, м-м-м, нейтральной стороны. Я знаю старика. Он большой сумасброд, но беззлобен. — Пустилье посмотрел на нее с сомнением. — Прошу вас, дайте мне время одеться. И кликнула Настасью. * * * Дорога в объезд дмитриевских чащоб шла через поля, и Дуня с высоты своей двуколки не без удовольствия оглядывала нежившиеся под утренним золоченым светом нивы. Еще немного — и все они покроются народом. В высокой густой ржи мелькнет на выжатой полосе согнутая спина в белой рубахе или синий сарафан — там, где мать склонилась над люлькой. Дуня вздохнула: успеют ли они в этом году снять урожай? До урожая ли им будет? Видно, и Пустилье задумался о чем-то подобном, ибо вид имел весьма меланхоличный. С десяток солдат пылили дорогу позади них. — Если позволите, — заметила Дуня, когда они уже подъезжали к дмитриевскому дому, — оставим ваших людей за воротами. Виновен ли Дмитриев, неизвестно, а страху на него с дворовыми наведем. Пустилье кивнул и прокричал команду солдатам. Двуколка въехала на обширный двор, по обе стороны от барского дома уставленный множеством служб: конюшнями, ледниками, амбарами. Все здесь казалось в странном запустении. Сам дом, выстроенный на старом каменном фундаменте, был деревянным, оштукатуренным только снутри. Дуня помнила это поместье хуже, чем остальные соседские, — у холостяка Дмитриева не имелось ни детей возраста Липецких, ни племянников, способных составить хорошую партию. Несмотря на не слишком ранний час, из людей во дворе оказалась одна девка в затрапезе. Заметив Дунин экипаж, она стремглав бросилась в дом. А еще через несколько минут на пороге появился заспанный лакей, который на просьбу увидеть Аристарха Никитича дыхнул на Дуню перегаром и ответствовал, что барин изволит чай пить. Просит обождать. И зло зыркнул на сидевшего рядом с Авдотьей доктора. Недоуменно нахмурившись — ведь хозяин уж несомненно признал, выглянув из окон, барышню Липецкую, а к чаю не пригласил, — Дуня заметила в доме странность: в некоторых окнах занавесей не было вовсе, сквозь голые проемы виднелись голые же стены. Ни привычных взгляду зеркал, ни портретов… Но тут на крыльцо, чуть покачиваясь, вышел сам хозяин, и Дуня ужаснулась происшедшей в нем перемене. Аристарх Никитич и раньше являл миру не слишком привлекательную картину: лицо с полными щеками оплывало книзу, в сторону рыхлого туловища с косым брюхом, кое, в свою очередь, держалось на весьма жидких ногах. Зато небольшие глаза выражали трогательную, почти детскую беспомощность и тем мгновенно подкупали присутствующих. Нынче же сосед испугал Авдотью не на шутку: набухшие веки нависали над налитыми кровью глазами, тощие кривоватые ноги заметно дрожали, отчего подрагивал и внушительный живот, и всклокоченная борода в хлебных крошках. Сюртук Дмитриева был расстегнут, обнажая не первой свежести жилет. Запятнанный галстух был явно повязан впопыхах. Сходя с двуколки, Дуня оперлась на руку Пустилье, ибо хозяин дома вовсе не торопился помочь гостье. Продолжая опасно крениться то в одну, то в другую сторону, Дмитриев все же сумел осторожно спуститься по ступеням во двор и с трудом согнулся над рукой Авдотьи с влажным горячим поцелуем. — Княжна, сердечно рад. Какими судьбами? И в столь ранний час… — На Дуню пахнуло давно не мытым телом, и она с трудом удержалась, чтоб не поморщиться. — Аристарх Никитич, — ответила она по-русски, указывая на Пустилье, — это военный врач, месье Пустилье. Он спас моего брата. — И добавила от смущения: — Прошу любить и жаловать. Нетрезво перекатываясь с носка на пятку, Дмитриев уставился на француза, ответившего на представление легким поклоном. — Французишка? Нет, княжна. Ни любить, ни жаловать не просите. Подлое племя. — Он сжал полные губы в горькой гримасе. — Впрочем, извольте сами видеть. И едва они сделали первый шаг в направлении дома, хозяин резко развернулся к Пустилье, отчего физиономия его еще более побагровела. — Без вас, голубчик, — и добавил, чтобы быть уж точно понятым: — Sans vous, mon cher. Sans vous[29]. Дуня извиняюще взглянула на врача и кивнула: подождите меня здесь, и Пустилье отступил к двуколке, сохраняя самое надменное выражение лица. Дуня меж тем прошла за хозяином в дом. Дом с некрашеным дощатым полом был меблирован без лоску самыми простыми диванами из жесткого конского волоса да столами и стульями работы крепостных столяров. Однако ж усадьба была по-своему уютна прелестью любовно обставленного для полного удобства холостяцкого жилья. Нынче же на месте ковров зияли прямоугольники невыцветшей краски. В гостиной на стенах не оказалось ни единой картины. В столовой — ни часов с боем, ни горки с фарфором. Пустота завораживала — особенно при снятых с окон гардинах. Дом Дмитриева будто стал просторнее, но более ему не принадлежал. — Что… что произошло? — прошептала Авдотья, присев на один из немногих оставшихся предметов — обитый золотистым шелком стул. — А вы не знали? — Хозяин дома повернулся к ней со странной блуждающей улыбкой. — Они появились неделю назад. Хорваты. Великая Армия, думали мы, а на самом деле вандалы, богомерзкая саранча! Если бы только они разорили мой дом и вытоптали мои поля себе на потеху, княжна, я бы лишь посетовал на превратности войны, но они… Он отвернулся, и через секунду ошеломленная Авдотья услышала всхлип: — Но Улита! Они забрали мою Улиту! Авдотья уставилась на начинающую лысеть макушку помещика. Улита? Кто такая Улита, если Дмитриев — заядлый холостяк? И вдруг вспомнила злостные сплетни, что поведала ей однажды, вернувшись с именин дмитриевской кухарки, верная Настасья. Аристарх Никитич, имевший среди соседей репутацию если не женоненавистника, то уж точно анахорета, влюбился в собственную ключницу: женщину немолодую, уже к тридцати, с большими серьезными глазами. Говорила Улита мало, низким, грудным голосом, двигалась плавно и с достоинством и много лет отказывала дмитриевскому старосте, рыжему Якову, пока не обратила на себя внимание самого барина. Кухарка нашептала Настасье, что Улита не сразу переселилась из своей каморки в барскую спальню, но продолжала исправно выполнять обязанности экономки, не возгордилась и не отдалилась от прислуги, отчего те весьма благосклонно смотрели на возможную ее вольную и даже брак с барином. «Только вот барин у них в любовных делах уж больно нерешительный, — хихикала Настасья, причесывая барышню на следующий день после кухаркиных именин. — Пока соберется с силенками, уж поздно будет: снесут в церковь по другой надобности». Видно, побоявшись, как бы та от него не ушла, Дмитриев так и не дал своей Улите вольную. И вот теперь ее, вместе с прочим награбленным добром, увезли в своих обозах хорваты.