Мы вместе ныряем в дверь, в свет и пламя. Элегия в честь юного лося Застрелив молодого лося, Косонен попытался написать стихотворение, сидя у костра. Был конец апреля, и на земле еще лежал снег. По вечерам уже можно было сидеть на улице, на бревне у костра, на маленькой полянке, где стояла его хижина. Отсо было удобнее снаружи, а Косонен предпочитал компанию медведя одиночеству. Медведь громко храпел на куче еловых веток. От сохнущей шерсти тянуло сыростью и лосиным дерьмом. Косонен вытащил из кармана блокнот в мягкой обложке и огрызок карандаша. Пролистал блокнот: почти все страницы были пусты. Слова стали скользкими, поймать их было труднее, чем лося. Не этого, конечно, беззаботного и молодого. Старый лось никогда не подпустил бы человека и медведя так близко. Он царапал слова на первой пустой странице, крепко сжимая карандаш. Рога. Сапфировые рога. Плохо. Застывшее пламя. Корни деревьев. Раздвоенные стрелы судьбы. Должны быть слова, точно отражающие отдачу арбалета, звук, с которым стрела входит в плоть. Но это было все равно что пытаться поймать снежинку ладонью. Да, мгновение ты видишь кристаллическую структуру, но потом она тает. Он закрыл блокнот и чуть не бросил его в огонь, но передумал и положил его обратно в карман. Нет смысла выкидывать хорошую бумагу. Да и в сортире скоро последний рулон закончится. – Косонен снова думает о словах, – проворчал Отсо. – Лучше бы Косонен выпил. Тогда не надо слов. Можно спать. Косонен посмотрел на медведя. – Что, самый умный, да? Может, сам будешь стрелять в лося? – Он похлопал по арбалету. – Отсо умеет нюхать. Косонен умеет стрелять. Оба умеют пить. Отсо сладко зевнул, обнажив гигантские желтые зубы. Затем перекатился на бок и удовлетворенно вздохнул: – Скоро у Отсо будет много выпивки. Возможно, медведь был прав. Может быть, нужно было просто выпить. Какой смысл быть поэтом: они уже написали все стихи в мире. Где-то там, в небесах. Вероятно, у них были поэтические сады. Или места, где можно стать словом. Но дело было не в этом. Слова должны исходить от него, грязного бородатого мужчины, живущего в лесу. С дырой в земле вместо сортира. Светлые слова из темного материала – вот это поэзия. Если они получаются, конечно. Ему было чем заняться. Белки вчера почти сломали замок, мелкие ублюдки. Дверь в погреб нужно было укрепить. Но это все могло подождать до завтра. Он уже собирался открыть бутылку водки из снежного тайника Отсо, когда Мария пролилась с неба дождем. Внезапным холодным дождем – словно в сауне на голову вылили ведро воды. Но капли не коснулись земли, они поплыли вокруг Косонена. Пока он смотрел, они изменили форму, слились и превратились в женщину с тонкими, как веретена, костями, облеченными туманной плотью. Она походила на стеклянную скульптуру. Маленькие груди были идеальными полушариями, признак ее пола – равносторонним серебряным треугольником. Но лицо оставалось знакомым – маленький нос и высокие скулы, губы, за которыми прятался острый язычок. Мария. Отсо мгновенно вскочил и встал рядом с Косоненом. – Плохой запах, пахнет богом, – зарычал он. – Отсо кусается. Дождевая женщина с любопытством посмотрела на него. – Отсо, – строго сказал Косонен и схватился за шкуру на грубой шее медведя, чувствуя, как напрягаются огромные мышцы. – Отсо – друг Косонена. Послушай Косонена. Не время кусаться. Время спать. Косонен будет говорить с богом. Затем он поставил бутылку водки в снег прямо у медведя под носом. Отсо понюхал бутылку и поскреб передней лапой подтаявший снег. – Отсо уходит, – наконец сказал он. – Косонен кричит, если бог кусается. Отсо приходит. Он ловко подхватил бутылку пастью и убрался в лес развязной, шаркающей походкой. – Привет, – сказала дождевая