– Смирись, Хаас, – пробормотал я в воздух и направился в сторону дома. – Ты сам на это подписался. На станции «Сивик-Сентрал» я пересел на линию J до Дюбус Траянгл и откинулся на спинку сиденья. Час пик еще не настал, и поезд был практически пуст. Пятница – единственный день недели, когда у меня нет вечерних занятий и я освобождаюсь пораньше. В этот день я обычно прихожу домой к четырем часам, а не в пять или шесть. Стук колес подо мной убаюкивал, а глаза закрывались. Семейный кодекс словно проецировался на заднюю поверхность века – неприятный побочный эффект эйдетической памяти. Чем больше я что-то запоминаю, тем больше шансов, что это останется со мной навсегда. …если один из родителей оставляет ребенка на попечении другого лица более чем на год без предоставления ему содержания или без коммуникации, то следует рассматривать это дело как отказ от ребенка… Эти слова я никогда не забуду, и убаюкивающее движение поезда вернуло меня в август прошлого года. Древняя история. Тогда я еще не устал. Пока нет. Обшарпанное здание с вывеской Департамента по делам семьи и детей возвышалось на другой стороне улицы. Небо было затянуто облаками, холодный ветер пронизывал меня до костей, пока я крепче прижимал сверток к себе. Казалось, что лето закончилось, и зима вот-вот должна вступить в свои права. – Скажи мне еще раз, что произойдет, когда я отдам ее? – спросил я. Джексон искоса посмотрел на меня. – Они попытаются разыскать Молли. – Я пробовал. Безуспешно. – Тогда ребенок попадет в приемную семью. – В приемную семью… Я опустил взгляд на спящего младенца в своих руках, укутанного в одеяло. Мои руки устали. Оливия была крошечной, но держать ее весь путь на поезде, а потом нести три квартала на руках оказалось тяжелее, чем любая тренировка в спортзале Гастингса. Я бы взял «Убер», но у меня не было автокресла. У меня ничего не было. – Это лучший вариант, – в сотый раз повторил Джексон за прошедшие шесть дней после вечеринки. – Ага, – буркнул я. – Лучший. Он одарил меня тусклой, сочувствующей версией своей ослепительной улыбки. – Пошли давай. Зеленый свет. Он подтолкнул меня рукой, но я не сдвинулся с места. Ноги словно приклеились к земле. Я окинул взглядом оживленную городскую улицу. Ветер завывал между цементных зданий, которые возвышались над нами: холодные, ровные и серые. Я попытался представить, как захожу в Департамент и передаю ребенка какому-то незнакомцу. Это было бы так просто. Она уже несла на себе тяжелый груз прожитых лет, и все, что мне нужно было сделать, это отдать ее и уйти. Но Оливия прильнула к моим рукам, ко мне. – Я не могу. Улыбка на лице друга стала жесткой, а затем и вовсе исчезла. – Господи, Сойер. – Молли доверила ее мне, Джекс. Оливия моя. Он стоял, уставившись на меня. Потом покачал головой и развернулся на углу улицы, раскинув руки. – Я знал это! Дайте мне приз, друзья, я, черт побери, знал это! Остановившись, он повернулся лицом ко мне. – Я знал это шесть дней назад. После вечеринки. Все ушли, а ты сидел на диване среди пивных банок и пластиковых стаканов и кормил ее из бутылочки, будто в этом мире больше никого нет. Так что ты собираешься делать? Воспитывать ее? Ты собираешься вырастить ребенка, Сойер? – Я не знаю, что делаю, Джексон, – ответил я. – Но это кажется неправильным. Находиться здесь чертовски неправильно. Джексон сжал губы. – Ты оставишь ее? Как? На какие деньги? – Моя стипендия… – Ее хватает только на оплату учебы и аренды за квартиру, – закончил за меня Джексон. – Ее недостаточно