— Да-а, побеседовали… И я вкратце описал Бену нашу встречу. Он покачал головой: — Не знаю, кому именно Скарсдейл молится, но если наш преподобный может служить хоть каким-то мерилом я бы не хотел нарваться на его Бога в темном переулке. А ты бы послал попа подальше, и все дела. — Да надо было… — Ох, сдается мне, глаз он на тебя положил крепко. Ты ведь ему угрожаешь. — Я?! — Сам подумай. Кем он был до сих пор? Линялым пастырем уменьшавшегося день ото дня стада. А сейчас у него появился шанс, и ты для него — претендент на кусок пирога, вызов его авторитету. Ты — врач, образован, приехал из большого города. Да еще и мирянин, об этом тоже нельзя забывать. — Мне неинтересно с ним соревноваться, — раздраженно ответил я. — А это не важно. Жалкий ублюдочный старикан нацелился стать Голосом Манхэма. Кто не с ним, тот против него. — Можно подумать, дела и так недостаточно плохи. — О, никогда не сомневайся в умении праведников все раздолбать по первому разряду. Говорят же: от добра добра не ищут… Я внимательно посмотрел на Бена. Такое впечатление, что от обычного его добродушия не осталось и следа. — У тебя все в порядке? — Просто с утра циничное настроение. Да ты, наверное, и сам заметил. — Слушай, а что у тебя с лицом? У Бена под глазом виднелась припухлость, частично спрятанная под солнечными очками. Он машинально вскинул руку. — Заработал прошлой ночью, в заповеднике, когда гонялся за очередным ублюдком. Кто-то решил обчистить гнездо луня, за которым я давно присматриваю. Я рванулся за браконьером, но на одной из тропинок полетел вверх тормашками. — Поймал? Он сердито помотал головой. — Ничего, еще поймаю. Я уверен, что это недоделанный Бреннер. Его машина стояла рядом. Я ждал, ждал, да он так и не появился. Прятался, наверное, пока я не уйду. — Бен жестко улыбнулся. — Я этому ублюдку шины спустил, пускай ждет дальше. — Ищешь ты себе приключений… — Да что он мне сделает? В полицию заявит? — Он презрительно фыркнул. — В «Барашек» потом придешь? — Может быть. — Тогда до встречи. Бен поехал дальше, оставив в воздухе выхлопной туман от мощного двигателя «лендровера». По дороге к дому я размышлял над его рассказом. Всегда имеется процветающий черный рынок для редких видов животных, особенно птиц. А с учетом того, какую роль они сыграли в уродовании тела Салли Палмер и в похищении Лин Меткалф, полиции следовало бы обратить на сей факт внимание. Сложность в том, что именно эта особенность преступлений не была обнародована, так что Бену я ничего сказать не мог. Получается, на меня падает обязанность поставить Маккензи в известность. Неприятно, что проделать это придется за спиной Бена, особенно когда все может обернуться пустышкой. Впрочем, у меня нет права рисковать. Опыт показал, что иногда важны даже мельчайшие подробности. Тогда я еще не знал, что данный тезис окажется подкреплен самым неожиданным образом. Глава 15 Той ночью пострадал еще один житель. Не от рук преступника, на чьей совести лежала судьба Салли Палмер и Лин Меткалф. По крайней мере не напрямую. Нет, то была жертва подозрительности и враждебности, взявших поселок в клещи. Джеймс Нолан жил в крошечном домике в тупике за гаражом и работал в соседней деревне, в магазине. Один из моих пациентов, спокойный и тихий человек, в чьей сдержанности читались как природная доброта, так и глубокое личное несчастье. Это был холостой располневший мужчина пятидесяти с лишним лет. К тому же гомосексуалист. Последнее обстоятельство наполняло его чувством глубокого стыда. В таком захолустье, как Манхэм, где подобные склонности считались противоестественными, имелось очень мало возможностей для сексуальных приключений. Именно поэтому Джеймс еще молодым человеком начал искать удовлетворения в парках и общественных туалетах близлежащих городков. Как-то в одном из таких туалетов он со своими предложениями нарвался на полицейского в штатском. Позор от этой встречи продлился куда дольше, чем полученный Ноланом условный срок. Разумеется, слухи донеслись и до Манхэма. Джеймс Нолан и без