— Нет — белым с рыжей бородой. Рисунок очень старый. Изображение совсем поблекло, а дерево гниет и крошится. — Гроб стоит на дне могилы? Тамре наморщил лоб, стараясь вспомнить, и после некоторого раздумья покачал головой: — Нет, на полке в стене. — А что ты еще можешь рассказать о могиле святого? — продолжала расспрашивать Ройан. — Там было очень темно, а отверстия в решетке маленькие. — Это не важно. Гробница находится в дальней стене макдаса? — Да, за алтарем и камнем табота. — А из чего сделан алтарь — из камня? — Нет, из дерева, из кедра. На нем свечи, большой крест, митры аббата, потир и посох. — Он крашеный? — Нет, на алтаре вырезаны картины. Но они совсем другие, чем внутри могилы святого. — А в чем отличие? Рассказывай, Тамре. — Не знаю. У людей смешные лица. Другая одежда. И еще есть лошади. — Он совсем запутался. — Они другие… Ройан попыталась добиться от Тамре более детального описания, но он все больше и больше смущался и противоречил себе. Поэтому она изменила тактику. — Расскажи мне о таботе, — предложила Ройан, но тут вмешался Николас: — Нет, лучше ты расскажи о нем. Это нечто вроде еврейского ковчега завета? Она обернулась к нему: — Да, по крайней мере в египетской церкви это так. Его обычно хранят в ларце, украшенном драгоценными камнями, и заворачивают в вышитую золотом ткань. Единственная разница состоит в том, что у евреев внутри хранились Десять заповедей, а в нашей церкви — молитва, посвященная святому конкретного храма. Это живое сердце церкви. — А что такое камень табота? — сосредоточенно нахмурился Николас. — Не знаю, — созналась Ройан. — У нас такого не бывает. — Спроси его! — Расскажи мне о камне табота, Тамре. — Он вот такой высоты и такой ширины. — Мальчик показал примерно до своего плеча и развел руки в стороны. — А табот стоит сверху. Тамре кивнул. — Почему они послали тебя коснуться камня, а не самого табота? — спросил Николас, но Ройан покачала головой, призывая к молчанию. — Давай говорить буду я. Ты слишком резок с ним. — Она снова обернулась к мальчику: — Почему надо было тронуть камень табота, а не ковчег, который стоит сверху? — Не знаю, — беспомощно отозвался мальчик. — Они просто велели так сделать. — А на что похож камень? На нем тоже есть картины? — Не знаю. — Тамре расстроился оттого, что не смог ответить на вопрос. Он очень хотел порадовать Ройан. — Не знаю. Камень был закрыт тканью. Николас и Ройан обменялись потрясенными взглядами, а потом молодая женщина снова обернулась к послушнику: — Закрыт? Камень закрыт? — Говорят, что его открывает аббат в день рождения святого Фрументия. Николас и Ройан снова обменялись взглядами. Англичанин задумчиво улыбнулся. — Хотелось бы мне посмотреть на могилу святого и на камень табота. Открытый. — Тебе придется дождаться дня рождения святого и добиться рукоположения. Только священники… — Она умолкла и снова посмотрела на него. — Ты ведь не думаешь… О, ты ведь не пойдешь на это? — Кто, я? — ухмыльнулся Харпер. — Забудь об этом. — Если тебя поймают в макдасе, то разорвут на тысячу маленьких кусочков. — Тогда они не должны поймать меня. — Если пойдешь туда, то и я с тобой. Только как мы это провернем? — Погоди, дорогая. Мысль пришла мне в голову десять секунд назад. Даже в лучшие дни требуется хотя бы десять минут, чтобы я придумал блестящий план действий. Ройан молча уставилась в пропасть, а потом прошептала: — Покрытый камень. Каменное свидетельство Таиты? — Не говори вслух, — взмолился Николас и сделал знак от дурного глаза. — И даже не думай. У дьявола ушки на макушке. Они опять умолкли, погрузившись в размышления. — А что, если… — начала было Ройан. — Нет, не выйдет. Снова воцарилось молчание. Тамре разрушил тишину неожиданным возбужденным воплем: — Вот он! Смотрите! — Что такое? — Ройан и Николас буквально подскочили на месте. Мальчик схватил ее за руку. Он весь дрожал. — Вон он. Я говорил. — Свободной рукой Тамре указывал на противоположный берег реки. — На краю колючих кустов. Разве вы не видите? — Что там? Что ты видишь? — Животное Иоанна Крестителя. Священное отмеченное животное. Вглядываясь в указанном направлении, Ройан различила коричневатое пятнышко на краю густых зарослей с другой стороны ущелья. — Не знаю. Слишком далеко… Николас сунул руку в рюкзак и вытащил бинокль. Сфокусировав окуляры, он рассмеялся: — Аллилуйя! Репутация моего дедушки восстановлена. Англичанин передал бинокль спутнице. Она подкрутила его и навела на маленькое существо. До животного оставалось три сотни ярдов, но через десятикратные линзы его можно было рассмотреть как следует. Он был почти вдвое меньше обыкновенного дик-дика, которого они видели в предыдущий день, но вместо равномерно серого его шкурка отливала красновато-коричневым. Однако более всего поражали пять отчетливых темно-шоколадных полос на спине и боку, и в самом деле напоминающих отпечатки пальцев. — Madoqua harperii, собственной персоной, — прошептал Николас. — Прости, дедушка, что я усомнился в тебе. Дик-дик стоял наполовину в тени, шевеля носом и принюхиваясь. Он высоко держал голову, подозрительно осматриваясь. По ущелью дул ветер, и до зверюшки явно доносился легкий запах человека. Ройан услышала негромкий щелчок затвора — Николас зарядил ружье. Она поспешно опустила бинокль и посмотрела на Харпера: — Неужели ты собираешься стрелять? — На таком расстоянии — нет. Здесь больше трех сотен ярдов, а мишень достаточно мала. Подожду, пока подойдет ближе. — И у тебя поднимется рука? — А почему бы и нет? Ведь я в том числе и ради этого сюда приехал. — Но он такой красивый. — Я так понимаю, что будь он уродливым, его можно было бы пристукнуть без зазрения совести? Ройан не ответила, а снова подняла бинокль. Должно быть, ветер слегка поменялся, потому что дик-дик принялся пастись на грубой бурой траве. Затем он поднял голову и вышел на полянку из куста терновника, легко ступая и каждые несколько шагов останавливаясь.