– Ладно, будем считать это первым свиданием, – прошептал Яакко и повернулся к морю спиной. Невидимые планеты (Итало Кальвино – с извинениями) ПУТЕШЕСТВУЯ ПО СИСТЕМЕ 61 ЛЕБЕДЯ и готовясь пересечь пропасть меж галактик, темный корабль отдает своим субразумам приказ описать посещенные миры. В жизни темных кораблей, как и в жизни любых послов, всегда наступает период сомнений. Пока нейтралино темной материи взаимно уничтожаются в голодном сердце Чоун-привода, все приближая скорость корабля к скорости света, сам корабль не может перестать думать – достоин ли его груз Сети и Контролера? Что, если дар, который он несет, данные, кропотливо собранные из электромагнитного эха молодых цивилизаций и теплых инфракрасных снов сфер Дайсона, информация, записанная на тонны перекрученных нитей ДНК, в каждом грамме которых содержатся петабайты данных… что, если это всего лишь записка в бутылке, которую однажды подберет рыбак на неизвестном берегу, подберет – и выбросит, сочтя бессмысленной? И поэтому, пока безжалостная рука Лоренца не сжала корабельные часы так, что с каждым движением стрелок минуют эоны времени, пока звездный взгляд Вселенной не стал единственным, сверкающим, синеватым глазом судии, корабль роется в своей памяти и пытается нащупать паттерн, который сумеет избежать голодной энтропии. За тысячелетия пути разум темного корабля стал так велик, что ему не помешали бы исследователи и карты. Содержащиеся в нем сокровища можно описать только метафорами, хрупкими, смутными и далекими, как миражи. Но постепенно среди многочисленных агентов огромного беспорядочного разума корабль начинает выделять голосок крошечного субразума, совершенно незначительного, одинокой странницы в пустыне, пришедшей с таких далеких границ корабельного разума, что ее можно было бы счесть путешественником из другой страны, путешественником, который набрел на древнее причудливое царство на другом конце света и стал служить насмешливому всемогущему императору. Субразум не дает кораблю ни симуляций, ни образов разума – одни только слова. Она общается символами, намеками и шепотками, которые вдруг высвечивают старые связи в разуме темного корабля, напоминают о сияющих городах и шоссе, увиденных с орбиты, и картах древних планет, нарисованных гортанными обезьяньими криками. Планеты и смерть Правители планеты Ойя любят мертвецов. Они обнаружили, что в трупах на кладбище живут ксенокатаболические бактерии, которые, будучи особым образом обработаны и подселены в микробиом кишечника, значительно продлевают срок жизни ойянцев. Кладбища на Ойе – это крепости, тщательно охраняемые от Воскресителей, смелых рейдеров, которые ищут жучков бессмертия в плодородной почве, питаемой давно умершими. Те из самых богатых ойянцев – а им опасны только несчастные случаи да насилие, – что цепляются за похоронные традиции, находят место последнего упокоения в тайниках, их хоронят в гробах-торпедах, окруженных сложным оружием и ловушками, которые охраняют их последнее пристанище от чужих жадных рук. Самый богатый и самый честолюбивый из всех ойянцев похоронен не на Ойе, а на Ниргале, мертвой красной планете, что с начала времен будоражит ойянцев. Освобожденный от оков старости, имеющий возможность посвятить тысячелетия вздорным проектам, лишенный свойственной смертным близорукости, он сконструировал ракеты для полета к Ниргалу и построил там город. Город расположен в глубоких пещерах, которые защищают его от резких лучей солнца. Но за ним никто не последовал, потому что ойянцы предпочитали проводить свою затянувшуюся жизнь в куда более нежных объятиях родной планеты. И за долгие годы, минувшие с тех пор, Ниргал стал кладбищем. Там бывают только путешественники из иных миров, прилетающие на эфемерных кораблях, чьи прозрачные очертания еле заметны в вихрях красной пыли. Надев экзоскелеты, сохраняющие их хрупкие тела, туристы исследуют бесконечные пещеры, в которых до сих пор сохранились великолепные технологии ойянцев, и бродят по запутанным следам ног и