Я заерзала. — Что ж, если мы не можем найти осколок, может, и Шутен-доджи не удастся. — Как только он вернется, он не прекратит нападать на твой храм, пока не получит желаемое, или пока не умрет, — Шимада говорил мягко, вставая. — Ты можешь только уничтожить его. — Мы можем сделать это группой шинигами, — сказала я. — Если соберем достаточное количество, — сказал Шимада. — Иначе удастся только снова убить тело и прогнать его в Ёми на время. Но так ты только передвинешь проблему на будущее. — Эта семья делала так веками, — сказала бабушка. — Слушай, шинигами, я не хочу, чтобы моя внучка до конца своих дней билась с тем монстром. Я поговорю со Старейшинами семьи за вас, но… Мое сердце забилось быстрее. — Но? — спросила я. Бабушка приподняла остатки брови. — Я хочу лучших подношений мне в камидане семьи. Ты игнорировала это месяцами, Кира. Как можно ждать помощь предков, если ты не вспоминаешь их? Я упала на колени и поклонилась так низко, что лоб почти коснулся поля. — Прости, бабушка. Я немедленно пойду к камидане семьи и буду каждый день заботиться о нем. — Смотри мне, — сказала бабушка. — А ты, шинигами… Если Старейшины захотят поделиться мудростью, я тебя отыщу в мире мертвых. — Хорошо, Фуджикава-сан, — сказал Шимада. — Спасибо. Бабушка склонила голову. — Просто не медлите. Мертвым остались только традиции, и они цепляются за них, как обезьяны в клетке за виноград. Удачи. Мы с Шимадой вышли, и холод вечера потушил жар в моем теле. Я замерла на ступеньках мотомии и посмотрела на небо, где уже мерцало несколько звезд. Свет догорал на горизонте, каждая минута приближала нас к концу месяца. Луна напоминала гримасу. Время истекало. — Бой становится все сложнее, — я вздохнула. Шимада рассмеялся. — Ты влезла в дела богов. — Как и вы, — сказала я. Шимада отклонил шляпу и посмотрел на ночное небо. — Мы с тобой слишком благородны. — А я думала, что это комплимент, — сказала я. — Я забирал сотни тысяч умирающих душ под крыло. Я избавлял от страданий мужчин и женщин на поле боя, стоял рядом с палачами, ходил в глубины тюрем и держал детей, ослабевших от голода. Все жизни кончаются, — Шимада протянул указательный палец, и на него села бабочка с черными крыльями. — Мертвые держатся за традиции, потому что мы забыли, как дышать. Мы можем не меняться, в отличие от живых. Но честь в Ёми значит мало. — Почему тогда вы ее сохраняете? — спросила я. — Зачем пришли биться с моими демонами? Шимада запустил бабочку в воздух. — Защищая других, я спасаю себя. — От чего? — я нахмурилась. Шимада не ответил сразу, не смотрел на меня. После пары мгновений тишины он сошел с веранды и пошел по двору храма. — Я пойду пожинать, — сказал он, не оглядываясь. — Увидимся завтра, Кира. Проследи, чтобы Роджи не убила Хейхачи-сана до того, как мы стали с ним работать. Она хорошая, но не любит доброту. — Постойте, Шимада-сама, — крикнула я. Он пропал в тенях, оставив меня гадать, чего мог бояться бог смерти. Девятнадцать Старшая школа Когаккан Киото, Япония Через пару дней снег выпал уже серьезно. Обычно я любила холодное время года, особенно на высоте храма, где снег заглушал все толстым белым одеялом. Зимой черепица храма сияла, с крыш свисали сосульки, и мир пах чистотой. Но сегодня в храме собрался туман, и мне было не по себе. Тревога разбудила меня раньше будильника, и я все утро переживала обо всем от грядущего фестиваля культуры и Шутен-доджи до царапины на любимых туфлях. Тревога любила застать меня, пока я была одна. В последнее время стало хуже, особенно, когда закончилась вторая неделя. Шутен-доджи стал одержимостью. Я засыпала, читая статьи о нем на телефоне, порой ловила себя на том, что напевала «Кагомэ, Кагомэ» в душе. Я ни