Может быть, если бы я получала роли, которые меня волновали, может быть, если бы я чувствовала, что мне нужно что-то доказывать, то и реагировала бы по-другому. Есть немало женщин, которые прекрасно играют и в восемьдесят, и в девяносто лет. Селия была такой. Она могла раз за разом выдавать захватывающее представление, потому что работа поглощала ее целиком. Я была другой. Меня никогда не привлекало актерское искусство само по себе, я всю жизнь стремилась только к одному: доказать. Доказать свою силу, доказать свою значимость, доказать свой талант. Я все это доказала. – Прекрасно, – сказал Гарри. – Тебе не нужно больше играть. – Но если я не играю, зачем мне жить в Лос-Анджелесе? Я хочу жить там, где могу быть свободной, где никто не обратит на меня внимания. Ты наверняка помнишь, когда был маленьким, в вашем квартале или в соседнем всегда была пара пожилых дам, которые жили вместе, и никто не задавал никаких вопросов, потому что это никого не волновало? Я хочу быть одной из таких дам. Здесь это невозможно. – Это нигде невозможно, – возразил Гарри. – Такова цена, которую ты платишь за то, кто ты есть. – Я этого не принимаю и считаю, что для меня такой вариант возможен. – Что ж, я этого не хочу. Я предлагаю вот что: ты снова выходишь за меня замуж, а Селия выходит за моего друга. – Мы можем поговорить об этом позже. – Я поднялась и, прихватив сумку с туалетными принадлежностями, направилась в ванную. – Эвелин, ты не можешь одна решать, что делать всей семье. – А разве я сказала, что буду решать одна? Я лишь говорю, хочу поговорить об этом позже. Есть несколько вариантов. Мы можем поехать в Европу, можем переехать сюда или же остаться в Нью-Йорке. Гарри покачал головой. – Он не может переехать в Нью-Йорк. Я вздохнула, теряя терпение. – Тем больше причин обсудить это позже. Гарри поднялся с таким видом, будто собирался высказать мне, что он обо всем этом думает, но быстро успокоился. – Ты права. Мы можем обсудить это позже. Он подошел ко мне, когда я укладывала мыло и косметику, взял меня за руку и поцеловал в висок. – Заедешь за мной сегодня вечером? Ко мне домой? У нас впереди поездка в аэропорт и перелет, так что времени будет предостаточно. А в самолете можно пропустить по паре «Кровавых Мэри». – Мы со всем этим разберемся, – сказала ему я. – Ты ведь это знаешь, правда? Я никогда ничего не буду решать без тебя. Ты мой лучший друг. Моя семья. – Знаю, – сказал он. – А ты моя. Я никогда не думал, что смогу полюбить кого-то после Джона. Но этот парень… Эвелин, я влюбляюсь в него. Знать, что я мог бы любить, что я могу… – Понимаю. – Я взяла его за руку и крепко ее сжала. – Обещаю, что сделаю все, что смогу. Обещаю, что мы во всем разберемся. – Хорошо. – Гарри сжал в ответ мою руку и шагнул к двери. – Мы со всем этим разберемся. * * * Водитель, представившийся Ником, когда я села на заднее сиденье, заехал за мной около девяти вечера. – В аэропорт? – спросил он. – Вообще-то, нам сначала надо в Вестсайд, – сказала я, называя ему адрес дома, в котором остановился Гарри. Мы ехали через город, через обветшалые районы Голливуда, по Стрипу, и в какой-то момент я поймала себя на том, что удручена и подавлена тем, насколько изменился в худшую сторону Лос-Анджелес с тех пор, как я уехала. В этом отношении он походил на Манхэттен. Последние десятилетия не пошли ему на пользу. Гарри говорил о том, чтобы вырастить Коннор здесь, но я не могла избавиться от чувства, что нам нужно навсегда попрощаться с этими большими городами. Когда мы остановились на красный свет рядом с арендованным домом Гарри, Ник быстро обернулся и улыбнулся мне. У него была квадратная челюсть и короткая стрижка. Думаю, некоторые женщины могли оказаться в его постели только из-за одной этой улыбки. – Я актер. Как и вы. Я вежливо улыбнулась. – Хорошая работа, если вы можете ее получить. Ник кивнул. – У меня на этой неделе