того играл роль мишени для насмешек, однако сейчас в нем стали видеть нечто более зловещее. И хотя истинный характер правонарушения никогда не обсуждался и, вероятно, не был даже известен, люди не замедлили поставить клеймо на этом человеке. В маленьких сельских общинах существует привычный способ расписывания социальных ролей, согласно которому Джеймс считался теперь неприкасаемым. Детишек предупреждали, чтобы они не смели подходить к этому извращенцу. Сам же Нолан вполне соответствовал своему реноме, еще больше уйдя в себя. Словно призрак, он тенью бродил по поселку, разговаривая с очень немногими людьми и желая только одного: чтобы его не замечали. Манхэм по большей части был рад удовлетворить такую просьбу, и Джеймса скорее игнорировали, чем терпели. До поры до времени. В известном смысле Джеймс испытал чуть ли не облегчение, когда за ним пришли. С момента обнаружения тела Салли Палмер он жил в страхе, так как знал, что при отыскании козлов отпущения разумные доводы и логика не играют никакой роли. По вечерам, возвратившись с работы, он торопливо нырял в дом и запирался на все замки, веруя, что незаметность вновь его защитит. Тем субботним вечером, однако, надежды не сбылись. В дверь забарабанили в районе одиннадцати. К тому времени Джеймс уже выключил телевизор и собирался ложиться. Шторы задернуты, и снаружи ничего не видно. Поэтому он просто решил переждать, сидя в кресле и моля Бога, чтобы незваные гости ушли. Увы, этого не случилось. Поначалу, заливаясь пьяным смехом, они лишь выкрикивали его имя. Потом голоса стали злее, а удары — намного сильнее. Дверь так тряслась и плясала на петлях, что Нолан даже оглянулся на телефон, собираясь позвонить в полицию. Однако многолетняя привычка не привлекать к себе внимания заставила передумать. Вместо этого, когда нападавшие сменили тактику и пригрозили выломать дверь, Джеймс поступил так, как делал всегда: послушно выполнил приказ. Цепочку он не снял, веря, что стальные звенья — надежная защита. Как и все остальное, сталь подвела. Дверь треснула, щепками разлетелся косяк, и Нолана смяла орава ворвавшихся в дом мужчин. Позднее он заявит, что никого из них не узнал, что не успел разглядеть лиц и тому подобное. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне с трудом верится, что Джеймс понятия не имел, кем оказались его враги. По меньшей мере он, вполне вероятно, видел этих молодых людей раньше; может быть, знал их родителей, с которыми вместе рос. Избив и истоптав его, они стали уничтожать все подряд. Затем вновь принялись за Джеймса и на этот раз не останавливались до тех пор, пока он не потерял сознание. Возможно, что какая-то подсознательная причина не дала им забить его до смерти. Хотя, с другой стороны, травмы оказались столь тяжелыми, что они вполне могли счесть его мертвым. Мне позвонили, когда налетчиков уже и след простыл. В полудреме, на ощупь, я нашел телефон и не узнал голос, прошептавший, что пострадал человек. Не успел я стряхнуть остатки сна, как звонивший бросил трубку, успев добавить лишь, к какому дому надо ехать. Пару секунд я тупо смотрел на аппарат, потом собрался с мыслями и вызвал «скорую помощь». Всегда есть шанс, что тревога ложная, однако в этот раз на хулиганскую проделку не похоже. К тому же добираться до нас довольно далеко. По дороге к Нолану я притормозил возле полицейского автофургона на центральной площади. Дело в том, что пост работал круглые сутки, а в одиночку ехать совсем не хотелось. Впрочем, зря я это сделал. Оказывается, о моем звонке никто не сообщил констеблям, и пришлось потерять массу ценного времени на объяснения. К тому моменту, когда один из них согласился меня сопровождать, я от досады чуть локти не кусал. Хотя тупик тонул во мраке, сразу стало ясно, где живет Нолан, потому что дверь в дом была распахнута настежь. Подъезжая ближе, я посмотрел на соседние здания. Никаких признаков жизни, но я затылком чувствовал, что за нами наблюдают. Нолана мы нашли посреди разбитой мебели, где его и оставили хулиганы. Своими силами