— Виннету не верит, что дело дойдет до схватки, — ответил он. — Страх отдаст их в наши руки. Тут женщина вскрикнула испуганней, чем прежде: — О Милостивый и Охраняющий! Это действительно улед аюн! И с ними те шестеро, что закапывали меня. — Ты не ошибаешься? — спросил я. — Нет. Вон тот, с длинной черной бородой, что скачет впереди, как раз их предводитель. Что с нами будет! О Аллах, спаси нас! Я посадил ее наземь и успокоил: — Ни с твоей головы, ни с головки твоего ребенка ни волоска не упадет. Не нам надо бояться этих людей, а им — нас. — Но это же невозможно, вам с ними не справиться. Их четырнадцать человек, а вас только трое! У меня уже не осталось времени разубеждать ее, потому что конный отряд приблизился к нам на расстояние примерно трехсот шагов. Теперь всадники остановились и принялись нас разглядывать. Вероятно, улед аюн прибыли посмотреть, умерла ли женщина, и усладить свою душу зрелищем ее мучений. Молча мы заняли как раз ту позицию, какой требовало от нас положение: я находился возле женщины, в двадцати шагах справа стоял Эмери, на таком же расстоянии, но слева — Виннету, так что мы образовали оборонительную линию длиной в сорок шагов. Лошади остались позади нас. Бедуины были вооружены допотопными длинноствольными кремневыми ружьями; у двоих предводителей были пики. Лошади у всех были отличные. Мне стало жалко их, и я крикнул своим товарищам: — Если уж нам придется стрелять, то не по лошадям, как решили раньше, а по всадникам, но цельтесь в ноги или руки. Лошадей мне жалко, а вот убийц нисколько. — Хорошо, исполним в точности, — ответил Эмери, приложивший уже к плечу свое не знающее отказа оружие и терпеливо разглядывающий светлыми глазами вражеский отряд. Бедуины постояли перед нами минуты две, обмениваясь между собой взглядами; порой у кого-то из них вырывался возглас удивления или одобрения. Они не ожидали кого-нибудь встретить здесь, а наше самообладание явно нравилось им. Безусловно, если бы бедуинов было столько же, сколько нас, то они давным-давно бежали бы, встретив настолько превосходящего их соперника, а уж если бы и отважились остаться, то обязательно сидели бы в седле, чтобы в любой момент быть готовыми к бегству. Мы же не только не улизнули, но стояли перед ними неподвижными и спокойными. Такое поведение стало для них загадкой. Ничего подобного они еще никогда не встречали! Лишь в одном они были уверены: что видят перед собой мусульман, как раз в этом они и ошибались — ни один из нас не принадлежал к этой вере. Такую их убежденность выдало приветствие. Никогда правоверный мусульманин не станет встречать иноверца привычным «Салям алейкум», да и тому запрещено обращаться к стороннику ислама с подобным приветствием. И все же теперь чернобородый предводитель выехал на несколько шагов вперед, приложил руку к сердцу и крикнул в нашу сторону: — Салям алейкум, ихван![41] — Ал… сал… — кратко ответил я. Выдавив из себя два этих слога, я очень ясно дал понять, что не намерен вступать с приветствующим в дружеские отношения. Он притворился, что не заметил этого, и продолжал: — Как ты здесь оказался? Я грубо оборвал его: — Что тебе надо и кто ты такой? Это противоречило всем правилам вежливости; он сразу же потянулся к прикладу своего ружья и ответил: — Как ты осмелился задать свой вопрос! Ты что, прибыл сюда с края света, раз уж не знаешь, как положено себя вести? Знай же, что меня зовут Фарид аль-Асвад; я — верховный шейх племени улед аюн, которому принадлежит земля, на которой ты находишься. Ты ступил на нее, не спрашивая нашего разрешения, и должен будешь заплатить причитающийся за это налог. — Велик ли налог? — Сто тунисских пиастров и шестнадцать карубов[42]. Я быстро перевел налог на марки: это составляло по пятидесяти одной марке с каждого из нас. — Если ты хочешь их получить, возьми! — крикнул я ему, одновременно прикладывая ружье к согнутой в локте руке. Этим движением я хотел дать ему понять, что он ничего не