вездеходов на песках Ниргала. Они заранее дают своим противотуманным плащам инструкцию вернуть каждую частицу оксида железа на прежнее место, чтобы любой след ойянцев сохранился навеки. Но, оставляя пески Ниргала нетронутыми, они увозят с собой запах отчаяния, исходящий из могилы бессмертного ойянца, запах, напоминающий об их собственной окончательной смерти, такой, впрочем, далекой. Но Ниргал жив, ибо выносливые бактерии из тела ойянца уходят все глубже под поверхность красной планеты и строят собственные странные города. Украденные у мертвых, они медленно крадут Ниргал. Планеты и деньги На Лакшми все понимают, что настал день запуска, когда везде начинает пахнуть дрожжами, липко вонять вчерашним алкоголем, хотя, казалось бы, вечеринка еще не началась. Запах исходит от искусственных бактерий, которые вырабатывают и извергают топливо на основе четырехокиси азота в перегонных кубах и биореакторах, что стоят в гаражах и на задних дворах. Потому что каждый на Лакшми строит свои собственные ракеты. Когда темнеет, ракеты взлетают, как бумажные фонарики, ярко-рыжим ураганом, окруженным танцем огненно-золотых лент, с грохотом, похожим на пушечную канонаду. Они доставляют грузы на все увеличивающееся рукотворное кольцо, которое планета с гордостью носит вокруг талии. Жители Лакшми смотрят на них одно-единственное мгновение. Стоит хвостам ракет исчезнуть из виду, все срочно лезут в карманы, и бледный свет экранчиков смартфонов освещает голодные лица. На экранах растут цифры. Девушки и юноши Лакшми строят свои ракеты не ради красоты или исследования, а из чистой жадности, ибо единственная валюта на Лакшми – квантовая крипта, которая майнится в космосе. Ракеты уносят в небо целые монетные дворы, которые превращают хаос космического пространства в деньги, штампуя одну виртуальную монету с каждым броском господних костей – уникальным, анонимным, устойчивым к подделке. Эти монетные дворы отправляют деньги своим владельцам лучами когерентного излучения. Ночью запуска небо покрывают новые звезды, и с каждой вспышкой звякает уведомление о чьем-то банковском счете. Световые монеты исчезают, стоит их измерить и проверить, поэтому, если вы не из не любящих неопределенность банкиров, единственный способ выжить на Лакшми – посвятить все свои силы ракетостроению. Тем не менее люди Лакшми считают себя по-настоящему свободными, свободными от централизованных систем и правительства, от ошибочных мечтаний прошлого, от звездолетов, от галактических империй, от королей и императоров. Они лишь постоянно стремятся к всеобщему изобилию и богатству. По правде говоря, они правы. Если бы они повнимательнее изучили запутанные финансовые отношения между бесчисленными световыми монетными дворами и банками, которые вращаются вокруг их планеты, они обнаружили бы сложные формулы, связывающие квантовую механику и гравитацию, способ определить направление движения Лакшми в изначальной инерционной системе Вселенной и, наконец, новую теорию создания машин, меняющих гравитацию и инерцию, машин, которые могли бы унести города Лакшми в небо и за его пределы. Но эта древняя мечта слишком глубоко сокрыта в сиянии многочисленных валют Лакшми и тонет в громе взлетающих ракет. Планеты и гравитация Если путешественница с планеты Ки посещает другой мир, поначалу она чувствует себя плоской, маленькой, ограниченной двумя измерениями, узницей гравитации, то и дело пытающейся взлететь, как беспомощная муха. Но через некоторое время она обнаруживает, что не может оторвать взгляда от горизонта, что стоит, зачарованная и неподвижная, любуясь краем света, непроницаемой круглой границей, которая окружает ее со всех сторон. На Ки нет горизонта как такового. Это по-настоящему трехмерная планета. Трудно сказать, где начинается или заканчивается Ки: она размыта, как чернильное пятно, которое растекается по бумаге пространства и влетает в гравитационные колодцы других миров. При рождении жители Ки получают личные летательные аппараты: реактивные ранцы, управляемые