я ничем не мог ему помочь; только перевернул на спину, приподнял голову и стал ждать медбригаду. Временами Джеймс приходил в себя, и я разговаривал с ним, пока не появились санитары. На какое-то мгновение мне показалось, что он пришел в сознание, и я спросил, что же все-таки случилось. В ответ Нолан просто закрыл глаза, отгородившись от дальнейших расспросов. Когда его положили на носилки, один из прибывших полицейских поинтересовался, почему позвонили именно мне, а не сразу в «Скорую помощь». Я ответил, что понятия не имею, хотя это было и не совсем так. Глядя на стекла соседних домов, где отражались синие проблесковые огни, я подумал: «Как странно, что, несмотря на шум и суету, никто не выглянул из окон, никто не вышел на улицу узнать, что происходит…» А ведь на самом деле люди смотрели. Точно так же они смотрели на дверь Нолана, когда ее выламывали; на самого Нолана, когда его калечили… А может, они специально отворачивались? Надо полагать, в ком-то из них заговорила совесть, но слишком тихо, чтобы человек решил вмешаться или позвать соседей на помощь. Инцидент — внутренние дела самой деревни, видите ли. Звонок мне, практически чужаку, стал просто компромиссом. Я был уверен, что свидетелей не найдется; никто не признается, что звонил именно он. Кстати, как выяснилось впоследствии, звонили из единственной в поселке телефонной будки, а потому вычислить человека оказалось невозможным. Когда машина «скорой помощи» отъехала, я окинул взглядом слепые окна и запертые двери и едва удержался, чтобы не закричать на них. Впрочем, в чем я мог их обвинить? Вышел бы из этого хоть какой толк? Не знаю. Вместо этого я отправился домой, где постарался использовать оставшиеся ночные часы для сна. * * * Утром я встал разбитым и не в своей тарелке. Взял свежую газету, чашку черного кофе и вышел с ними в садик. Главным событием уик-энда стало крушение поезда, на фоне которого обнаружение второго трупа в Манхэме заслужило только пару абзацев, да и то не на первой полосе. Отсутствие связи с недавним убийством означало, что о находке упомянули просто по ходу дела, как о курьезном совпадении. Весь прошлый день и добрую часть вечера я проработал над останками молодого человека. Хоть нам и требовалось еще получить результаты анализа липоцеры в почве, чтобы поточнее оценить возраст могилы, никаких сюрпризов я не ожидал. Хорошей новостью, если можно так выразиться, оказалась легкость, с какой мы могли бы выяснить имя жертвы. Все его зубы стояли на месте, ни одна из пломб не вылетела, так что оставалось лишь провести идентификацию по зубоврачебным карточкам. Кроме того, на левой голени обнаружились следы перелома. Берцовая кость давно заросла, но все равно такая особенность поможет установить личность. Что же касается остального, то удалось лишь подтвердить догадки, о которых я сказал Маккензи раньше. «Обитатель» могилы — молодой белый мужчина, около двадцати лет от роду, с проломленным черепом. Травмы нанесены тупым тяжелым предметом. Наверное, большим молотком или киянкой, судя по округлой форме пробоин. Место и объем повреждений наводят на мысль, что били сзади, причем неоднократно. За давностью лет невозможно сказать наверняка, что именно явилось причиной смерти, однако я был практически уверен, что ответ лежит перед глазами. Подобная травма почти мгновенно ведет к летальному исходу, и пусть мы уже не узнаем, что с ним еще могли проделать, иных следов насилия найти не удалось. Нет оснований думать, что эта смерть как-то связана с недавними событиями в Манхэме. Наш убийца охотился за женщинами, а не за мужчинами, и хотя вплоть до идентификации ни в чем нельзя быть уверенным, мы сомневались, что бренные останки принадлежат кому-то из местных. Поселок не столь уж многонаселенный, чтобы исчезновение кого-нибудь прошло незамеченным все эти годы. Более того, данное убийство ничем не напоминало трагедию Салли Палмер. Ее оставили лежать на земле, а не в могиле, причем в отличие от молодого человека лицо Салли оказалось измочаленным — то ли по