Налив чаю, я протянул ему кружку. Он принялся увлеченно дуть на воду, избегая поднимать взгляд. — Знаете… Я ведь понимаю, что вы с самого начала не хотели с нами связываться. — Маккензи сконфуженно пожал плечами. — В общем, мне очень жаль, что я вас вынудил… — Ничего. Я и так увяз в этом деле, просто до меня не доходило. — Может быть… но ведь как все обернулось… Ну, понимаете… — Вы не виноваты. Маккензи неопределенно кивнул, как бы сожалея, что не сумел сделать большего. Впрочем, не он один это чувствовал. — И чем же теперь собираетесь заняться? — спросил инспектор. Я пожал плечами. — Поищу что-нибудь в Лондоне. А там видно будет. — Не хотите поработать судмедэкспертом? Я чуть было не рассмеялся. Чуть было. — Сомневаюсь. Инспектор почесал шею. — Что ж, вас понять можно. — Он взглянул мне в глаза. — Конечно, вам вряд ли приятно это услышать от меня, но все-таки… Может, не стоит торопиться? Есть и другие люди, кому пригодилась бы ваша помощь. Я отвернулся к окну. — Пускай поищут кого-нибудь другого. — И все же подумайте, ладно? — сказал Маккензи, поднимаясь со стула. Мы пожали друг другу руки. Он уже поворачивался к выходу, когда я кивнул на его родинку. — На вашем месте я показался бы доктору. На следующее утро я навсегда оставил Манхэм. Хотя и не сразу. Меня ждало еще одно прощание, совсем иного свойства. В ночь перед отъездом мне вновь приснился сон, и я понял, что он — последний. Все оставалось мирным и знакомым, как всегда. За исключением одного важного обстоятельства. Кара и Алиса покинули дом. Я бродил по пустынным комнатам, понимая, что мне их уже не увидеть. Понимая, что все правильно, что так и должно быть. Линда Йейтс говорила, что сны так просто не приходят, для них есть причина, хотя вряд ли слово «сон» подходит к моим переживаниям. И теперь, какой бы ни была моя личная причина, ее больше нет. Проснулся я с мокрыми щеками. Но разве за это меня кто осудит? Кто осудит?.. Писк мобильника вернул меня к реальности. Выдохнув целое облако пара, я полез в карман. «А, вот кто мне звонит!» — улыбнулся я. — Привет! — сказал я в трубку. — Ты в порядке? — Все отлично. Я не помешала? От голоса Дженни в груди расплылось знакомое тепло. — Ну что ты, конечно, нет! — Мне сказали, что ты уже на месте. Как добрался? — Нормально. Даже согреться успел. Только из машины вылезать не хотелось. Дженни рассмеялась. — Ты там долго собираешься пробыть? — спросила она. — Пока не знаю. Но и лишней секунды тоже не задержусь. — Это хорошо. А то в квартире уже сейчас как-то пусто… Я расплылся в улыбке от уха до уха. Надо же, а ведь до сих пор не верится, что нам выпал еще один шанс. Впрочем, я за него благодарен безмерно. Дженни почти умерла. Точнее, умерла-то она по-настоящему, но те слова, что так меня перепугали, относились к Генри, а не к ней. Впрочем, еще пара минут — и все было бы кончено и для Дженни. Чистой воды случайность, что в суматохе неудачной облавы на мельницу никто не вспомнил про бригаду «скорой помощи» и не отослал ее в город. Когда я позвонил от Генри, медики только-только выехали в обратный путь, и их тут же направили к нам. Кабы не это счастливое обстоятельство, та искорка жизни, что я вдыхал в легкие Дженни, потухла бы еще до появления врачей. Потом выяснилось, что ее сердце все-таки остановилось, сразу по прибытии в больницу, а потом еще раз, час спустя. Только после каждой остановки его запускали снова. Через три дня к ней вернулось сознание, а по истечении недели Дженни перевели из отделения интенсивной терапии. Врачи предупреждали, да я и сам знал, что есть опасность необратимого повреждения головного мозга, прочих органов, вероятность пожизненной слепоты… К счастью, страхи эти не оправдались. Пока ее организм восстанавливался, меня волновали другие, более глубокие и менее телесные, травмы