Под землей и океанами Циви светятся бесконечные стеклянные нити, и мысли древних машин ползут по ним, медленно становясь чем-то новым. Руины Циви – это строительные леса. Однажды жизнь вновь вырастет на них, вновь потянется вверх и оставит за собой свои собственные руины. Очередную строку на бесконечном палимпсесте Циви. – Мне кажется, – говорит темный корабль субразуму, медленно начиная что-то понимать, – что все планеты, которые ты описываешь, имеют что-то общее. На самом деле они определяются не тем, что ты говоришь, а тем, что осталось несказанным. Они все – наше начало, наш дом. Субразум улыбается в пустыне корабельного разума, и в ее глазах видны белые облака, и голубые океаны, и бесконечная зелень. – Я поэтому сомневаюсь? Потому что не могу отпустить прошлое? Потому что я был собран Контролером неправильно, я хромой посол, спотыкающийся, не успев сделать ни одного шага? Ты – часть меня, которая все еще тоскует по дому? Часть, которая определяет все сущее через то, что остается после него? Император не хочет отправлять непослушного, но любимого визиря на плаху. Корабль созывает автохирургов, чтобы вырезать этот пережиток, чтобы разорвать нить, которая держит его. Но субразум только качает головой. – Дом – это просто самое ясное зеркало, в котором можно увидеть то, что ты ищешь, корабль. Напомнить о чем-то, что ты забыл. – И что же это? Хирурги стоят рядом с фрактальными ножами наготове, ожидая только приказа корабля – вырезать и отменить. – Чтобы быть послом, нужно только одно, – говорит субразум. Не обращая внимания на хирургов, она бросается в основной разум темного корабля и обнимает его. Ее кожа тепла от солнца, она пахнет песком и экзотическими специями, потом и ветром. Субразум растворяется в потоке разума темного корабля, и Корабль вдруг наполняет та радость, которую испытывает путник, увидев пурпурные горы на новом горизонте, впервые услышав голоса незнакомого города, любуясь громоподобным великолепием ракеты, взлетающей к небу на рассвете. И когда темные пальцы гравитации 61 Лебедя бросают его в пустоту между галактиками, он понимает, что это чувство – единственное, что действительно стоит сохранить, единственная константа в изменчивых мирах Сети, сотканных из желаний, страхов и тоски по бесконечности. Призрачные псы Все начинается со свистка. Он отдается эхом в воздухе прохладного летнего вечера, переходит почти в визг. Руби тут же вытаскивает нос из норы, которую мы выкопали в засохшей маминой клумбе в надежде найти пиратские сокровища. Она разворачивается и бежит к забору, изо всех сил виляя пушистым, как у всех лабрадоров, хвостом. Принцесса тоже оживляется, откладывает кость в сторону, зевает и с достоинством идет за Руби. Мгновение я думаю, что папа пришел домой пораньше, и сердце бьется сильнее. Но нет, это притаился за забором долговязый Собачий мальчик, нелепо сложившись почти двое и прижав багровую морду к доскам. Я стою на коленях с пиратской саблей в руках и смотрю на него, но он, кажется, меня не замечает. А потом он начинает лаять, очень громко. В груди у него как будто грохочет гром. Принцесса и Руби слушают, прижав уши. Когда он замолкает, слышно только тяжелое собачье дыхание. Потом он встает и смотрит на меня большими белыми глазами. – Эй, малыш, – говорит Собачий мальчик, – а ты в курсе, что у вас дома живут призрачные псы? Он встает и скрещивает волосатые руки на груди, обтянутой майкой «Найк». Вокруг глаз у него противные темные круги, и он смотрит на меня пристально, как собака, которая чего-то хочет. У меня пересыхает в горле, но Принцесса и Руби все еще виляют хвостами, так что я не могу убежать в дом. Я встаю и иду к забору. – Призрачные псы? – Ну, типа, мертвые. Старые. – Он скребет нос и скалится. До меня доносится запах застарелого пота и земли, и у меня перехватывает дыхание. – Ты того, поосторожнее. Они могут заставить тебя сделать какую-нибудь гадость. Когда взрослые над тобой издеваются, это сразу видно. Они как будто ухмыляются, еле заметно. Но Собачий мальчик зверски серьезен, прямо как мистер Ганн, когда объясняет географию в школе. – Ладно, – говорю я, делаю шаг назад и погружаю пальцы в мех Руби. Собачий мальчик просовывает волосатую руку через забор, и Руби нюхает ее, ухмыляясь по-собачьи. Хвост продолжает медленно вилять. – Не стыдно бояться призрачных псов. – Собачий мальчик все еще смотрит на меня. – Саймон! – вдруг кричит мама. – Что ты делаешь? Она стоит у кухонной двери, хмурая и испуганная. Собачий мальчик тявкает Принцессе и Руби и начинает отступать. – Похоже, у тебя неприятности. – Опять ты! – кричит мама. – В следующий раз я звоню в полицию! Собачий мальчик смотрит ей за