На следующий день все еще валил снег, на третий день тоже, и притом сильно похолодало. Считаясь с предупреждениями газет, Герствуд сидел дома. Однако он вызывался теперь кой-чем помочь Керри. Раз он пошел вместо нее в мясную лавку, в другой раз — в зеленную. Эти маленькие услуги нисколько не тяготили его. Они создавали у него ощущение, что он не совсем бесполезен; напротив, шутка ли — ходить по лавкам в такую погоду! На четвертый день прояснилось, и газеты сообщили, что буран миновал. И все же Герствуд по-прежнему сидел дома, оправдываясь тем, что улицы непроходимо грязны. Лишь в полдень он наконец расстался с газетами и двинулся в путь. Слегка потеплело, и снег на тротуарах развезло. Герствуд направился к Четырнадцатой улице, сел в трамвай и взял пересадочный билет на Бродвей. Он нашел в газете объявление об одном питейном заведении на Перл-стрит. Однако, подъезжая к отелю «Бродвей-Сентрал», Герствуд вдруг передумал. «Какой смысл ехать туда, — рассуждал он, глядя на снег и слякоть. — В долю я все равно не могу вступить. Тысяча шансов против одного, что все это будет напрасно. Выйду, пожалуй». И вышел. В вестибюле отеля он сел в кресло и опять задумался над тем, что бы предпринять. В то время, как Герствуд сидел, углубившись в свои мысли, довольный тем, что находится в тепле, в вестибюле показался хорошо одетый джентльмен, остановился, пристально посмотрел на Герствуда, точно желая проверить свою память, и подошел ближе. Герствуд сразу узнал Карджила, владельца больших скаковых конюшен в Чикаго. В последний раз он видел этого человека в день выступления Керри в любительском спектакле. Он вспомнил, как этот самый Карджил вместе с женой подошел поздороваться с ним. Герствуд был чрезвычайно смущен. По выражению его глаз чувствовалось, что он переживает тяжелые минуты. — Да ведь это Герствуд! — воскликнул Карджил. Он узнал своего бывшего приятеля, но искренне пожалел, что не узнал его раньше, ибо тогда мог бы избежать неприятной встречи. — Да, это я, — сказал Герствуд. — Как поживаете? — Очень хорошо, — ответил Карджил, стараясь придумать, о чем бы заговорить. — Вы остановились в этом отеле? — Нет, я только назначил здесь свидание одному человеку. — Я слышал, что вы покинули Чикаго. Я все удивлялся, куда это вы пропали. — О, я уже давно живу здесь, — ответил Герствуд, думая лишь о том, как бы поскорее отделаться от своего собеседника. — Дела идут хорошо, надеюсь? — Прекрасно. — Очень рад слышать, — сказал Карджил. Несколько секунд они смущенно разглядывали друг друга. — Ну, я пойду наверх. Меня там ждут, — сказал наконец Карджил. — Будьте здоровы! Герствуд кивнул на прощание. — Проклятие! — пробормотал он, направляясь к двери. — Я так и знал, что это случится! Герствуд прошел несколько кварталов и посмотрел на часы. Было только еще половина второго. Он старался придумать, куда бы пойти, где бы еще поискать работы. Погода была скверная, и Герствуду хотелось поскорее очутиться дома. Наконец, почувствовав, что ноги у него озябли и промокли, он сел в трамвай, который доставил его на Пятьдесят девятую улицу. Куда ехать, ему было безразлично. Выйдя из вагона, он направился в обратную сторону по Седьмой авеню. Но слякоть была совершенно невозможная, и бродить без всякой цели стало невыносимо. Герствуду казалось, что он простудился. Подойдя к углу, он стал дожидаться трамвая, направлявшегося на Южную сторону. Нет, в такой день нельзя ходить по улицам. Он поедет домой. Керри была изумлена, увидя его уже в четверть третьего дома. — Погода мерзкая, — только и сказал он. Потом он снял пиджак и переобулся. Ночью у Герствуда начался сильный озноб, и он принял хинин. Его лихорадило до утра, и он, естественно, сидел весь день дома, а Керри ухаживала за ним. Во время болезни он становился беспомощным; к тому же вид у него на сей раз был весьма неприглядный: он лежал нечесаный, в каком-то бесцветном халате. Тусклые глаза глядели мрачно, и он казался теперь почти стариком. Керри все видела, и, конечно, это не могло ей нравиться. Ей хотелось проявить доброту и сочувствие, но что-то в нем удерживало ее на расстоянии. К