Но помощник Гарри разузнал, что мой отец скончался в 1959 году от сердечного приступа. То немногое, чем он владел, досталось государству, поскольку никто не предъявил права на его имущество. Когда я узнала о его смерти, то сначала подумала: «Так вот почему он никогда не пытался вытянуть из меня деньги». А потом решила: очень грустно, что это все, что он когда-либо хотел. Не думая больше об этом, я подписала бумаги на апартаменты и отпраздновала покупку с Гарри. Теперь я могла делать все, что хочу. Значит, я могла переезжать куда угодно. А больше всего я хотела жить в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене. Я также уговорила Луизу переехать вместе с нами. Возможно, до апартаментов приходилось далековато идти пешком, но зато я была в миллионе миль от Адской кухни. Я была знаменита на весь мир, молода, влюблена и так богата, что порой меня тошнило от всего этого. Спустя месяц после переезда мы с Селией направились в Адскую кухню на такси и прогулялись по району пешком. Он очень изменился. Я провела Селию к тротуару у моего старого дома и указала ей на окно, бывшее когда-то моим. – Вон там, на пятом этаже. Селия посмотрела мне в глаза, в ее взгляде было столько сочувствия и понимания того, через что мне пришлось пройти. А потом она спокойно и уверенно взяла меня за руку. Сначала я одернула ее, так как думала, что нам не стоит делать так на людях, ведь неизвестно, как они на это отреагируют. Но люди просто проходили мимо, и им не было никакого дела до двух знаменитых женщин, держащихся за руки на тротуаре. Ночи мы с Селией проводили вместе в нашей квартире. А Гарри ночевал с Джоном у них дома. Мы ужинали в ресторанах как две гетеросексуальные парочки, хотя среди нас не было ни одного гетеросексуала. Таблоиды называли нас «главными любителями двойных свиданий в Америке». Я даже слышала, что нас считали свингерами, что в то время не считалось каким-то безумием. Интересно, не правда ли? Люди не видели ничего страшного в том, что кто-то обменивается супругами, но они устроили бы большой скандал, узнав, что моногамные – квиры[24]. Я никогда не забуду утро после одного из Стоунволлских бунтов[25]. Гарри следил за новостями, не отрывая глаз. Джон в волнении сидел на телефоне, созваниваясь со своими друзьями, жившими в центре города. Селия ходила туда-сюда по комнате, не находя места от волнения. Она думала, что после той ночи все изменится. Она верила в это, потому что геи и лесбиянки впервые публично и с гордостью заявили о своей ориентации, и она полагала, что после такого открытого выступления на них будут смотреть иначе. Я помню, как сидела на крыше и думала, что Селия, Гарри, Джон и я неодиноки. Наверно, глупо, но я всегда настолько была зациклена только на себе, что никогда и не думала о других таких же, как я. Не то чтобы я совсем не замечала, какие изменения происходят в стране. Мы с Гарри выступали в поддержку Боба Кеннеди. Селия попала на обложку «Эффект» с постером против войны во Вьетнаме. Джон был членом движения, защищавшего гражданские права, а я лично активно поддерживала деятельность Мартина Лютера Кинга-младшего. Но это все было другое. Здесь речь была о наших людях. И вот они восстали против полиции, защищая свое право быть теми, кем являются на самом деле. А в это время я просто сидела в золотой тюрьме, которую создала собственными руками. В день первого выступления я нежилась на солнце на террасе в черном топе с короткими рукавами и джинсах с высокой талией, потягивая «Гибсон». Когда до меня дошло, что те люди борются за мечту, которую, как мне всегда казалось, невозможно воплотить в жизнь, я расплакалась. Они боролись на мир, где мы могли бы быть самими собой без стыда и страха. Те люди были гораздо смелее и оптимистичнее меня. – Сегодня вечером планируется очередной бунт, – сказал Джон, поднявшись ко мне на крышу. Джон всегда выглядел немного пугающе. Больше шести футов роста, коротко стриженный здоровяк весом больше двухсот двадцати пяти фунтов, он выглядел как один из парней, о которых говорят, что с ними лучше не связываться. Но все его друзья, а особенно те, кто любили его, как мы, знали, что он прекрасный человек. Может, он и бился на футбольном поле, но из нас четверых он был самым добродушным. По утрам он всегда спрашивал, хорошо ли ты выспался, и он мог вспомнить какую-нибудь мелочь, которую ты сказал несколько недель назад. Джон изо всех сил старался защитить Селию, Джона и в придачу меня. Нам с ним нравились одни и те же люди, поэтому мы не могли не любить друг друга. А еще мы оба любили играть в джин рамми. Даже не знаю, сколько бессонных ночей я провела за картами в компании Джона; мы оба оказались заядлыми игроками и каждый раз сражались до тех пор, пока среди нас не определится злорадствующий победитель и несчастный проигравший. – Нам нужно пойти туда, – сказала присоединившаяся к нам Селия. Джон сидел в углу, Селия села на подлокотник моего кресла. – Нам нужно их поддержать, нам нужно принять участие в их борьбе. Услышав, как Гарри зовет Джона из кухни, я крикнула: – Мы здесь! Через секунду Гарри показался в дверном проеме. – Гарри, тебе не кажется, что нам