получит. — Морда у тебя весьма велика, не меньше, чем у нильского бегемота, — издевательски рассмеялся он, — однако мозг, кажется, не больше, чем у презренной саранчи. Как твое имя и как зовут твоих спутников? Откуда вы приехали? Что вам надобно? Какова ваша профессия и не забыли ли вы еще имен своих отцов? В последнем вопросе содержалось, по местным понятиям, тяжелое оскорбление. Я ответил: — Ты, кажется, испачкал свой язык в коровьих да верблюжьих испражнениях, раз говоришь такие зловонные слова. Я — Кара бен Немси из страны Алман; моего друга справа зовут Белуван-бей, он родом из страны Инджи; а слева от меня стоит Виннету, Эль-Харби ва Мансур[43], верховный вождь всех племен апачей в огромной стране Билад-ул-Америк. Мы привыкли наказывать убийц пулями, а не деньгами. Повторяю: хочешь денег — попробуй их взять! — Твой разум еще меньше, чем я думал! Разве в моем отряде не четырнадцать сильных и храбрых мужчин, а у вас всего лишь трое? Значит, каждого из вас убьют пять раз, прежде чем он сможет прикончить хоть одного нашего! — А ну-ка попытайся! Вы не пройдете и тридцати шагов, а уже наедитесь наших пуль! Они дружно расхохотались. Не приняли же они мои слова за пустую похвальбу. Нет! Подобно древнегреческим героям, привыкшим начинать поединки обменом звучными тирадами, бедуины имели обыкновение в открытых столкновениях, перед тем, как пустить в ход настоящее оружие, использовать слово, и притом весьма искусно. Стало быть, когда я расхваливал своих спутников, то только следовал обычаям той местности, где мы находились. Насмешки аюнов не могли мне помешать; они непосредственно относились к делу. Когда смех прекратился, шейх продолжал с угрозой в голосе: — Ты сказал об убийцах. Приказываю тебе сказать, кого ты имеешь в виду! — Ты ничего не можешь мне приказать, тем более что, говоря об убийцах, я имел в виду вас! — Это мы-то убийцы? Докажи это, ты, собака! — За собаку я накажу тебя, и это так же верно, как то, что я стою здесь, а наказание настигнет тебя еще прежде, чем будет произнесена вечерняя молитва. Запомни это! Разве не вы убили старика, останки которого лежат вот тут перед нами? — Но это не было убийством, это всего лишь кровная месть. — А потом вы закопали в землю вот эту слабую женщину. Старик и женщина не могли защищаться, поэтому вы и осмелились трусливо напасть на них; но на нас вашей храбрости не хватит. Новый и куда более сильный взрыв смеха был мне ответом. Потом шейх возобновил насмешки: — Подойдите же сюда и покажите свое мужество, вы, шакалы, сыновья шакалов и внуки шакалов! Вы не осмелитесь сделать это; вы останетесь на местах, потому что знаете: мы вас разнесем в клочья. А когда мы захотим приблизиться, вы побежите и завоете от страха, словно собаки, которых хлещут кнутом! — Подходите вы первые! Вас впятеро больше, стало быть, вы не должны бояться атаки. Ты сказал о бегстве, но я обещаю тебе, что это вам вздумается отступить, только это ни одному из вас не удастся. Запомни, что я тебе говорю! Вы совершили на этом месте преступление, за которое будете нами наказаны. Вы будете нашими пленниками, а кто захочет убежать, тех мы перестреляем. Итак, спешивайтесь и сдавайте нам свое оружие! Теперь они разразились гомерическим хохотом[44], и я охотно допускал, что они могли считать меня сумасшедшим. Так думал и шейх, когда сказал мне: — Твой разум весь испарился; твой череп пуст. Надо ли мне вскрыть его, чтобы доказать это? — Ты напрасно смеешься! Посмотри, как спокойно и уверенно мы стоим перед вами! Можем ли мы сомневаться в своих силах? Повторяю: не пытайтесь бежать, потому что наши пули вас догонят! При этих словах чернобородый повернулся к своим: — Этот пес, кажется, говорит вполне серьезно; он вспомнил о своих пулях. Но и в наших стволах кое-что есть. Дайте-ка им свинца, а потом бросимся в атаку. Он направил свое ружье на нас; его люди последовали примеру вождя. Прогремело двенадцать выстрелов, но ни одна пуля не попала в цель. Ба! — ни