вечеру у Герствуда был такой ужасный вид, что Керри сама предложила ему лечь в постель. — Ложись-ка ты сегодня один, — посоветовала она. — Ты будешь лучше себя чувствовать. Я сейчас постелю тебе. — Хорошо, — согласился Герствуд. А Керри возилась с постелью и в отчаянии спрашивала себя: «Что же будет? Что это за жизнь?» Еще днем, когда Герствуд сидел, сгорбившись, у батареи и читал газеты, Керри прошла мимо и, взглянув на него, нахмурилась. Она вышла в гостиную, где было не так тепло, как в столовой, опустилась на стул у окна и расплакалась. Неужели жизнь кончена? Неужели ей суждено до гроба оставаться с человеком, который бездельничает и к тому же совсем равнодушен к ней? Всю свою молодость провести взаперти в этих клетушках? Ведь в конце концов она превратилась просто в служанку Герствуда! От слез у нее покраснели глаза, и, когда, приготовив постель, она зажгла газ и позвала Герствуда, тот обратил на это внимание. — Что с тобой, Керри? — спросил он, пристально вглядываясь в нее. Его голос звучал хрипло, волосы были взлохмачены, и это придавало ему крайне неприглядный вид. — Ничего, — чуть слышно ответила Керри. — Ты плакала? — И не думала даже! Он догадывался, что ее слезы вызваны отнюдь не любовью к нему. — Не надо плакать, — сказал он, укладываясь в постель. — Вот увидишь, все еще уладится! Дня через два Герствуд был уже снова на ногах, но, так как погода все еще была отвратительная, он остался дома. Газетчик-итальянец приносил ему утренние газеты, и Герствуд прилежно прочитывал их. После этого он несколько раз бывал в городе, но, повстречавшись снова с кем-то из старых друзей, уже не чувствовал себя уютно в вестибюлях отелей. Теперь он стал рано возвращаться домой и в конце концов перестал даже притворяться, будто ищет работу. Зима не подходящее время для таких поисков. Сидя почти весь день дома, Герствуд, конечно, видел, как Керри ведет хозяйство. В роли домашней хозяйки она далеко не была совершенством, и ее мелкие отступления от принципа бережливости привлекли внимание Герствуда. Раньше, пока просьбы о деньгах не стали для Герствуда мукой, он ничего не замечал. Теперь же, сидя дома без дела, он с удивлением думал о том, как быстро мчатся недели. А Керри каждый вторник требовала денег. — Ты думаешь, что мы живем достаточно экономно? — спросил он в один из таких вторников. — Я делаю все, что могу, — ответила Керри. На этом разговор окончился. Но на следующий день Герствуд снова спросил: — Ты когда-нибудь ходила на рынок Гензевурт? — Я даже и не знала, что такой существует, — ответила Керри. — Вот видишь, а между тем говорят, что там продукты значительно дешевле. Керри не обратила никакого внимания на это указание. Такие вещи не интересовали ее. — Сколько ты платишь за фунт мяса? — как-то спросил Герствуд. — Разные бывают цены, — ответила Керри. — Филейная часть для бифштекса стоит, например, двадцать два цента фунт. — А ты не находишь, что это очень дорого? В том же духе продолжал он расспрашивать ее и о других продуктах, пока это не превратилось у него в какую-то манию. Герствуд узнавал цены и хорошенько запоминал их. Вместе с тем он стал проявлять все большие способности в качестве посыльного. Началось, конечно, с мелочей. Однажды, когда Керри надевала шляпу, Герствуд остановил ее: — Куда ты идешь, Керри? — В булочную, — ответила она. — Давай-ка я схожу, — предложил он. Керри охотно согласилась, и Герствуд пошел за хлебом. Каждый день под вечер, отправляясь на угол за газетами, он спрашивал ее: — Тебе, может, что-нибудь нужно? Постепенно Керри привыкла пользоваться его услугами. Но зато она лишилась своих еженедельных двенадцати долларов. — Дай мне сегодня на хозяйство, — сказала она как-то утром, во вторник. — Сколько тебе нужно? — спросил Герствуд. Керри великолепно поняла смысл этого вопроса. — Долларов пять, — ответила она. — Я задолжала за уголь. Несколько позже, в тот же день, Герствуд заметил: — Итальянец на углу продает уголь как будто дешевле, кажется, по двадцать пять центов за бушель. Я буду покупать у него. Керри отнеслась к этому с полным равнодушием. — Хорошо, — сказала она.