тоже нужно быть там, со всеми? – спросила Селия. Закурив, она сделала затяжку и протянула сигарету мне. Я сразу же покачала головой. Джон прямо сказал ей «нет». – Почему «нет»? – Ты не пойдешь туда, – ответил Джон. – Тебе нельзя. Никто из нас не пойдет. – Мне все можно, – возразила Селия, взглядом ища поддержки у меня. – Извини. – Я вернула ей сигарету. – Но тут я на стороне Джона. – Гарри? – Селия посмотрела на него. Гарри покачал головой. – Если мы пойдем туда, то добьемся лишь того, что все внимание будет обращено на нас, а не на настоящую проблему. Все будет снова вертеться вокруг того, гомосексуалы мы или нет, и всем будет плевать на права геев. Селия затянулась и, нахмурившись, выдохнула струю дыма. – И что же мы будем делать? Нельзя же просто сидеть здесь сложа руки. Мы что, будем просто наблюдать, как люди там борются за нас? – Мы можем дать им то, что есть у нас, но чего нет у них, – сказал Гарри. – Деньги, – догадалась я. Джон кивнул. – Я позвоню Питеру. Он скажет, как нам поддержать их финансово. Он знает, кому нужно переводить средства. – Нам уже давно следовало бы их поддерживать, – продолжил Гарри, – поэтому давайте уже начнем хотя бы сейчас. Неважно, что там произойдет сегодня вечером. Неважно, чем закончится протест. Давайте просто определимся, что наше участие в этой борьбе – это деньги. – Я за, – сказала я. – Да, конечно, – кивнул Джон. – Ладно, – согласилась Селия. – Если вы уверены, что это действительно все, что мы можем сделать. – Я в этом уверен, – подытожил Гарри. С того дня мы начали тайно переводить участникам движения деньги, и я делаю это до сих пор. Думаю, участвуя в большом деле, люди могут приносить пользу по-разному. Я всегда считала, что моя главная задача в той борьбе состояла в том, чтобы заработать как можно больше денег и потом переводить их нуждающимся группам. Конечно, это отчасти эгоистично. Но зато я могла принести движению куда больше денег, чем любой другой его участник. И я горжусь этим. Но это не значит, что я не конфликтовала сама с собой. И зачастую эта двойственность определялась моими личными, а не политическими мотивами. Я понимала, что мне необходимо скрываться, но уже не была до конца уверена, что это нужно делать дальше. То, что мы принимаем как правильное, не всегда справедливо. Селия получила свой второй «Оскар» в 1970-м за роль в фильме «Наши мужчины», где она сыграла женщину, переодевшуюся в мужчину, чтобы стать солдатом Первой мировой войны. Я не смогла быть с ней в ту ночь, потому что я находилась на съемках «Джейд Даймонд» в Майами. Я играла роль проститутки, живущей в одной квартире с алкашом. Но мы обе знали, что, даже если бы у меня не было работы, я бы не смогла просто так пройти с ней под руку по красной ковровой дорожке. Тем вечером Селия позвонила мне, когда вернулась с вечеринки после церемонии. Я буквально закричала от счастья: – Ты сделала это! Ты сделала это дважды! – Ты можешь в это поверить? У меня теперь две статуэтки! – И ты их заслуживаешь. На мой взгляд, мир должен вручать тебе «Оскара» каждый день просто за то, что ты существуешь. – Жаль, что тебя нет рядом, – сказала она обиженно. Я поняла, что она пьяна. На ее месте я бы тоже была пьяна. Но меня раздражало, что она так любит все усложнять. Разве она не понимала, что я тоже хотела быть рядом? Разве не понимала, что я просто не могла? И что это убивало меня так же, как и ее? Почему все всегда должно было быть именно так, как хочет она? – Мне тоже жаль, – сказала я, – но так лучше для нас обеих. И ты это знаешь. – Ах да. Так никто не узнает, что ты лесбиянка. Я терпеть не могла, когда меня называли лесбиянкой. И не подумайте, дело не в том, что я считала, что это неправильно, когда женщина любит женщину. Я уже давно приняла это для себя. Но Селия все видела в черно-белом цвете. Она любила исключительно женщин. А я любила ее. Но иногда она отвергала другую часть меня. Она игнорировала тот факт, что когда-то я действительно любила Дона Адлера. Игнорировала то, что я занималась любовью с мужчинами и что иногда мне это даже нравилось. По ее мнению, я была лесбиянкой, когда она любила меня, но стоило нам только поссориться, я сразу становилась гетеросексуалкой. В то время люди только начали говорить о бисексуальности, но, мне кажется, я тогда даже не понимала, что это слово может как-то относиться ко мне. Мне не хотелось вешать на себя ярлык. Я любила мужчин. Я любила Селию. И меня все устраивало. – Селия, прекрати. Не хочу продолжать этот разговор. Ведешь себя, как капризный ребенок. Она холодно рассмеялась. – Именно это я слышу уже который год. Ничего не меняется. Ты все так же боишься саму себя, и у тебя до сих пор нет «Оскара». Ты все еще та, кем и была всегда: пара красивых сисек. В воздухе повисла тишина. Были слышны только помехи на телефонной линии. И тут Селия расплакалась. – Прости меня, – сказала она. – Мне не стоило этого говорить. Я правда так не считаю. Прости, мне очень, очень жаль. Я перебрала и очень по тебе скучаю. Прости за такие ужасные слова. – Ничего. Все в порядке, – ответила я. – Мне нужно идти. У нас здесь уже поздно, ты знаешь. Еще раз поздравляю, милая.