— Лично я прекрасно знаю, что денег у нас ни на что не хватает, на строительство даже фармацевтических заводов СССР последние крохи выковыривает. Но с фармацевтикой я и на народном энтузиазме что-то выстроить могу, а вот без цветной металлургии страна точно не процветет. И Станислав Густавович здесь прав, а Лаврентий Павлович… Вы знаете, по моему мнению товарищ Берия откровенно слаб в экономике. Он — прекрасный руководитель какого-нибудь крупного проекта, он даже несколько таких проектов может на себе тащить, но вот даже экономику таких проектов он просчитать не может. Он действует в рамках выделяемых бюджетов, и даже может разными способами обосновать увеличение этих бюджетов — но то, что он называет «добычей денег» на проекты, к добыче именно денег отношения вообще не имеет. — Я что-то не совсем вас понял… — Берия в рамках каких-то проектов очень хорошо может реализовать компоненту «время-деньги». То есть если ему дать фиксированную сумму, он его реализует и за выделенные деньги — но реализация может занять очень много времени, а если ему дать лимиты по времени, он в них тоже уложится — но сколько при этом он потратит денег, предсказать невозможно. Так вот, он умеет во втором случае точно подсчитать грядущие затраты, а в первом — необходимое время. Но ни в том, ни в другом случае он не сможет подсчитать, сколько эти проекты средств принесут в будущем. Ему это и не надо: те же атомные бомбы не окупятся никогда, сами по себе не окупятся — но окупятся многократно, если подсчитать стоимость безопасности государства. — А вы умеете это подсчитать… — Не умею, умеет Струмилин. И умеет очень хорошо, в чем и я, и вы, и вообще все вокруг неоднократно имели возможность убедиться. Поэтому если он говорит, что строить надо, я ему просто верю. И вы верьте. А Лаврентий Павлович… Вы знаете, с ядерным проектом он справился просто великолепно, сейчас у него очень неплохие уже результаты в проекте ракетном. И то, что он успел сделать в проекте полупроводниковом, тоже вызывает желание снять перед ним шапку. Но кучу остальных дел он ведет не то что без особого желания, но даже без понимания, зачем они нужны. — Вы так считаете? — Я уверена. Он на самом деле считает, искренне считает, что все они — это напрасная трата тех денег, которые он мог бы потратить на основные для него проекты. И в чем-то он прав: я с ним говорила, и он заметил, что лишний миллиард, переданный Королеву, минимум на год мог бы ускорить создание межконтинентальной ракеты для доставки бомб куда надо. А другой миллиард, потраченный на ядерную энергетику, позволил бы электростанции запустить немного быстрее, но сразу в больших количествах. И, что самое смешное, он абсолютно прав — но у нас сейчас нет острой необходимости срочно доставить бомбу в Вашингтон, да и несколько гигаватт электричества нам пока просто некуда девать будет. — У нас электричества много где не хватает! — А от электростанций это электричество потребителям ослики во вьюках возить будут? Я сейчас пытаюсь вытянуть Глеба Максимилиановича обратно на путь плодотворной работы и, надеюсь, к концу лета у меня получится. И вот только после того, как у него в ЭНИНе спроектируют всесоюзную сеть электропередач и даже большей частью ее построят, ядерные электростанции и окажутся полезными. — А зачем тогда мы их сейчас строим? — Я уже говорила: они станут сверхэкономичными лет через пятнадцать после запуска первой. Первой серийной станции, на которой наши ученые всех блох выловят. Поэтому чем раньше мы построим первую, причем неважно за какие деньги, тем лучше. А следующие уже будем строить по потребности. Проще говоря, это такие же инвестиции, как северная железная дорога или туннель на Сахалин… — Неплохая аналогия. Но она не говорит нам, где на все эти проекты взять средства. Ведь сейчас только твои медицинские проекты приносят реальную отдачу, по сути увеличивая в полтора раза наши трудовые резервы. — Еще надо эти трудовые резервы правильно использовать, а с этим у нас не всегда получается. Вот, например, для полупроводникового проекта Лаврентий Павлович выбрал ведущим исполнителем главного инженера завода, хотя в стране есть специальный институт химических технологий… — А вот это как раз о