женщина. – Здравствуй, – осторожно сказал Косонен. Он не знал, настоящая ли она. Чумные боги были хитры и вполне могли вынуть образ Марии из его разума. Он смотрел на арбалет со снятой тетивой и прикидывал шансы: алмазная богиня против лесного поэта не в лучшей форме. Плохо. – Твоя собака меня не очень любит, – сказала Мария, легла на бревно Косонена и заболтала в воздухе сверкающими ногами, как всегда делала Мария в сауне. Косонен решил, что это она, и почувствовал комок в горле. Прокашлялся. – Это медведь, а не собака. Собака бы залаяла. Отсо просто кусается. Ничего личного, такова его природа. Он подозрительный и сварливый. – Прямо как кое-кто, кого я когда-то знала. – Я не параноик. – Косонен нагнулся и попытался раздуть огонь. – В лесу учишься быть осторожным. Мария огляделась. – Мне казалось, мы дали вам больше снаряжения. Здесь как-то… примитивно. – Ага. У нас было много гаджетов, – сказал Косонен, – но они ничего не могли против чумы. У меня был умный пистолет до этого, – он погладил арбалет, – но он заразился. Я убил его большим камнем и бросил в болото. У меня есть лыжи, кое-какие инструменты и вот это, – Косонен постучал пальцем по виску, – пока хватает. Так что все хорошо. Он подложил немного растопки под треугольник из небольших бревен, и пламя разгорелось снова. Трех лет хватило, чтобы научиться хотя бы управляться с деревом. Кожа Марии в мягком свете костра казалась почти человеческой, и он присел на еловые ветки Отсо, наблюдая за ней. Оба помолчали. – И как ты там? – спросил он. – Сильно занята? Мария улыбнулась. – Твоя жена выросла. Она уже большая девочка. Ты даже не хочешь знать, насколько большая. – Значит, ты – не она? С кем я говорю? – Я она, и я не она. Я часть, и я целое. Это перевод. Ты не поймешь. Косонен положил в кофейник немного снега, чтобы тот растаял. – Ладно, я же дикарь. Но я понимаю, что ты здесь, потому что хочешь чего-то. Так что перейдем к делу, perkele! Мария глубоко вздохнула. – Мы кое-что потеряли. Кое-что важное. Кое-что новое. Мы называли это искрой. Она упала в город. – Я думал, у вас есть копии всего. – Квантовая информация. Часть нового бита. Ее нельзя скопировать. – Сложно-то как. Между бровями Марии появилась морщинка. Косонен помнил ее по сотням их ссор и сглотнул. – Хочешь говорить в таком тоне? Ладно. Я думала, ты будешь рад меня видеть. Мне не нужно было приходить. Вместо меня могли прислать Микки Мауса. Но я хотела тебя увидеть. Большая Мария хотела тебя увидеть. Ладно, ты решил прожить свою жизнь печальным лесным бродягой. Пожалуйста. Но хотя бы послушай. Ты многим мне обязан. Косонен ничего не сказал. – Понятно, – сказала Мария, – ты все еще винишь меня за Эсу. Она была права. Именно она получила первую машинку Санта-Клауса. «Мальчику нужно все самое лучшее, – говорила она. – Мир меняется. Нельзя, чтобы он отстал. Пусть он будет маленьким богом, как соседский ребенок». – Думаю, мне не следует винить тебя, – сказал Косонен. – Просто ты… часть. Тебя там не было. – Я была там, – тихо сказала Мария. – Я помню. Лучше, чем ты сейчас. Я лучше забываю и лучше прощаю. Ты этого не умел. Ты просто… писал стихи. А другие пошли дальше и спасли мир. – Отлично, – сказал Косонен и потыкал палкой в огонь. В дым взлетело облако искр. Мария встала. – Вот и все. Я ухожу. Увидимся через сто лет. Воздух похолодел. Вокруг нее замерцал ореол. Косонен закрыл глаза и крепко сжал челюсти. Подождал десять секунд. Затем открыл глаза. Мария все еще беспомощно смотрела на него. Он не сдержал улыбки. Она никогда не уходила, не оставив за собой последнее слово. – Прости, – сказал Косонен, – много времени прошло. Я жил в лесу с медведем. Это не улучшает человеческий нрав. – Я не заметила разницы.