Сафия чуть ли не воочию видела, как вертятся шестеренки в голове у давнего друга. Не успели Пейнтер и Сафия согласовать дальнейшие планы, как двери ее кабинета открылись. Разве я их не заперла?.. Она удивленно развернула стул к дверям – и расслабилась, увидев младшего хранителя, студентку постдокторантуры Кэрол Венцель. – Что вы хо… За девушкой кто-то мелькнул, оттолкнул ее, влетел в кабинет и наставил пистолет на Сафию. Она вскинула руку, но поздно. Дуло дважды полыхнуло. Грудь взорвалась болью. Сафия, хватая ртом воздух, повернулась к компьютеру, увидела испуганного Пейнтера, протянула к нему руку, словно он мог помочь… Сзади грохнуло. Мимо уха просвистела пуля, монитор треснул. Изображение Пейнтера погасло, а через мгновение погас и весь мир. Глава 3 30 мая, 18 часов 24 минуты по британскому летнему времени Ашвелл, Хартфордшир, Англия Джейн Маккейб отбивалась от призраков, населявших ее чердак. В собственном семейном гнезде она чувствовала себя злоумышленницей. На тесном, заросшем паутиной чердаке, куда бы Джейн ни глянула, все напоминало об ушедших. Старый, изъеденный червями платяной шкаф до сих пор хранил мамину одежду. В углу валялся давно забытый спортивный инвентарь Рори: пыльная крикетная бита, наполовину спущенный футбольный мяч, даже школьная фуфайка для регби. Однако один фантом затмевал всех: тень, которая не отпускала их ни при своей жизни, ни теперь, после смерти. Здесь властвовал отец. Повсюду громоздились старые коробки с бумагами, горы книг, полевые дневники. По просьбе доктора аль-Мааз Джейн уже перешерстила те коробки, что были почище, – с материалами двух-трехлетней давности. Она спустила бумаги на кухню и вручила их Дереку Рэнкину; теперь тот просматривал содержимое в поисках каких-нибудь подсказок о судьбе отца и брата Джейн. Задача выглядела бесперспективной, но все лучше, чем сидеть в одиночестве и думать о бесповоротности папиной смерти и о загадочных изменениях в его теле. Джейн размяла спину и сквозь чердачное окошко посмотрела на деревню Ашвелл. Картина была идиллическая: каменные средневековые коттеджи; дома, крытые соломой; беленые стены с деревянными балками; прямоугольная башня приходской церкви XIV века. Оттуда долетала музыка: в Ашвелле уже десять дней шел ежегодный музыкальный фестиваль. Впрочем, сегодня он заканчивался – грандиозным торжеством под названием Хоральный вечер; его устраивали в церкви Богоматери. Джейн залюбовалась старинной колокольней – зубчатыми выступами по бокам, тяжелым шпилем, взмывающим в небо. Однажды отец взял девятилетнюю Джейн с собой в церковь и показал ей средневековые надписи, высеченные на стенах. Слова на латыни и на среднеанглийском кричали об ужасах «черной смерти», которая накрыла деревню в XIV веке. Ребенком Джейн скопировала несколько надписей. Она прикладывала к ним бумагу, натирала ее углем – и ощущала странное родство с давно умершими писцами. Наверное, именно тогда в душе девочки проросли семена, которые в будущем вдохновили ее пойти по стопам отца и выбрать профессию археолога. Джейн отвернулась от окна, от веселых звуков фестиваля и обвела взглядом чердак, где витал дух отца. В памяти всплыла одна из церковных надписей. Она была высечена на колонне и не имела отношения к чуме, зато очень подходила к настоящему моменту. – Superbia precidit fallum, – произнесла девушка, ясно представив латинские слова на камне. Гордыня предшествует падению. Хотя Джейн любила отца, она хорошо сознавала его недостатки. Он ни в какую не желал менять своих убеждений и был не свободен от греха гордыни. Наверняка в пустыню отца погнала не только жажда знаний, но и заносчивость. Коллеги часто высмеивали и осуждали его необычную веру в истинность библейского Исхода. Отец не сдавал позиций, везде и всюду вел себя уверенно и самонадеянно, и все же эти насмешки не давали ему покоя. Он мечтал доказать правильность своей теории – как из любви к истории, так и из гордости. Видишь, к чему это тебя привело… Тебя и Рори… Джейн сжала кулаки. На миг ее затопил гнев, который поглотил печаль. Однако еще глубже гнева и печали лежало другое чувство, снедавшее душу два последних года. Чувство вины. Потому-то Джейн так редко навещала семейный дом. Он стоял пустым, спрятав мебель под покрывалами. Хотя дорога на поезде из Ашвелла в Лондон занимала меньше часа, Джейн предпочитала снимать квартиру-студию в центре столицы. Себе она объясняла это удобным расположением квартиры – близко к университету; но правда крылась в другом. Возвращаться сюда было слишком больно. В Ашвелл Джейн приезжала только по необходимости. Вот как сегодня, по просьбе доктора аль-Мааз. – Кажется, я кое-что нашел! – долетело снизу. Джейн шагнула в светлое пятно чердачного люка, убрала за собой приставную лестницу, миновала закрытые спальни и сбежала вниз. В кухне Дерек раздвинул шторы, и после чердачного полумрака Джейн невольно зажмурилась от солнечного света, который показался ей неуместно радостным. Дерек сидел за кухонным столом в окружении чердачных коробок. На столе высились стопки книг и дневников, лежали