том, что товарищ Берия очень хорошо умеет для нужных проектов подбирать нужные кадры. Этот молодой человек, Орлов, если не ошибаюсь, его фамилия, стал главным инженером не просто так. Он в химической науке прорывов, может быть, и не совершит — но вот известные химические процессы в массовое производство внедряет более чем успешно. Берия его почему на твой проект-то выбрал? — Это не мой проект, а Института полупроводников. — Неважно. Этот товарищ Орлов китайцам наладил технологию выделения урана из очень бедных китайских руд, причем опираясь на китайские же технологические возможности. За полгода наладил, и теперь товарищ Мао нам каждый месяц поставляет по пятьдесят тонн урана. Причем далеко не все, что они на заводе делают, нам поставляет. Так и с твоими… с полупроводниками: химию всех процессов ему готовую сообщили, а его задача — лабораторную химию перенести в промышленность. И у товарища Берии нет сомнений, что этот — перенесет, а вот ВНИИХТ — он тоже перенесет, но гораздо позже. Вы же сами говорили, что сейчас нам важнее всего выиграть время… — Я про уран для Мао не знала… кстати, вы бы пригласили в Москву его сыновей. Аньина, который сейчас начальник Генштаба, к Шапошникову на предмет перевооружения НОАК, а Аньцина, который губернатор Тайваня, обсудить что-нибудь насчет морских портов и промышленного развития острова. — Зачем? — Осенью товарища Мао постигнет тяжелая утрата, которую он перенесет с большим трудом. Перенесет, но переносить будет недолго, и, думаю, уже в следующем году тяжелую утрату перенесет весь коммунистический Китай. — Вы… вы что задумали⁈ — У товарища Мао последняя жена у меня в первом списке: по ее вине в Китае умрут несколько миллионов… несколько десятков миллионов человек. Но и вины самого Дзедуна в этом будет немало. А раз уж товарищ Мао назначил своих сыновей на приличные должности, глупо этим не воспользоваться. Уже этой осенью в руководстве страны наверняка заметят, что товарищ Мао в скорби своей стал несколько… невменяемым, и там начнется дележ его наследства. И если мы дадим его сыновьям веские аргументы, наглядно демонстрирующие, что верные сыны своего отца и всего китайского народа уверенно ведут страну к всеобщему процветанию, а борцунов за кресло Председателя — к процветанию уже личному… Они — люди образованные, и, что главное, в экономике сталинизма разбираются. — Таня, а вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? — в голосе Иосифа Виссарионовича прорезались гневные нотки. — Чтобы мне что-то казалось, я должна иметь хотя бы общее представление о том, что творится в мире, ну и в нашей стране, конечно. Но у меня такого представления вообще нет, я другие проблемы стараюсь решить. Поэтому я делаю лишь то, что был рассчитано Решателем как необходимость для сохранения и развития Советского Союза. Необходимо уничтожить эту дамочку — и ее уже ничто не спасет. Необходимо заменить руководителя Китая… — Вы — воистину страшный человек. Просто какая-то бездушная машина убийств… И при этом работаете сутками напролет чтобы улучшить жизнь миллионов… У меня просто в голове не укладывается, как это может совмещаться в одном человеке. — Ничего страшного, поживете еще лет двести — и все у вас в голове уложится. — Хм… а раньше вы говорили только про двадцать — двадцать пять лет. — Раньше я не была уверена, что смогу сделать все, что для этого будет нужно. А теперь, хотя еще многое и не сделано, такая уверенность у меня появилась. Остался открытым вопрос, а захочу ли я это сделать… нет, это не шантаж какой, не попытка надавить на вас. Я на самом деле не уверена, что вы — и здесь я имею в виду не лично вас, а всех советских граждан — это сможете правильно использовать. Но чем дольше я смотрю на вас, тем сильнее думаю, что сможете… Этот разговор случился в июне, а еще в середине мая товарищ Мао Аньин, закончив «домашнюю работу», откинулся на стуле и задумался о предстоящих делах. Вероятно, очень глубоко задумался, так как не заметил, откуда в кресле, стоящем у стены взялась неизвестная женщина. — Вы кто? — спокойно поинтересовался генерал-лейтенант, — поскольку был уверен, что никто посторонний в дом проникнуть не мог, а жена довольно часто приглашала каких-то родственников