злобе, то ли специально, чтобы затруднить установление личности. Наиболее вероятной казалась версия, что и жертва и убийца — не местные жители и что от трупа просто избавились в наших диких местах. С другой стороны, я все равно потратил много времени — даже неоправданно много! — исследуя шейные позвонки скелета. Возможно, оттого, что неделю назад Манхэм выделялся лишь своей изолированностью, а сейчас — два убийства (одно давнее, другое совсем свежее) плюс пропажа еще одной женщины. В такой ситуации трудно не почувствовать, будто на твоих глазах распутывается какой-то зловещий клубок. А если поселок только начал раскрывать свои секреты, то еще неизвестно, свидетелями чего нам доведется стать. Очень неприятная мысль, что и говорить… Я пролистнул газету до конца, хотя и без особого интереса, бросил ее на столик и прикончил остатки кофе. Пора идти в душ, а потом — в гости, на воскресный ленч к Генри. При мысли о предстоящей встрече с Дженни я испытал очень сложную смесь эмоций: нервозность, возбуждение и… чувство вины, потому что ничего не сказал Генри. Конечно, он не станет возражать, если мы позаимствуем его шлюпку, но ведь он рассчитывает, что я проведу с ним остаток вечера. Очень неприятно, что придется удирать. Эх, надо было что-то одно перенести… Впрочем, подводить Генри не хотелось, и я понятия не имел, сколько еще пройдет времени, прежде чем удастся вновь взять шлюпку. И нет сил ждать. «А почему? — цинично спросил мой внутренний голос. — Неужели ты так рвешься снова увидеть Дженни?» Нет, о таких вещах и думать не хочется. Словом, я поднялся со стула и отправился в душ, оставив вопросы висеть в воздухе. И все же, когда я подходил к особняку Мейтланда, в висках у меня начало покалывать. Правда, боль оказалась не такой сильной, чтобы не учуять у входа в дом пленительного запаха ростбифа. Как обычно, я не постучался, а просто окликнул Генри по имени. — Сюда, сюда! — донеслось из кухни. Я прошел внутрь. Здесь было очень жарко, несмотря на распахнутую дверь, сквозь которую просматривался укромный садик. Брызгая каплями теста на пустой винный бокал по соседству, Генри взбалтывал опару для йоркширского пудинга. Возможно, не самый идеальный выбор при нынешней погоде, однако хозяин дома дорожил традиционными ценностями, когда речь шла о воскресном ленче. — Еще чуть-чуть, и будет готово — сообщил он, заливая тесто в противень. Зашипел, запузырился горячий жир. — Как испечется, можно начинать. — Я чем-нибудь помогу? — Налейте-ка нам обоим винца. Сам-то я уже испробовал какой-то дешевой дряни, но есть и бутылочка приличного сорта. Минут двадцать как открыл ее подышать — надо думать, вполне достаточно. Или, может, вы предпочтете пиво? — Нет-нет, попробовать вина — отличная мысль. Генри уже подъезжал к духовке. Он открыл дверцу и, отпрянув под напором раскаленного воздуха, вставил внутрь противень. Хотя ему не часто приходилось готовить самому и он вполне довольствовался услугами Дженис, я всегда удивлялся его ловкости. Интересно, как бы я сам справлялся на его месте? С другой стороны, выбора-то у Генри нет. И он не тот человек, чтобы легко сдаваться. — Ну вот, — сказал он, захлопнув дверцу. — Еще минут двадцать — и мы в порядке… Боже милосердный! Да вы что, до сих пор вина не налили? — Сейчас, сейчас, — ответил я, роясь в буфете. — А у вас не найдется аспирина? Что-то голова начала побаливать. — Если здесь нет, то придется посмотреть в аптечке. В буфетном ящике отыскалась лишь пустая упаковка парацетамола. Я по коридору добрался до комнаты Генри, где он принимал больных с тех самых пор, как я обосновался в его бывшем кабинете. Здесь мы хранили лекарства, а заодно и прочие медицинские побрякушки Генри. Он отличался изрядным скопидомством, на вечное хранение определив старинные порошки и снадобья, какие-то склянки и хирургические инструменты, доставшиеся в наследство от прежнего доктора. Подозреваю, что такая бережливость нарушала целый ряд санитарно-гигиенических норм, но Генри ни в грош не ставил канцелярщину и бюрократизм.