для заботы о ребенке. А это дерьмо стоит дорого. – Я разберусь с этим. Найду работу. – Ты собираешься испоганить свою жизнь. Ради чего? – Ради чего? Ради нее, – огрызнулся я, указав на ребенка. – Она не… – Заткнись, Джекс, – жестко ответил я. – Молли бросила ее, а через год и суд это докажет. Я все проверил. Я смогу вписать свое имя в ее свидетельство о рождении. Молли должна была это сделать, но через год это не будет иметь никакого значения. Джексон не отрывал от меня взгляда. – Ты должен закончить учебу, Сойер, сдать экзамен – с первого раза – иначе что случится с твоей работой на судью Миллера? Можешь попрощаться с ней. Ты потеряешь шанс на эту должность и на все, ради чего столько трудился. Я скрипнул зубами. Он и в этом был прав. Я так четко и конкретно расписал каждую ступень своей жизни. Закончить Гастингс, сдать экзамен, получить должность помощника у судьи Миллера, начать карьеру в уголовном отделе и, возможно, баллотироваться на пост окружного прокурора. Кто знал, где я мог оказаться дальше? Я взглянул на Оливию, осознав, насколько сильно мне всего этого хотелось. Но я хотел и быть рядом с ней. Более того, все мои поставленные цели будут разбиты в пух и прах, если тайна ее жизни будет преследовать меня на каждом шагу. Джексон прочел все это в моих глазах. И провел рукой по своим коротко стриженным волосам. – Сойер, я люблю тебя и понимаю, почему ты считаешь это правильным выбором. Но каким бы тяжелым тебе все это ни казалось… Будет в миллион раз сложнее. – Я знаю. – Нет, ты думаешь, что знаешь. Моей матери приходилось работать на трех работах, по одной на каждого ребенка. Три работы, чтобы прокормить семью и обеспечить крышу над головой, не говоря уже о какой-то там юридической школе. – Но она сделала это, и сейчас ее младший сын оканчивает юридический, – ответил я. – Она гордится тобой. Мне хотелось бы думать, что и моя мама гордилась бы мной. – Определенно, чувак, – тихо согласился он. – Уверен в этом. Я стиснул зубы, чтобы хоть как-то заглушить старую боль, запертую глубоко внутри. Пьяный водитель убил мою мать, когда мне было восемь. Если бы мне платили каждый раз, когда я думал, что она гордилась бы мной, этого хватило бы, чтобы покрыть обучение в Гастингсе. Джексон вздохнул и покачал головой. – Не знаю, с чего начать. – Оливия моя, – сообщил я. – Это все, что я знаю. И на мне лежит ответственность за нее. Выражение лица Джексона немного смягчилось, и слабая улыбка тронула уголки его губ. – Должно быть, я оказался в Зазеркалье. – Я с тобой. – С души словно свалился тяжелый камень, и волна незнакомых, сильных эмоций буквально поглотила меня. Моя дочь. – Так ты собираешься мне помогать или как? – хрипло спросил я. – Кое-кто только что рассказывал мне о тяжелой доле родителя-одиночки. – Опять твоя исключительная память, – улыбнулся Джексон, но улыбка быстро сошла на нет. – Тебе придется съехать, ты же понимаешь, да? Ребята не собираются вступать в сообщество «Трое мужчин и младенец». Кевин уже паникует, что мы теряем репутацию. – Я найду новое жилье. Джексон еще несколько мгновений смотрел на меня, затем, выдохнув, рассмеялся. Он снял детскую сумку с моего плеча и перекинул ее через свое. – Господи, какая тяжелая. Ты сумасшедший сукин сын. – Спасибо, Джекс, – я вздохнул с облегчением. – Да-да, только не звони мне в два часа ночи, расспрашивая про коклюш или… как его там? Родничок? Я рассмеялся, но порыв холодного ветра Сан-Франциско унес мой смех прочь. Поправив ребенка, я посильнее прижал ее к себе.