для помощи по дому. Но ответ неизвестной женщины его удивил: — Я — тень. Даже у вашей тени есть своя тень, и это как раз я — и сказано это было по-русски. — А я… мне говорили, что у вас будет просьба. Я… я готов ее выслушать. — Думаю, что даже просьбой это назвать нельзя, — женщина теперь говорила по-китайски, на пекинском диалекте. Не совсем, как говорят горожане, но вполне понятно говорила. — Сейчас в стране нашей есть серьезные трудности в экономике, да и с армией не лучшим образом дела обстоят. У Сталина сейчас активно обсуждается вопрос о передаче Китаю не только танков Т-54, но и лицензии на их производство. Причем как самих танков, так и вооружения. — Это интересно, а откуда вы это знаете? Извините, глупый вопрос… — Вопросов глупых не бывает, бывают лишь дурацкие на них ответы. Меня послали те, кто заинтересован в этих — да и нескольких других — проектах по перевооружению НОАК. Заинтересован в строительстве у вас нужных заводов, и кое-чего другого. Ну так вот: эти люди заинтересованы потому, что в Китае есть очень важные полезные ископаемые, которых в других странах, а том числе и в СССР, очень мало. А в Китае их много. И если вы, во время визита в Москву, выразите товарищу Сталину свое желание в получении новейшего вооружения в обмен на обеспечение кое-чем промышленности советской, то он, скорее всего, будет склонен такие проекты утвердить. А это резко усилит обороноспособность и Китая, и всех социалистических стран, причем с минимальными затратами именно наших, китайских, средств. — Но я не планирую визит в Москву! — Думаю, что вас пригласят туда еще летом. А, возможно, и вашего брата: в Советском Союзе проявился интерес к обустройству на Тайване торговых портов. — Торговых, не военных? — Именно торговых. Но для их защиты хотят предложить вашему брату выстроить на острове и завод по производству противокорабельных ракет. — Все это очень интересно… однако решения о таких совместных работах принимаю не я. Хотя по поводу порта брат вероятно сможет предложение принять без участия ЦК партии… — Я принесла проекты… нет, проработанные советскими специалистами аргументы, с которыми вы сможете подойти к отцу. Но вы их сами посмотрите и подумайте, будут ли они значимыми для товарища Мао: ведь в Советском Союзе характер вашего отца знают и понимают не очень хорошо. Возможно, они и будут полезны, возможно что и нет… только я попрошу — и вот это и будет моей просьбой — прочитать это в течение двух-трех дней. Я не буду объяснять причин, потому что причины такой просьбы знаю не я… — Хорошо, можете передать тем, кто вас послал, что я обязательно это прочитаю… — Аньин посмотрел на довольно тонкую стопку бумаг, — завтра. И, — добавил он, предваряя очевидную просьбу, — больше никто этих бумаг не прочтет. — Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, — по-военному ответила странная женщина и… исчезла. Таня использовала, как уже проделывала неоднократно, очень специфический препарат, вся сложность в работе с которым заключалась в том, что ампулу с ним требовалось раздавить перед человеком «на вдохе». Он начинал действие уже в слизистой носа — и человека охватывал краткий паралич, проходящий уже на втором-третьем выдохе. Никаких неприятностей организму препарат не причинял, разве что «получатель» его напрочь забывал последние пару минут, предшествующую вдоху. Ну и примерно с минуту после него. Полезный препарат, к тому же и антидот от него был в получении весьма прост… Спустя неделю Аньин изложил «свое видение проблемы» с перевооружением армии отцу, и последствия его несколько удивили. Председатель Мао, не особо долго раздумывая, назначил старшего сына начальником срочно созданной «центральной военной комиссии по перевооружению», повысив его в звании (но с поста начальника генштаба не освободив). В том, что информация из Москвы у сына верна, Мао не сомневался: он много лет в Москве проработал и наверняка у него остались какие-то неформальные связи. Но фокус здесь заключался в том, что вообще-то «начальник центральной военной комиссии» был в Китае главнокомандующим, так что Аньин по должности стал как бы первым заместителем отца. Только в армии, конечно, но ведь пока что вся власть в Китае в основном на