Дженни. Впрочем, мало-помалу я начинал понимать, что беспокоиться не нужно. Она переехала в Манхэм с испуга. А сейчас испуг был побежден. Дженни лицом к лицу столкнулась с кошмаром и пережила его. Прямо как я, хотя и в несколько иной форме. Словом, нас обоих вернули к жизни. В кристальной тишине громко захлопали крылья. Это ворона выпорхнула из веток. Можно подумать, она специально дожидалась, пока я уберу мобильник. Я проводил ее задумчивым взглядом. Вот ведь тварь какая… И все ей нипочем: знай себе носится над ледяным болотом. Хотя нет, секундочку… Точно, так и есть: из блеклого, мерзлого торфяника уже пробиваются зеленые стрелки шотландского вереска. Весны грядущей провозвестник… За спиной хрустнула заиндевевшая трава. Я обернулся и увидел женщину в полицейской форме. Совсем еще молоденькая. Темный опрятный плащ, все по уставу. И над воротником — белая маска лица. — Доктор Хантер? Извините за задержку. Нам сюда. Вслед за ней я проследовал к группе поджидавших меня полицейских; мы представились друг другу, обменялись рукопожатиями. Затем они расступились, давая мне пройти к тому, что вызвало нашу встречу. Тело лежало в мелком овраге. Вновь нахлынуло знакомое чувство отчуждения. Сами собой глаза принялись фиксировать позу, текстуру кожных покровов, трепещущие на ветру волосы… Я подошел ближе и занялся работой. Увековечено костями 1 При определенной температуре горит что угодно: дерево, одежда… люди. При двухстах пятидесяти градусах Цельсия воспламеняется плоть. Кожа чернеет и трескается. Начинает плавиться подкожный жир, как на сковороде. От него загорается тело. Первыми схватываются руки и ноги, сухожилия и мышечные волокна сокращаются, и пылающие конечности двигаются в пошлой пародии на жизнь. Последними сдаются внутренние органы. В коконе влаги, они не уступают, пока огонь не поглотит все мягкие ткани. Однако кость — субстанция иная. Кость упрямо сопротивляется. Даже когда выгорит весь углерод, кость сохранит свою форму. Бестелесный призрак ее готов рассыпаться, чтобы последний бастион жизни превратился в пепел. Этот процесс, с незначительными отклонениями, всегда протекает в одной и той же последовательности. Но в каждом правиле есть свои исключения. Спокойствие старого коттеджа нарушил футбольный мяч. Гниющая дверь распахнулась от удара, ржавые петли недовольно скрипнули. Комнату залил дневной свет, в проеме возник силуэт. Человек пригнул голову, вглядываясь в темноту. Его старая собака замерла в нерешительности, чуя недоброе. Человек тоже остановился, будто не хотел переступать через порог. Когда собака преодолела страх и шмыгнула внутрь, он позвал ее обратно: — Ко мне. Послушная собака вернулась и тревожно посмотрела на хозяина подслеповатыми глазами. Помимо запаха из коттеджа, она чувствовала его беспокойство. — Сидеть. Собака осталась наблюдать, как человек пробирается по заброшенному дому; сквозь сырость пробивался подозрительный запах. Медленно, нехотя человек направился к низкой двери у дальней стены. Поднес руку и застыл. Сзади заскулила собака. Но он не слышал. Осторожно открыл дверь, будто боялся того, что может предстать его взору. Однако поначалу он не увидел ничего. В комнате царил полумрак, свет поступал лишь через окошко с треснутым стеклом, покрытым налетом многолетней грязи. При скупом освещении комната хранила свой секрет еще пару секунд. Затем глаза привыкли, стали прорисовываться детали. И человек увидел, что́ лежит на полу. Легкие схватили воздух, словно от неожиданного удара, и он невольно попятился. — О господи… В ограниченном пространстве тихий голос прозвучал неестественно громко. Человек побледнел. Огляделся, будто здесь мог оказаться кто-то еще. Никого. Затем сделал шаг назад, не сводя глаз с того, что лежало на полу. Только захлопнув со скрипом дверь, повернулся спиной.