мыслью и приводимые в действие тщательно сфокусированной фазированной решеткой микроволновых лучей, вырабатываемых обширными полями солнечных батарей, которые покрывают всю поверхность планеты, весьма запущенную. Города Ки постоянно воюют с гравитацией. Одни стоят на вершине колонн, сделанных из электромагнитных полей и железных зерен, колонн таких высоких, что они высятся над атмосферой Ки. Другие города тянутся вдоль орбитальных колец вокруг Ки, а третьи парят в небе и представляют собой фуллерены, которые легче воздуха. Космические лифты легко достигают точек Лагранжа, а аэростаты непрерывным потоком перевозят людей и материю, погружаясь в атмосферу и выходя из нее, и дергаясь, как удочки. Те, кто вырос на Ки, сразу постигают природу трех пространственных измерений. Глядя, как обитатели двухмерных планет ползают по поверхности своих миров, не поднимая глаз, вы, естественно, начинаете задаваться вопросом: а есть ли места, которые уже вы не способны видеть, другие измерения, которые еще предстоит покорить. К вашему удовольствию, ученые Ки говорят, что таких измерений еще много, десять, одиннадцать или даже двадцать шесть. Впрочем, они добавляют, что, насколько им известно, только три знакомых измерения в самом деле бесконечны, а все остальные свернуты в крошечный горизонт, похожий на поверхность крошечной планеты, где нет места ни для башен, ни для летающих автомобилей или реактивных ранцев, и что единственное, что способно проникнуть в запретные измерения, – это гравитация, самая презираемая из всех сил Ки, великий враг полета. Вот почему люди Ки направляют всю свою энергию на покорение оставшегося бескрайнего измерения – времени. Они строят великие архивы, которые будут стремиться ввысь долгие эоны и унесут частичку Ки в подобную времени бесконечность. С каждой планетой, которую описывает субразум, темный корабль сомневается все сильнее. Он не помнит эти миры, но субразум оживляет их, просто переставляя символы. Может быть, она – конфабуляторный агент, остаток какой-то примитивной рудиментарной функции сновидений из когнитивной архитектуры темного корабля и все ее планеты – всего лишь корабельные мечты и страхи? И, если это так, откуда темному кораблю знать, что он везет что-то, представляющее ценность? А вдруг он сам – просто случайная мутация в генетическом алгоритме, имитирующем темные корабли, создавая и уничтожая миллиарды вариантов, просто чтобы найти тот, который переживет темную пустоту? И все же в каждом новом мире есть нечто знакомое, странная меланхолия и тихая радость, и темный корабль продолжает слушать. Планеты и глаза На планете Глаукопис самым ценным имуществом считаются глаза. С рождения вы носите очки, контактные линзы или искусственные глаза, которые фиксируют все, что вы видите, а также позволяют другим видеть вашими глазами, а вам – их глазами. Достигнув совершеннолетия, вы неизбежно выбираете точку зрения, которая не является вашей собственной, и отдаете свое зрение кому-то другому. Материальное изобилие на Глаукописе достигнуто давно, так что точка зрения, уникальное восприятие действительности, остается единственным достойным товаром. За века такой торговли точки зрения на Глаукописе были так тщательно перетасованы между десятью миллиардами тел, что на планете не найдется двух влюбленных, которые видели бы друг друга, и ни одна мать никогда не видела собственное дитя, а если такое и случалось, это была лишь мимолетная вспышка в калейдоскопе. Редкие мечтатели на Глаукописе предпочитают отдавать свои глаза машинам. Они позволяют запрограммированным вирусам контролировать коннект своих зрительных центров, чтобы машины получили способность распознавать слабое эхо жизни в спектроскопии далеких внесолнечных планет так же, как вы узнаете собственную бабушку, мгновенно и несомненно. Взамен им разрешается смотреть на мир глазами машин, и поэтому только они знают, каково это – летать через тысячекилометровые водные фонтаны, бьющие на поверхности далекой луны, где