армию и опиралась. Понятно, что звание подразумевало и кучу дополнительных обязанностей — но предоставляло и очень широкие возможности. Настолько широкие, что это назначение вызвало массу пересудов и даже протестов в военной верхушке Китая — однако Мао Дзедун их быстро пресек. Причем даже не силовыми способами, а просто спросив, кто еще претендует на роль «главного перевооружателя». Вообще-то армия была очень многочисленно, но по всем параметрам откровенно слаба, и в первую очередь из-за устаревшего оружия. Советский Союз передал армии Мао все захваченное японское оружие, включая никуда не годные танки и устаревшие самолеты. Так что лучшим «тяжелым оружием» в Китае пока были пара сотен Т-34, переданных Сталиным китайцам после войны и около тысячи пушек, но с ними тоже были проблемы и с запчастями, и с боеприпасами. Единственное, в чем армия особой нужды не испытывала, были патроны для ППШ, тоже поставленным из СССР в количестве пары миллионов штук: эти патроны в Китае теперь выпускались сразу на трех заводах (правда, оставшихся от тех же японцев и полностью устаревших). Да и то, проблем с патронами не было пока не было войны. Так что перевооружать армию было нужно, но брать на себя ответственность за непростые, очевидно, переговоры с СССР никто в армии не захотел. И Аньин, когда в Китай пришло приглашение приехать в Советский Союз для обсуждения этого вопроса, был уже в китайской военно-государственной иерархии вторым лицом… В сентябре был запущен первый гидрогенератор на Молотовской ГЭС. Не ахти какое энергетическое приобретение, всего-то двадцать один мегаватт мощности, да и он на полную мощность заработать мог лишь в апреле, а пока ему напора воды не хватало — но к апрелю уже планировалось запустить еще девять таких же агрегатов (из запланированных двадцати трех), а столько даже в Молотове пока потреблять было некому, так что в ЭНИНе в авральном порядке пересматривали схемы распределения энергии ГЭС по потребителям. Аврал случился главным образом потому, что электростанция заработала на год раньше плана. А еще и потому, что руководитель института внезапно «выбыл на неопределенный срок»: Таня все-таки продавила перевод Кржижановского в Ковровский санаторий. Сам Глеб Максимилианович этому всячески противился, и лишь после обстоятельной беседы со Сталиным он согласился на «временный переезд». Не то, чтобы он подчинился: с Иосифом Виссарионовичем у Кржижановского отношения были весьма сложными, и особого уважения к Сталину он не испытывал. Но вот внешний вид «вождя» его убедил: после примерно двухгодичного перерыва после предыдущей встречи Иосиф Виссарионович мало что выглядел помолодевшим на пару десятков лет, так еще и бодр оказался не по годам. А когда Сталин обрисовал круг задач, который он собирался поставить перед институтом, Глеб Максимилианович осознал, что без подобного же «омоложения» ему с такими задачами точно не справиться… То есть он всего лишь «согласился попробовать», но в первые же дни после переезда в Ковров мысли его резко повернули в иную сторону, и он всерьез стал задумываться, чем будет заниматься лет через десять. Потому что начальником санатория был, как ему сказали, семидесятипятилетний старик, которого самого «пропустили» через такую же процедуру: — Вы, Глеб Максимилианович, не беспокойтесь: Белоснежка вам здоровье и молодость точно вернет. Вы на меня посмотрите: сейчас в той же Москве мне больше пятидесяти никто не даст, да и здесь… Вы не поверите: я три года назад снова женился, на своей студентке женился… и она мне уже двух малышей родила. Да что там я… мы, мужчины, и не на такое способны. А вот… сколько лет супруге вашей? Восемьдесят три? У нас Ольга Васильевна Горшкова, хирург известный, правда не в восемьдесят два, а всего в шестьдесят три, сына родила. Белоснежка оказывается знает, как и женщин омолаживать до нужных кондиций, а Ольга Васильевна первая согласилась на себе это попробовать. Белоснежка говорит, что женщинам лет так до девяноста она молодость вернуть может, так что, возможно, и на вашей улице праздник случится: сейчас у нас Прасковья Ильинична, которой уже семьдесят четыре, на сносях… — Я не… что-то слабо верится. — Ваше право верить или не верить, а я