– Особенно когда бомбят, – хмыкнул Штирлиц. – Поясница болит смертельно – где-то меня здорово просквозило. Сейчас я схожу в ванную за аспирином. Садитесь. Дайте руку – здесь кресло. Штирлиц зашел в ванную и открыл аптечку. – Я вместо аспирина выпью в темноте слабительное, – сказал он, вернувшись в комнату, – давайте опустим шторы, они у меня очень плотные, и зажжем камин. – Я пробовал опустить шторы, но они у вас с секретом. – Да нет, просто там кольца цепляются за дерево. Сейчас я все сделаю. А что случилось, старина? Кого вы так боитесь? – Мюллера. Штирлиц занавесил окна и попытался включить свет. Услышав, как щелкнул выключатель, Холтофф сказал: – Я вывернул пробки. Очень может статься, у вас установлена аппаратура. – Кем? – Нами. – Смысл? – Вот за этим я к вам и пришел. Разводите свой камин и садитесь: у нас мало времени, а обсудить надо много важных вопросов. Штирлиц зажег сухие дрова. В камине загудело – это был какой-то странный камин: сначала он начинал гудеть и, только нагревшись как следует, затихал. – Ну? – сев в кресло, ближе к огню, спросил Штирлиц. – Что у вас, дружище? – У меня? У меня ничего. А вот что будете делать вы? – В принципе? – И в принципе… – В принципе я рассчитывал принять ванну и завалиться спать. Я продрог и смертельно устал. – Я пришел к вам как друг, Штирлиц. – Ну хватит, – поморщился Штирлиц. – Что вы, словно мальчик, напускаете туман? Выпить хотите? – Хочу. Штирлиц принес коньяк, налил Холтоффу и себе. Они молча выпили. – Хороший коньяк. – Еще? – спросил Штирлиц. – С удовольствием. Они выпили еще раз, и Холтофф сказал, хрустнув пальцами: – Штирлиц, я в течение этой недели занимался вашим делом. – Не понял. – Мюллер поручил мне негласно проверить ваше дело с физиками. – Слушайте, вы говорите со мной загадками, Холтофф! Какое отношение ко мне имеет арестованный физик? Отчего вы негласно проверяли мои дела и зачем Мюллер ищет на меня улики? – Я не могу вам этого объяснить, сам ни черта толком не понимаю. Я знаю только, что вы под колпаком. – Я? – поразился Штирлиц. – Это ж идиотизм! Или наши шефы потеряли голову в этой суматохе! – Штирлиц, вы сами учили меня аналитичности и спокойствию. – Это вы меня призываете к спокойствию? После того, что сказали мне? Да, я неспокоен. Я возмущен. Я сейчас поеду к Мюллеру… – Он спит. И не торопитесь ехать к нему. Сначала выслушайте меня. Я расскажу вам, что мне удалось обнаружить в связи с делом физиков. Этого я пока что не рассказывал Мюллеру, я ждал вас. Штирлицу нужно было мгновение, чтобы собраться с мыслями и перепроверить себя: не оставил ли он хоть каких-либо, самых, на первый взгляд, незначительных, компрометирующих данных – в вопросах, в форме записей ответов, в излишней заинтересованности деталями. «Как Холтофф поведет себя? – думал Штирлиц. – Прийти и сказать, что мной негласно занимаются в гестапо, – дело, пахнущее для него расстрелом. Он убежденный наци, что с ним стало? Или он щупает меня по поручению Мюллера? Вряд ли. Здесь нет их людей, они должны понимать, что после таких разговоров мне выгоднее скрыться. Сейчас не сорок третий год, фронт рядом. Он пришел по собственной инициативе? Хм-хм… Он не так умен, чтобы играть серьезно. Хотя отменно хитер. Я не очень понимаю такую наивную хитрость, но именно такая наивная хитрость может переиграть и логику, и здравый смысл». Штирлиц поворошил разгоравшиеся поленца и сказал: – Ну, валяйте. – Это все очень серьезно. – А что в этом мире несерьезно? – Я вызвал трех экспертов из ведомства Шумана. Шуман, был советником вермахта по делам нового оружия, его люди занимались проблемами расщепления атома. – Я тоже вызывал экспертов оттуда, когда вы посадили Рунге. – Да. Рунге посадили мы, гестапо, но отчего им занимались вы, в разведке? – А вам непонятно? – Нет. Непонятно. – Рунге учился во Франции и в Штатах. Разве трудно догадаться, как важны его связи там? Нас всех губит отсутствие дерзости и смелости в видении проблемы. Мы боимся позволить себе фантазировать. «От» и «до», и ни шагу в сторону. Вот наша главная ошибка. – Это верно, – согласился Холтофф. – Вы правы. Что касается смелости, то спорить я не стану. А вот по частностям готов поспорить. Рунге утверждал, что надо продолжать заниматься изучением возможностей получения плутония из высокорадиоактивных веществ, а именно это вменялось ему в вину его научными оппонентами. Именно они и написали на него донос, я заставил их в этом признаться. – Я в этом не сомневался. – А вот теперь наши люди сообщили из Лондона, что Рунге был прав! Американцы и англичане пошли по его пути! А он сидел у нас в гестапо! – У вас в гестапо, – поправил его Штирлиц. – У вас, Холтофф. Не мы его брали, а вы. Не мы утверждали дело, а вы – Мюллер и Кальтенбруннер. И не у меня, и не у вас, и не у Шумана бабка – еврейка, а у него, и он это скрывал… – Да пусть бы у него и дед был трижды евреем! – взорвался Холтофф. – Неважно, кто был его дед, если он служил нам, и служил фанатично! А вы поверили негодяям! – Негодяям?! Старым членам движения? Проверенным арийцам? Физикам, которых лично награждал фюрер? – Хорошо, хорошо. Ладно… Все верно. Вы правы. Дайте еще коньяку. – Пробки вы не выбросили? – Пробка у вас в левой руке, Штирлиц. – Я вас спрашиваю о пробках электрических. – Нет. Они там, в столике, возле зеркала. Холтофф выпил коньяк залпом, резко запрокинув голову. – Я стал много пить, – сказал он. – Хотел бы я знать, кто сейчас пьет мало? – Те, у кого нет денег, – пошутил Холтофф. – Кто-то сказал, что деньги – это отчеканенная свобода. – Это верно, – согласился Холтофф. – Ну а как вы думаете, что решит Кальтенбруннер, если я доложу ему результаты проверки? – Сначала вы обязаны доложить о результатах своей проверки Мюллеру. Он давал приказ на арест Рунге. – А вы его вели, этого самого Рунге. – Я его вел, это точно – по указанию руководства, выполняя приказ. – А если бы вы отпустили его, тогда мы уже полгода назад продвинулись далеко вперед в создании «оружия возмездия». Это подтверждает и штурмбанфюрер Рихтер. – Он это может доказать?