даже агент появился, – продолжал он, когда мы снова тронулись. – У меня такое чувство, что дело пошло. Но, знаете, если мы доберемся до аэропорта с запасом по времени, было бы интересно узнать, что вы можете посоветовать начинающим. – Угу, – пробормотала я, глядя в окно. Некоторое время мы ехали по темным извилистым улицам, и я решила, что, если Ник снова спросит меня об этом после того, как мы доберемся до аэропорта, я отвечу, что начинающим в первую очередь пожелала бы удачи. И что нужно быть готовым отказаться от своего наследия, научиться превращать свое тело в товар, лгать хорошим людям, жертвовать теми, кого любишь, ради мнения публики и снова, раз за разом, лгать, пока не забудешь, каким ты был, когда начинал, и почему вообще занялся этим. Но как только мы свернули за угол на узкую частную дорогу Гарри, все мысли, которые у меня когда-либо были до этого момента, вылетели головы. Потрясенная, я подалась вперед, глядя на машину, придавленную упавшим деревом. Седан выглядел так, словно врезался лоб в лоб в дерево, которое и обрушилось на него. – Э-э, мисс Хьюго… – начал Ник. – Вижу, – бросила я, не желая слышать слова, подтверждающие, что это не оптическая иллюзия, что это на самом деле. Он прижался к обочине, и я услышала скрежет веток со стороны водителя, когда мы припарковались. Я застыла, положив руку на дверную ручку. Ник выскочил и побежал. Я открыла свою дверцу и опустила ноги на землю. Ник остановился, пытаясь понять, можно ли открыть дверцу пострадавшей машины. Я прошла прямо к дереву, заглянула внутрь через ветровое стекло и увидела то, чего боялась и во что не хотела верить. Гарри сидел, навалившись на руль. Я оглянулась и увидела на пассажирском сиденье молодого мужчину. Считается само собой разумеющимся, что, оказавшись в ситуации надвигающейся катастрофы, человек теряется и впадает в панику. Но почти каждый, кто действительно испытал нечто подобное, скажет, что паника – это роскошь, которую ты не можешь себе позволить. В такой момент ты действуешь, не задумываясь, делаешь все, что в твоих силах, используя имеющуюся информацию. Когда все кончается, ты кричишь. Ты плачешь. И спрашиваешь себя, как прошел через это. Потому что чаще всего в случае реальной травмы мозг не очень хорошо справляется с запоминанием. То есть камера включена, но никто ничего не записывает. И когда потом ты хочешь просмотреть пленку, вдруг оказывается, что на ней почти ничего нет. Вот что я помню. Помню, как Ник взломал дверцу. Помню, как помогала вытаскивать Гарри. Помню, я подумала, что его нельзя перемещать, чтобы не нанести дополнительную травму. Но и просто стоять в стороне и смотреть на лежащего на руле Гарри я не могла. Помню, как держала Гарри на руках, а он истекал кровью. Помню глубокую рану на брови и густой ржаво-красный цвет залившей половину лица крови. Помню порез в том месте, где ремень безопасности рассек нижнюю часть шеи. Помню два зуба, лежавших у него на коленях. Помню, как качала его. Помню, как говорила: «Останься со мной, Гарри. Останься со мной. Ты да я…» Помню другого мужчину рядом со мной. Помню, Ник сказал, что он мертв, а я подумала, что живой так выглядеть не может. Помню, как у Гарри открылся правый глаз, и это наполнило меня надеждой. Белок казался таким ярким на фоне темно-красной крови. Еще я помню, что от него пахло бурбоном. Поразительно, но едва осознав, что Гарри, возможно, выживет, я поняла, что нужно сделать. Машина была не его. Никто не знал, что он здесь. Мне нужно доставить его в больницу и убедиться, чтобы никто не узнал, что он был за рулем. Я не могла позволить, чтобы его отдали под суд за непредумышленное убийство в результате автомобильной аварии. Я не могла допустить, чтобы моя дочь узнала, что ее отец сел пьяным за руль и убил кого-то. Убил своего любовника. Убил человека, который, по его словам, показал ему, что он снова может любить.