разрозненные бумаги. Молодой человек скинул пиджак и закатал рукава рубашки. Дерек Рэнкин был старше Джейн на шесть лет. Отец взял его под свое крыло, наставлял и учил в университете и в конце концов заманил многообещающего юношу в музейный проект. Дерек, как и многие другие, не сумел устоять перед притягательной силой профессора Маккейба. В результате он проводил в доме Маккейбов немало времени – трудился вместе с отцом в рабочем кабинете и часто ночевал там же на диване. Джейн не возражала против гостя, особенно когда заболела мама. С ним было легко, можно было выговориться, когда другие слушатели отсутствовали. К сожалению, Рори взглядов сестры не разделял. Его возмущали частые визиты молодого папиного протеже – Рори чувствовал в Дереке соперника: отец не только дарил ему свое внимание, но еще и хвалил. Сейчас Дерек корпел над какой-то книгой в кожаном переплете. Судя по состоянию кожи, этот том был гораздо старше записей отца. Подойдя ближе, Джейн заметила на лице Дерека темную однодневную щетину. Ни он, ни Джейн после Египта толком не спали. – Что ты нашел? Дерек поднял голову и улыбнулся. Улыбка осветила его загорелое лицо, подчеркнула морщинки-лучики у глаз и носогубные складки. Он взвесил в руке солидный том. – Думаю, твой отец умыкнул это из библиотеки в Глазго. – Глазго? – Джейн нахмурилась. А ведь отец и вправду несколько раз съездил в Шотландию, после чего переключился на Судан. – Смотри. Дерек раскрыл книгу на странице, заложенной листиком. Джейн заглянула ему через плечо и уловила слабый аромат одеколона. Или шампуня? Не важно; главное, этот запах вытеснил из ее носа чердачный дух тления. – Судя по каталожной бирке, том взят из архивов Ливингстона в университете Глазго; там хранится большая часть документов путешественника. Здесь собраны его письма за длительный период: от времен исследования реки Замбези на юге Африки и до поисков истока Нила. Раздел, помеченный твоим отцом, содержит письма Ливингстона к Генри Мортону Стэнли. Тому самому Стэнли, который нашел пропавшего Ливингстона в дикой африканской глуши. Заинтригованная, Джейн вытащила стул и села рядом с Дереком. – И что там? Чем письма заинтересовали отца? – Содержание в основном безобидное – так, общение двух старых приятелей. – Дерек пожал плечами. – Но есть тут и биологические и анатомические зарисовки Ливингстона. К примеру, вот страница, помеченная твоим отцом. Я обратил на нее внимание из-за этого малыша. Взгляни-ка. Джейн придвинулась ближе, села плечом к плечу с Дереком и посмотрела на рисунок какого-то жука. Набросок был выполнен с потрясающим мастерством. Ливингстон изобразил жука в двух видах – со сложенными крыльями и с раскрытыми. Джейн, наморщив нос, прочла латинское название: – Ateuchus sacer. Не понимаю. Что в нем такого? – Имя ему дал не кто иной, как Чарлз Дарвин. – Дерек сделал брови домиком и выжидательно посмотрел на нее. – «Священный жук египтян», – говорил о нем Дарвин. – Скарабей! – осенило Джейн. – Который сегодня известен под названием Scarabaeus sacer, – кивнул Дерек. Интерес отца становился понятен. Древние египтяне почитали скарабея за его привычку перекатывать по земле шарики из навоза и проводили аналогию между маленьким навозным жуком и богом Хепри – утренней ипостасью бога Ра; ведь задачей Хепри было перекатывать солнце по небосводу. Изображения скарабея встречались у египтян во множестве. Джейн склонилась над древним фолиантом. – Да, логично. Папа искал информацию о подаренном Ливингстону талисмане, поэтому обращал внимание на любые упоминания Египта в записях и дневниках Ливингстона. – Она выпрямилась. – Только зачем красть книгу? Нарушать закон? Это совсем не в папином духе. – Вот уж не знаю. Тут отмечены и другие страницы. Похоже, профессора особенно интересовали письма с рисунками. – Дерек закрыл книгу и придвинул к себе полевой дневник. – Странно. Перед отъездом в Судан он явно зациклился на талисмане, но мне и полслова не сказал, лишь поручил искать любые следы болезней в суданских мумиях. – И ты нашел? – Нет. – Дерек вздохнул. – Я его подвел. Джейн тронула Рэнкина за локоть. – Ты тут ни при чем. Папа буквально бредил Исходом. И сметал все на своем пути. Дерек, по-прежнему расстроенный, раскрыл дневник. – Твой отец подробно описал талисман. Когда из-за него умерла куча музейных сотрудников, талисман сожгли дотла – от греха подальше. Но профессор раздобыл и угольный набросок самой вещицы, и копию иероглифов, выцарапанных на дне. Вот тут все это есть. Джейн узнала аккуратный почерк отца. Вверху страницы была приклеена маленькая фотография угольного наброска. – Похоже на арибалл, сосуд для масел, – заметила Джейн. – Двухголовый… С одной стороны вроде бы морда льва, с другой – лицо египтянки. Странно… – В описании сказано, что вещь сделана из египетского фаянса с зеленовато-голубой глазурью. – Хм… Возможно. Особенно если сосуд предназначался для хранения воды. Египетский фаянс изготавливали из толченого кварца с добавлением глины. После обжига такие изделия больше походили на стекло, чем на керамику.