цветет первобытная жизнь, и только они видели акварельные оттенки вечной бури, бушующей на южном полюсе газового гиганта. Но, поскольку они не могут делиться зрением с другими глаукопийцами, их презирают. Они – слепцы в царстве всевидения. Нам легко смеяться над Глаукописом, ведь в своем путешествии мы видели невообразимое, легко думать, что они затерялись в бесконечном коридоре зеркал. Но нам не мешало бы понимать, что Глаукопис давно погиб и нам осталось только то, что видели их глаза. Возможно, однажды будет построена машина, которая поглотит все, виденное ими, и сумеет реконструировать разумы тех, кто это видел. Возможно, она даже позволит узнать, кто же что видел на самом деле, не перетасовывая колоду глаз, которой когда-то был Глаукопис. Планеты и слова Сешат – планета книг, планета чтения и письма. Жители Сешат не только записывают каждый момент своего бодрствования, они еще и создают машины, которые умеют писать жизнь. В качестве чернил на Сешат могут использоваться стволовые клетки, пластик или сталь, и поэтому слова могут стать плотью и пищей, разноцветными конфетами и оружием. На Сешат можно съесть шоколадное суфле в форме своего сна, а ясноглазый древний шоколатье может обзавестись новым сердцем, которое само по себе будет словом, обретшим плоть. Каждый предмет на Сешат умеет писать и штампует бесконечные идиотские истории о том, каково быть коровой, упаковкой таблеток или бутылкой вина. И, конечно же, геномы живых существ также читаются и пишутся: теломеры в клетках сешатианцев копируются, расширяются и переписываются крошечными молекулярными писцами, поэтому жители Сешат живут почти так же долго, как книги. Неудивительно, что Сешат переполнена, что свалки полны обломков пластика, что все сети стонут от чуши, которую несут спам-боты, что холодильники и сирены имеют литературные амбиции, что из пастей секвенаторов ДНК течет и течет бесконечный тетраграмматон Вавилонской библиотеки и что всему этому не видно конца. Тем не менее сешатианцам очень хочется почитать что-нибудь новенькое. Они придумали книги с золотыми страницами, в которых может писать сама Вселенная: книги, где атомы золота вытесняются частицами темной материи и оставляют след в бережно созданных нитях ДНК. Это позволяет потокам тьмы тоже быть прочитанными и интерпретированными. Идут века, незримые чернила нейтралино и аксионов высыхают и образуют слова на золотых страницах, слова, которые говорят о кораблях, которые можно было бы выстроить, чтобы проследить каждый вихрь и каждую букву в пустоте и превратить темные фразы в свет. Люди Сешат, затаив дыхание, надеются, что их планета станет первой строчкой в священной книге или хотя бы крючком, который зацепит нить, а не неизбежной финальной точкой. Планеты и руины Циви – безмолвная планета. Ее пустые города давно стали великолепными руинами, высящимися даже над горами: космические башни и лифты, космические фонтаны, пусковые петли, рельсотороны, разгонные двигатели, слингатроны, космические самолеты, небесные якоря, потускневшие излучатели лазерных двигательных установок, все еще обслуживаемые терпеливыми машинами, но потихоньку разрушающимися. Легко подумать, что Циви – иссохшая плацента какого-то древнего младенца. Но на дне океана, сером и бесцветном, будто отражение лунной поверхности, искореженные осколки огромных двигателей превращаются в коралловые замки, их жесткие очертания смягчаются и нарушаются кольчатыми полипами и разноцветными завитками. На континентах Циви с неба иногда спускаются огромные надутые шары из драгоценного металла. Они сделаны из платины, добытой в поясе астероидов неутомимыми роботами, расплавленной солнечным светом в зоне нулевой гравитации, сросшейся в пористые сферы, похожие на гигантские металлические безоары, и отправленной на Циви. Шары падают со скоростью едва ли не в сотню миль в час в тропические леса и океаны и в тихие заросшие города. Они рушатся на землю с нежным стуком и становятся домами для насекомых, птиц, мхов и лишайников.