одно точно знаю: за последние десять лет у нас в районе от старости только два человека умерли. И еще человек пять оттого, что в деревнях не поспешили «скорую помощь» старикам вызывать, когда те просто заболели. Так что вы с выводами не спешите… А с Таней Иван Михайлович тоже очень обстоятельно побеседовал, правда на темы вообще не медицинские: — Ты уже совсем выросла, Белоснежка. И изменилась сильно, я тебя, прежнюю, в тебе нынешней и не узнаю. Не потому что ты, наконец, выросла, а потому что изменилось твое отношение к людям. Раньше ты обо всех заботилась, а теперь… — Раньше… я, когда вы меня спасли, всё забыла. И забыла, как люди друг к другу вообще относятся. И старалась себя вести так, к людям так относиться, как они ко мне относились: думала, что все всегда себя так ведут. А обо мне же все вокруг заботились, ну и я заботилась. Просто потому, что думала, что так и надо, а не потому, что людей этих любила. Я вообще не знала, что такое любовь к людям… — И это было заметно, честно-то говоря. Хотя в глаза и не бросалось. — А теперь я людей получше узнала, поняла, что очень не все заботы заслуживают. Зато к некоторым я очень привязалась и, даже, мне кажется, полюбила. Наверное полюбила: мне доставляет удовольствие приносит им радость. Вам приносить, Байрамали Эльшановичу, другим врачам, медсестрам и санитаркам. Потому что я увидела, что вы все о людях заботитесь, даже о незнакомых, не потому что вас кто-то заставляет так поступать, а потому что для вас это состояние естественно. И мне всех таких людей — а их все же большинство — радовать хочется, но есть и такие, которых я с удовольствием бы убила. — Не думаю, что убийство может доставить удовольствие. — Наверное, я неправильно выразилась. Не удовольствие от убийства, а удовлетворение от хорошо выполненной работы. Я же хочу, по-настоящему хочу приносить людям счастье, но иногда это можно сделать, лишь уничтожив тех, кто им с радостью несчастье приносит. — А может быть, таких людей лучше перевоспитать? Сейчас они хотят гадить, а если им мозги вправить, то потом они стране, людям всем тоже счастье принесут? — Иван Михайлович, вы же педиатр, и прекрасно знаете: воспитать или перевоспитать детей нетрудно. Детей в возрасте лет так до десяти, а вот после этого их уже не перевоспитать. Они уже впитали в себя от родителей, от окружения какие-то стереотипы и их можно сломать лишь… примерно таким способом, как перевоспиталась я. То есть через смерть, с полной потерей памяти, с полной потерей прежних мыслей и навыков. Я узнала: оказывается до того, как вы меня здесь вернули к жизни, я была тупой и драчливой девчонкой, училась плохо, в одиннадцать лет даже читала едва — но часто воровала у одноклассников всякие мелочи и в драках старалась соперников не просто побить, а изувечить. То есть была я совершенно антисоциальным элементом, готовым кандидатом в уголовники. Иным способом меня — да и сотни тысяч таких, как я была — перевоспитать не выйдет. — Ты в этом так уверена? — Ну вы же знаете, сколько у меня наград правительственных… — Знаю, что много, а сколько… ты же никогда их не надеваешь и даже не рассказываешь о них. — И вы не рассказывайте. Но вторую звезду Героя Советского Союза я получила за то, что уничтожила одну мразь. Лично уничтожила, вот этими самыми руками. Причем пришлось уничтожить вместе с ним и всю его семью — и я ни секунды в содеянном не раскаиваюсь. Потому что я знаю, как в такой семье воспитываются дети и какие еще большие мрази из них вырастают. Мразей, на наше счастье, среди людей немного, но они самим своим существованием портят жизнь другим людям. А главное — они стараются, и часто очень успешно, и других людей, главным образом детей, сделать такими же мразями. Вот на Западной Украине, когда МГБ зачищало разных лесных братьев, самую большую помощь этим бандеровцам оказывали дети и подростки, причем детишки лет по тринадцать-четырнадцать отличались самыми жестокими зверствами. Их можно в какой-то степени запугать, но нельзя перевоспитать. А запугивать их долгие годы… проще и рентабельнее их уничтожить. Физически уничтожить, чтобы они, даже в своем запуганном состоянии не творящие зло сами, не могли воспитывать следующие поколения зверенышей.