– Да ладно тебе, мы уже привыкли, – мягко вклинилась Мила, но ее даже не услышали. – Хочешь – ори на меня, – продолжила Саша. – Ударь, обматери, шипи, как гадюка… Но не надо срываться на Вале. Сашины щеки пылали, казалось, что у нее резко подскочила температура, а колкость рассыпалась под кожей мелким бисером. Женя открыла, было, рот, но их снова оборвал Костя: – Ша! Хватит. Жень, собирай тарелки. Надо выдвигаться. – Да пошли вы… – Женя! Она замокла, пыхтя, словно внутри нее булькал кипяток. Женя ни на кого не смотрела, а Саша, вглядываясь в ее коротко остриженный затылок, все думала о том, почему же она прибилась к ним, почему остается, если ненависть ко всему вокруг прожигает ее насквозь. Валя устала дергать Сашу за рукав и поэтому, нахмурив светлые брови, сильно ущипнула за предплечье. Саша дернулась: – Валь, ты чего?! – Цветочек! – потребовала девочка. – Смотри, у меня ведь рука сломана. Как же я буду рисовать?.. – Пр-равой, тупица, – не выдержала Женя, но от дальнейших комментариев благоразумно отказалась. – Да и потом: на чем мы будем рисовать? – продолжала Саша, окаменев спиной. – И чем? У нас с тобой нет ни альбома, ни ручек… Давай потом, а? Я привезу тебе самые лучшие фломастеры! Валя, нахмурившись, отвернулась. Саша осторожно погладила ее по голове, но Валя дернулась, не желая этого прикосновения. Тарелки засунули в рюкзаки, банки из-под рыбной консервы оставили на ближайшем пыльном столе. Все же решили еще немного передохнуть – самую малость, всего десять минуточек. Костя бурчал, но спорить не стал – ему тоже надоело бесконечно брести по одинаковым тоннелям, а поэтому он уселся на пол и вытянул гудящие ноги. Валя, мелькающая то тут, то там в рваных всполохах света, не сдавалась. Саша, прикрыв воспаленные веки и раздумывая, как же она вдруг оказалась в этом сумасшедшем мире, искоса поглядывала на девочку. Бродяги удивительно быстро стали для Саши почти родными. Может, так действовал извечный страх, скопившийся в крови ядовитым газом, может, пустые тоннели, где одиночество было хуже смерти, хуже химеры. Но Саша уже успела полюбить их, чумазых и бледных, вылизывающих консервные банки и лениво переругивающихся, хоть встретились они всего лишь вчера. Вчера… А кажется, что с момента ее падения в колодец прошли годы. Но, какую бы теплоту Саша к ним не испытывала, ей все же хотелось поскорее попасть домой. Может, она будет приезжать к бродягам, привозить им продукты, купленные на первую жалкую зарплату, качать Валюшку на руках… Но дома ждет папа. Прижаться бы сейчас, словно маленькой, к его заросшей щеке, почувствовать горечь бензина и машинного масла, что въелась в темные волосы. Проводить папу в дорогу. А потом набрать полную ванну горячей воды (с лавандовой пеной), выкупаться и проспать несколько дней в чистой и мягкой постели… Валя, крутившаяся возле Милы и выпрашивающая что-то едва слышно, появилась словно бы из воздуха – улыбнулась во все зубы и протянула Саше серый лист: – Цветочек! Ее голос был переполнен надеждой. – Фломастеров нет, – извинилась Мила, зашнуровывая рюкзак. – Только карандаши. Они мокрые, но… – Там еще листы есть, – лениво добавил Юра, что полулежал с закрытыми глазами. – Вон там, под часами. Какие-то чертежи, даже книги со схемами… Если что, я подам. – Спасибо… – Саша не знала, почему, но внутри нее вдруг поселилась дрожь, словно слабое покачивание стебля под теплым ветром. Трепет, восторг… Робкое проклюнувшееся чувство. Валя, устав ждать, тряхнула размокшей пачкой карандашей. – Хорошо. Ну, давай попробуем… Мила включила еще один фонарик и закрепила его так, чтобы чахлый луч бил в потолок, затапливая комнату молочным светом. Саша, отыскивая хоть немного свободного места, уползла почти что под стол, скрючилась там, сидя на коленях, и разгладила чистый лист. Синего карандаша в коробке не было. Валя подползла сбоку, прижалась к раскачивающимся ножкам стола и требовательно глянула на Сашу. Чего, мол, сидишь. Рисуй. Кивнув, Саша взяла красный карандаш и принялась за цветочек. Он прорисовывался по-настоящему ужасным – кривой, с дрожащими линиями и заломами, самый жуткий цветок на свете. Левая рука, висящая на груди, вновь напомнила о себе от неудобной позы, но Саша, стиснув зубы, рисовала. – Нет! – Валя потянула красный карандаш на себя. – Синий цветочек. – Маленькая, ну нет синего карандаша… – Саша виновато отвела глаза. – Зато есть зеленый, желтый, красный… Интересно, можно ли смешать штриховку двух других цветов, чтобы получился синий? – Нет! Я хочу только синий, – Валя захныкала. Еще