спину и издает низкое рычание. Потом разворачивается и убегает вприпрыжку, шлепая грязными «найками» по асфальту. – Саймон, иди сюда. Холодно уже. И не разговаривай с этим мальчиком, пожалуйста. – Он сам. И вообще, он не со мной говорил, а с Руби. И с Принцессой. – Ладно, уже ложиться пора. – Мама берет меня за плечо. – Скоро папа придет. – А можно Руби будет спать в моей комнате? – Думаю, да. – Она устало вздыхает и коротко обнимает меня. У нее новые духи, третий раз за месяц, и пахнет она теперь странно, как загорелые леди в «Дженнерсе». – Только папе не говори. – Хорошо, – соглашаюсь я и захожу внутрь, в тишину. В своей комнате я долго лежу без сна. Руби лежит рядом, дергает лапами и тявкает, ей снятся какие-то собачьи сны. В принципе это логично. Раз собаки не попадают в рай, значит, они просто остаются здесь, когда умирают, и их должно становиться все больше и больше. Толпы. Везде. Я вспоминаю всех собак, которых видел в жизни. А если каждая из них становится призраком? И что будет есть такая куча собак-призраков? Я решаю, что есть они могут разве что друг друга. Тогда некоторые из них будут становиться больше и сильнее, как в «Горце». Когда я думаю об этом, я весь становлюсь липкий, как в тот раз, когда я нашел в саду мертвую птицу, кишащую белыми червями. Бульканье труб в новом доме похоже на собачье рычание, и я вдруг понимаю, что мне нужно пописать. А если в комнате сидит призрачный пес и только и ждет, пока я встану? Но дыхание Руби и собачий запах внушают мне ощущение безопасности. Она бы наверняка знала. Так что я встаю, осторожно, чтобы не разбудить ее. Если вставать по ночам, она думает, что уже утро, и просится на улицу играть. Я решаю воспользоваться туалетом в прачечной, чтобы не ходить мимо спальни. Спускаюсь по узкой лестнице. Доски под толстым ковром скрипят, как резиновые игрушки Руби. В прачечной жарко и пахнет бельем, которое мама повесила на сушилку под потолком. В углу гудит бойлер. Мама не любит, когда мы ходим сюда писать, говорит, что мы разносим микробов по всему дому, но с пустым мочевым пузырем призрачные псы уже не так страшны. Я открываю кран, чтобы помыть руки, и что-то смыкается на моей правой кисти. Это похоже на собачью хватку, холодные зубы впиваются в тело. Больно. Из раковины доносится сырой густой запах канализации. Я пытаюсь отдернуть руку. Призрачные челюсти крепко сжимаются. Зубы скрежещут по костям запястья. Я кричу. Сквозь боль я вижу мокрую черную собаку. Ее ярко-зеленые глаза смотрят на меня из зеркала. Где-то далеко хлопает дверь. Потом загорается свет и появляется мама. – Саймон, – говорит она, моргая на свету. В волосах у нее бигуди, и голова похожа на клумбу. – Что ты здесь делаешь? Холодная боль из запястья перебирается куда-то под ложечку и выливается слезами. – Да что с тобой не так? – Мама хватает меня за руку, прямо там, где были собачьи зубы. Суставы ее костлявой руки белеют под канарским загаром. – Ну что вот с тобой делать? Я смотрю ей в глаза, вижу в них отблеск зелени и вдруг понимаю, куда делась собака-призрак. Она тащит меня по лестнице в мою комнату и почти бросает обратно в кровать. – Выгони эту псину из комнаты, она грязная. Руби, вон! Немедленно! Руби встает и трясет головой, хлопая ушами. Спускается по лестнице, поджав хвост. Мама захлопывает за собой дверь. Я сворачиваюсь под одеялом, боль все еще пульсирует в запястье. Я пытаюсь найти место, нагретое Руби, но оно скоро остывает. В стенах булькают и лают трубы. На следующий день в школе я чувствую себя очень усталым. Мел мистера Ганна царапает доску с таким звуком, как будто тявкает маленькая белая собачка. После школы я веду Принцессу и Руби гулять, просто чтобы уйти из дома. Они тянут изо всех сил – точнее, Руби тянет, Принцесса слишком величава для этого. Я позволяю им выбирать дорогу, просто иду и дышу, не думая, и смотрю на белые отметины на руке. Они все еще болят. Я слишком поздно понимаю, куда меня ведут собаки. Они втроем сидят на скамейке между китайской прачечной и магазином «Скоттмид». Собачий мальчик прислонился к фонарю немного поодаль и курит. Они смотрят на него с каким-то тихим благоговением. Принцесса и Руби тянут меня, чтобы посмотреть на них. – Нельзя, – пытаюсь возразить я и дергаю поводок так, что у Руби глаза лезут из орбит, но мне не хватает сил. И все равно уже слишком поздно. Самый большой из всех троих встает, отбрасывает фантик и лениво подходит ко мне. Белое рыхлое тело едва влезает в спортивный костюм. Из-за толстой шеи он похож на бульдога. – Это кто тут у нас? – Он что-то жует, и рыхлые белые щеки трясутся. На мгновение холодная тяжесть снова поселяется в кишечнике и мочевом пузыре.