разу его не видела, но видела его всюду. Когда сражалась с Роджи, я ощущала на себе взгляд Шутен-доджи. Когда искала осколок с Шимадой, Шутен-доджи, казалось, был в каждой тени. Что бы я ни делала, он был там. Смотрел. Ждал. — Ты в порядке? — спросил Широ по пути в школу. — Ты была тихой утром. — Я в порядке, — я слабо улыбнулась ему. — Врешь, — он взял меня за руку. Обычно я пыталась отодвинуться от него на публике, но сейчас я хотела поддержки. Я придвинулась ближе, и наши плащи скрывали наши ладони. Он сжал мою ладонь, и я сжала в ответ. Снег сделал земли Когаккана тише. Ученики спешили по двору, кутаясь в плащи, опустив головы. Зонты усеивали двор как зимние цветы. Внутри ученики стряхивали снег с волос, убирали с плеч. И все отмечали странный холод декабря. Хоть мне было не по себе, день прошел неприметно. Один урок тянулся, переходил в другой. Учителя говорили. Ученики записывали вокруг меня. В такие дни казалось безумным, что все вокруг меня не знали, какая опасность неслась к нам. Я хотела быть как они, но в другие дни радовалась, что я не такая. После школы Широ ждал меня за дверью класса, Хотохори-сенсей попросила меня остаться и обсудить оценки. Она не стала отчитывать меня, пока я сидела за партой, а мы с ней стояли у ее стола, глядя на пустой класс. Мои учителя были хорошими, но мне казалось, что Хотохори-сенсей на самом деле переживала за меня. Я беспокоюсь за тебя, — сказала она. — Ты в последнее время уставшая, но сегодня — особенно. Я переживаю, что твои оценки станут хуже, если это продолжится. Я могу как-то тебе помочь, Фуджикава-сан? Я хотела бы рассказать ей, что происходило в моей жизни, но это нам не помогло бы. Она была права, я все время уставала. Если я была не в школе, я была с мечом в руке. Если я не тренировалась с Роджи, я учила жесты с Широ или Горо. Если мы с Широ не искали шинигами, я запиралась в спальне и делала домашнее задание. Я старалась не жаловаться, но я устала. Просто устала. Когда я вышла, Широ один стоял у стены. Он посмотрел на меня. — Все хорошо? — спросил он, его ухо дрогнуло. — Неплохо, — сказала я. Хотохори-сенсей не зря решила поговорить со мной — мои оценки стали ниже, но ненамного. Я старалась не тонуть, так что замечания не помогали. Как и указания на поражения. Мы спускались по лестнице. — Я не знаю, как ты это терпишь, — Широ зажал переносицу. — Каждый день слушать о том, что ты уже должна знать. — Что значит, должна знать? — спросила я, мы вышли за дверь во двор. Мир был холодным, как морозильная камера. Ледяной ветер дул во дворе, и я застегнула шерстяное пальто от холода. — Я неплохо учусь, но не из-за того, что уже все знаю. — Люди, — Широ цокнул языком, тряхнув головой от холода. — Я не знаю, как ваш вид выживает без унаследованных воспоминаний. — Они у нас есть, — заявила я. — Мы просто зовем их историями. — Да, но ты не рождаешься с ними в голове, — Широ подвинулся ближе, закрывая меня от худшего ветра. — Я помню, что случилось с моими предками. Что они знали. Математика. Языки. История. Искусство. Мы… Но он замолк, глаза расширились, он смотрел на что-то на моем плече. — Что такое? — спросила я и опустила взгляд. Белая бабочка сидела на моем пальто. Она открывала и закрывала крылья, на кончиках был иней. Ее тельце выглядело мягким, усики были пушистыми, как щетки для уборки. Казалось, она утеплилась на зиму. Но мотыльки не летали зимой в Киото. Это была не живая бабочка. Сталь зашипела об ножны во дворе. Я подняла голову. Белая шинигами стояла у ворот школы, перекрыв главный выход. Ее мотыльки летали вокруг нее снежинками, вид ужасал. Она все еще была в белом кимоно, но теперь с белым лисьим мехом на воротнике. Широ увидел мех и оскалился.