– Странно. – Почему? – Я думал, он скажет мне, когда его ждать. – Он об этом ничего не говорил. – Между прочим, я не спросил вас: как с деньгами? – У меня есть на первое время. – Если вам понадобятся деньги – заходите ко мне, и я вас ссужу. Много, конечно, я не смогу дать, но для того, чтобы как-то продержаться… Вы, кстати, смотрели – хвоста не было? – Хвоста? Это что – слежка? – Да. – Знаете, я как-то не обращал внимания. – А вот это неразумно. Он не проинструктировал вас на этот счет? – Конечно, инструктировал, но я почувствовал себя здесь за многие годы, особенно после концлагеря, на свободе и опьянел. Спасибо, что вы напомнили мне. – Об этом никогда нельзя забывать. Особенно в этой нейтральной стране. Здесь хитрая полиция… Очень хитрая полиция. У вас ко мне больше ничего? – У меня? Нет, ничего… – Давайте ваш паспорт. – Он сказал мне, чтобы я паспорт держал всегда при себе… – Он говорил вам, что теперь вы поступите в мое распоряжение? – Нет. – Хотя правильно, это – в шифровке, которую вы передали. Мы подумаем, как правильнее построить дело. Вы сейчас… – Вернусь в отель, лягу в кровать и стану отсыпаться. – Нет… Я имею в виду… Ваша работа… – Сначала выспаться, – ответил Плейшнер. – Я мечтаю спать день, и два, и три, а потом стану думать о работе. Все рукописи я оставил в Берлине. Впрочем, я помню свои работы почти наизусть… Гестаповец взял шведский паспорт Плейшнера и небрежно бросил его на стол. – Послезавтра в два часа придете за ним, мы сами сделаем регистрацию в шведском консульстве. Точнее сказать, постараемся сделать: шведы ведут себя омерзительно – чем дальше, тем наглее. – Кто? – не понял Плейшнер. Гестаповец закашлялся: он сбился с роли и, чтобы точнее отыграть свой прокол, закурил сигарету и долго пускал дым, прежде чем ответить. – Шведы в каждом проехавшем через Германию видят агента нацистов. Для этих сволочей неважно, какой ты немец – патриот, сражающийся с Гитлером, или ищейка из гестапо. – Он не говорил мне, чтобы я регистрировался в консульстве… – Это все в шифровке. «Его хозяин в Берлине, – думал гестаповец, – это ясно, он ведь сказал, что там остались его рукописи. Значит, мы получаем человека в Берлине… Это удача. Только не торопиться, – повторил он себе, – только не торопиться». – Ну, я благодарен вам, – сказал Плейшнер, поднимаясь. – Кофе действительно прекрасен, а с холодной водой – тем более. – Вы уже сообщили ему о том, что благополучно устроились, или хотите, чтобы это сделал я? – Вы можете сделать это через своих товарищей? «Коммунист, – отметил для себя гестаповец. – Это интересно, черт возьми!» – Да, я сделаю это через товарищей. А вы со своей стороны проинформируйте его. И не откладывайте. – Я хотел это сделать сегодня же, но нигде не было той почтовой марки, которую я должен наклеить на открытку. – Послезавтра я приготовлю для вас нужную марку, если ее нет в продаже. Что там должно быть изображено? – Покорение Монблана… Синего цвета. Обязательно синего цвета. – Хорошо. Открытка у вас с собой? – Нет. В отеле. – Это плохо. Нельзя ничего оставлять в отеле. – Что вы, – улыбнулся Плейшнер, – это обычная открытка, я купил в Берлине десяток таких открыток. А текст я запомнил, так что никакой оплошности я не допустил… Пожимая в прихожей руку Плейшнера, человек сказал: – Осторожность и еще раз осторожность, товарищ. Имейте в виду: здесь только кажущееся спокойствие. – Он предупреждал меня. Я знаю. – На всякий случай оставьте свой адрес. – «Вирджиния». Пансионат «Вирджиния». – Там живут американцы? – Почему? – удивился Плейшнер. – Английское слово. Они, как правило, останавливаются в отелях со своими названиями. – Нет. По-моему, там нет иностранцев. – Это мы проверим. Если увидите меня в вашем пансионате, пожалуйста, не подходите ко мне и не здоровайтесь – мы не знакомы. – Хорошо. – Теперь так… Если с вами произойдет что-то экстраординарное, позвоните по моему номеру. Запомните. – И он два раза произнес цифры. – Да, – ответил Плейшнер, – у меня хорошая память. Латынь тренирует память лучше любой гимнастики. Выйдя из парадного, он медленно перешел улицу. Старик в меховом жилете закрывал ставни своего зоомагазина. В клетках прыгали птицы. Плейшнер долго стоял возле витрины, рассматривая птиц. – Хотите что-нибудь купить? – спросил старик. – Нет, просто я любуюсь вашими птицами. – Самые интересные у меня в магазине. Я поступаю наоборот. – Старик был словоохотлив. – Все выставляют на витрине самый броский товар, а я считаю, что птицы – это не товар. Птицы есть птицы. Ко мне приходят многие писатели – они сидят и слушают птиц. А один из них сказал: «Прежде чем я опущусь в ад новой книги, как Орфей, я должен наслушаться самой великой музыки – птичьей. Иначе я не смогу спеть миру ту песню, которая найдет свою Эвридику…» Плейшнер вытер слезы, внезапно появившиеся у него на глазах, и сказал, отходя от витрины: – Спасибо вам. 12.3.1945 (02 часа 41 минута) – Почему нельзя включить свет? Кого вы испугались? – спросил Штирлиц. – Не вас, – ответил Холтофф. – Ну, пошли на ощупь. – Я уже освоился в вашем доме. Тут уютно и тихо.