минута – и она зарыдает, лицо ее побагровеет от натуги, а успокаивать девочку придется всем вместе. Женя ведь уже недовольна из-за детских криков, и если новая истерика начнется из-за какого-то несчастного цветка, то не сносить Саше головы… – На! – Женя чем-то ткнула Валю в бок. – Не ной только. В слабом свете Саша едва разглядела ручку – обыкновенную синюю ручку из прозрачного пластика, внутри которой все еще дрожали капельки воды. Валя засияла и мигом принялась черкать ручкой по серому листу. – А что сказать-то надо Жене? – по-матерински сурово вклинилась Мила, но улыбнулась, не выдержав. Валя рисовала, не слушая ее. – Валь, а где «спасибо»? – не сдавалась Мила, желая, по-видимому, чуть снизить повисшее вокруг них напряжение. – Спасибо, – механически ответила Валя и кинула ручку Саше. – На! – Не пишет? – спросила она, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, словно тот самый бычок из детского стихотворения. Колени заныли от холодного пола. – Давай еще попробуем… Кажется, теперь уже все бродяги наблюдали за ними, гадая, получится ли у Вали с Сашей синий цветочек. Как странно все было в их жизни: несколько часов назад они пробирались сквозь вонючий поток, что грозил унести их переломанные тела в глубины канализации, а теперь лишь волновались за судьбу синего цветка. Немыслимо. Ручка, оставляющая бесцветные вдавленные росчерки, наконец-то расписалась. Раз, другой – и вот на листе появляются синие каракули. – Синий цветочек! – пискнула Валя и потянулась за ручкой. – А я зеленый нарисую рядом, хорошо? – спросила Саша. Сосредоточенная Валя, высунув от усердия язык, только кивнула в ответ. Следом за карандаши взялась пухлощекая Мила – подползла на карачках, выбрала ярко-красный и принялась дорисовывать их клумбу. Рисовала она отлично – это были, конечно, не шедевры, но каждый лепесток казался ровным и круглым, ни один штрих не выполз за линию. Алые цветы распускались прямо на глазах. Потом к ним подполз Егор и, ни на кого не глядя, взялся за желтый. В тишине слышно было только сосредоточенное дыхание и поскрипывание отсыревших грифелей. Саше подумалось, что все эти сгорбленные люди, рисующие разноцветные бутоны, значат для нее гораздо больше, чем неловкие разговоры о тяжелых судьбах и непонимающих родителях. – Нарисовались? – чересчур серьезно спросил Костя, когда все вокруг заполонили кособокие цветы. В глазах у него плескалось веселье. – Тогда пойдем. Саша, по-моему, уже и домой не сильно хочет. Что, тоже будешь бродягой?.. – Нет уж, спасибо, – усмехнулась она. – С вами хорошо, конечно… Но мне надо папу проводить. Мила аккуратно сложила изрисованный листок и спрятала его в рюкзак. Юра с Костей, кряхтя и переругиваясь, с трудом отодвинули тяжелый шкаф от двери. Скрежет. Шипение. Сдавленные ругательства. – Отлично, – буркнул Костя. – И снова все в курсе, где мы находимся… – Тогда надо просто быстрее уходить, – пожал плечами Юра. – И поменьше болтать. Перед выходом Костя постоял пару минут, ухом прижимаясь к двери и проверяя, не бродит ли химера по гулким коридорам. Бродяги, сгрудившись за его плечами, молчали. – Чисто, – выдохнул Костя в конце концов и ухмыльнулся от того, как по-киношному это прозвучало. – Идем. Пропахшие пылью коридоры наступали со всех сторон, тьма сгущалась по углам. Страх едва скребся когтями в груди и долго кровоточил сомнениями. Саша старалась думать только о Валюшкиной довольной улыбке и кривоватых цветах, что распустились на сероватом листе бумаги. Так было проще – цепляться за что-то спокойное и незыблемое, будто эти воспоминания могли щитом закрыть ее от всех невзгод. От невеселых мыслей-то может и могли, а вот от тяжелых шагов где-то там, в сумеречных коридорах, уже нет. Бродяги услышали топот разом: остановились и обмерли, прислушиваясь. Исчезли все окружающие их звуки и запахи – мир разом сузился до игольного ушка, через которое могли просочиться лишь эти шаги. Только химера. – Спокойно, – сказал Юра, каменея лицом. Валя на его руках сморщилась, съежилась, будто хотела уменьшиться в размерах. – Уходим. Быстро, но не бегом. Они двинулись друг за другом, пытаясь не оглядываться, но все равно загнанно озираясь по сторонам. Страх нарастал, словно температура: Саше почудилось, что кипящая кровь прилила к лицу, уколола щеки, выступила на лбу испариной. Тело онемело. Уходим. Спокойно. Коридоры текли перед глазами, сменяли друг друга, безликие и похожие, а Юра торопливо вышагивал впереди всех, прижимая к плечу Валину голову. Никто ничего не говорил. Все слушали. Химера приближалась.