одна пуля даже не задела наших одежд, хотя мы стояли неподвижно; никто из нас даже не пошевельнулся. Теперь они намеревались броситься на нас, но на какое-то время застыли от удивления, увидев нас невредимыми. Тогда Эмери вышел на несколько шагов вперед и закричал своим зычным голосом: — Ну, теперь-то хоть вы поняли, что не умеете стрелять? Мы оставались совершенно спокойно стоять, потому что знали: попасть в нас вы можете только по ошибке. Теперь мы вам покажем, как стреляем мы. Вот стоят двое с пиками; пусть один из них поднимет свою, а я в нее попаду! Всадник повиновался этому требованию, но когда увидел, что Эмери изготовился к выстрелу, опустил пику и закричал: — О Аллах! Что пришло на ум этому человеку! Он хочет стрелять по моей пике, а попадет в меня! — А, испугался, — рассмеялся англичанин. — Тогда слезь с коня и воткни свою пику в землю! Потом ты отойдешь от нее, и я не смогу в тебя попасть. Бедуин так и сделал. Эмери вскинул ружье и нажал на спуск, потратив на прицеливание не больше мгновения. Пуля попала точно под основание железного наконечника. Это был мастерский выстрел. Улед аюн столпились, чтобы рассмотреть пораженную мишень. Никто даже не ахнул и не сказал ни одного громкого слова; они лишь тихонько перешептывались между собой — такое сильное впечатление произвел на них этот выстрел. В этот момент Виннету спросил меня: — Может быть, мой брат тоже захочет показать, как он умеет стрелять? — Да, — ответил я. — Я хотел бы взять их в плен без кровопролития, а поэтому должен доказать им несколькими выстрелами, что им не удастся от нас убежать. — Значит, Виннету может позволить своему Серебряному ружью промолчать. А томагавки у этих людей есть? — Нет, и они очень удивятся, если ты захочешь им показать свое искусство. — Хорошо! Я не понимаю их речи, тогда мой брат может им сказать, что я перерублю своим томагавком ровно посередине вон ту пику, которая все еще торчит в земле. Бедуины еще не оправились от изумления, когда я крикнул им: — Отойдите от пики! У моего спутника есть такое оружие, какого вы еще не видели. Это — боевой топор, которым можно рассечь голову или настигнуть бегущего врага. Он покажет, как действует его оружие. Бедуины расчистили место. Виннету сбросил свой длинный плащ, взял томагавк в руки, покрутил его несколько раз над головой и бросил в воздух. Томагавк сначала летел низко над землей, все еще по инерции вращаясь вокруг своей оси; на некотором расстоянии от бросавшего он даже коснулся земли, но тут же резко взвился вверх, описал широкую дугу и снова стал снижаться, попав точно в середину древка и перерубив его как соломинку. Уже одно то обстоятельство, что цель была поражена на таком расстоянии и точно в указанном месте, вызвало удивление аюнов, которое только усилилось от того, что оружием был простой топор; при этом самым непонятным для них оказалось вращение томагавка и траектория его полета. Они почти онемели от изумления. И тут случилось кое-что, еще более удивительное для них: Виннету положил свое Серебряное ружье на землю и пошел забрать свой топор. Он прошел посреди кучки кочевников до того самого места, где лежал топор, поднял его и тем же путем вернулся назад, не удостоив ни одного из противников даже взглядом. А те вытаращили глаза, разинули рты и молча уставились на нас. — Это было очень смело! — заметил я апачу. — Хо! — презрительно бросил он. — Эти люди — не воины. Они даже не успели бы перезарядить свои ружья. — А если бы они на тебя набросились? — Тогда я бы положился на свои кулаки и нож, да и ты бы со своим штуцером не дал меня в обиду. Таков был наш Виннету — хладнокровный, отважный, убежденный в том, что в опасную минуту его не оставят без поддержки. Не давая бедуинам возможности оправиться от оцепенения, я крикнул: — Ну а теперь — внимание! Я хочу показать вам действие своего волшебного ружья. Воткните в землю вторую пику! Когда бедуины сделали это, я взял в руки штуцер и продолжал: