— За то, что со мной ничего не случилось, мне вас благодарить нечего. Да и что стоят слова! Пусть старейшие воины-юма скажут мне, что они решили! — Мы согласились, что Большой Рот, наш вождь, принял единственно верное решение. Стволы ваших ружей нацелены на нас со всех сторон, а наши лошади, на которых мы могли бы вырваться из окружения, уведены вами, пока мы спали. — Так вы сдаетесь? — Мы считаем себя твоими пленниками. Он особенно подчеркнул слово «твоими», что было сделано не без причины. Он хотел быть моим пленником, потому что я обещал их отпустить. — Теперь вы должны сдать оружие, но по одному. Никто не должен выходить из лагеря, пока сдающий оружие воин не вернется. — Можем ли мы, по крайней мере, оставить свои амулеты? — Великий дух позволил, чтобы вы попали в наши руки. Его лик отвернулся от вас, и теперь ваши амулеты ничего не стоят, но я не хочу так сильно унижать и обижать вас. Вы можете сохранить свои калюме и «лекарства». Безусловно, это было большим облегчением для самолюбивых воинов. Если даже случайная потеря «лекарства» считается тяжело восполнимой потерей, то передача индейцем победоносному врагу «лекарства», да к тому же еще и калюме, является несмываемым позором. Старейшие воины собрались возвращаться в лагерь. Но едва они прошли десять или пятнадцать шагов, тот, кто вел со мной переговоры, остановился, обернулся и посмотрел на меня. В его взгляде читался явный призыв подойти к нему, потому что он хотел еще что-то сказать мне. Я предполагал, о чем он заговорит, и подошел к нему. — Пусть Олд Шеттерхэнд простит, что я задерживаю его, — сказал он. — Я знаю, что оба других вождя не смогут меня услышать. — Говори, но будь краток! — Правда ли, что Олд Шеттерхэнд собирался тайно освободить нас? — Да, если ваш вождь выполнит свое обещание. — Какое? — Он не разрешил мне говорить вам об этом. — А если он не выполнит это обещание? — Тогда я буду считать, что не давал своего. — Тогда мы ему скажем, что он не сдержал своего слова. Хуг! После этого скрепляющего обещание слова он собрался было идти, но еще раз остановился и спросил: — Куда вы нас отведете? — Это мы еще не решили. — Какие мучения выпадут на нашу долю по пути? — Никаких. Вы ведь меня тоже не мучили. Вы не будете испытывать ни жажды, ни голода. Вы меня ведь тоже хорошо кормили и давали вволю пить. — Сможем ли мы ехать верхом под вашей охраной или должны будем идти? — Нет, потому что у вас я был связан по рукам и ногам. Для еды руки мне развязывали. Ты видишь, что все оплачивается и за все следует наказание. Кто делает добро, тот и пожинает доброе. Ну, а теперь довольно; пора кончать разговоры. Пока старейшие воины возвращались, были отобраны тридцать мимбренхо, которые должны были принимать оружие от юма. Хорошо вооруженные мимбренхо выстроились шагах в пятидесяти от лагеря, и едва это произошло, как говоривший со мной ветеран первым подошел, чтобы выполнить условия договора. Я находился рядом и, чтобы дело шло быстрее, подозвал еще нескольких мимбренхо для проверки карманов пленников. Увидев это, Виннету и еще несколько воинов приблизились ко мне, чтобы поскорее выполнить процедуру пленения; они связали старика и уложили в траву. Так же и каждый следующий из подходивших юма был сначала разоружен, потом у него проверяли содержимое его карманов, и наконец Виннету связывал его. Разоружение шло очень быстро. Не уступали в скорости и те, кто связывал пленников. У самих юма было достаточно ремней и лассо. Но тяжелее всего приходилось мне, занявшемуся проверкой карманов. Было просто нелегко отличить, являлся ли тот или другой предмет законной собственностью теперешнего владельца или же он был похищен на асиенде, можно ли было расценить его как «лекарство», которое я обещал оставлять хозяину. Сильный Бизон не особенно интересовался разоружением и обыском, он появлялся то там, то здесь, то подходил ко мне, то к Виннету, стараясь по возможности устроить так, чтобы с его ненавистными врагами обращались как можно строже. Утро почти уже прошло, когда мы управились с юма. Вражеские воины лежали связанными друг подле друга, словно мешки на картофельном поле. Отобранное оружие, образовавшее довольно высокую кучу, нужно было разделить еще до полудня. А из вещей, которые я определил как собственность асьендеро, тоже образовалась солидная груда. Они были переданы на хранение одному уважаемому воину-мимбренхо. Потом впервые за этот день мы поели. Насытились все, потому что мы объединили в одно продовольственные запасы двух отрядов. Поскольку ночью мы не спали, то было решено выспаться во время послеполуденной жары. К вечеру мы собирались выступить. Куда — это подразумевалось само собой, а именно к тому месту, где расположились воины-юма, оставшиеся с ранеными и угнанным скотом. Люди должны быть взяты в плен, а животные возвращены асьендеро. При разделе оружия начались довольно оживленные споры. Каждому хотелось получить добычу получше. Каждый хотел взять ружье, но ни в коем случае не лук со стрелами, а так как ружья юма немногого стоили, то часто возникали перебранки, участников которых приходилось успокаивать властным словом. Круг, образованный нашими воинами, конечно, давно распался. Мы расположились на опушке леса, в тени, и кому нечего было делать, тот спал, набираясь сил для долгого марша, который должен был закончиться не раньше, чем мы достигнем цели. Пленных было слишком много, и пришлось приставить к ним десяток охранников; меньшего количества было бы недостаточно. Каждый час их меняли. За каждой сменой попеременно следили Виннету, Сильный Бизон или я. Мне досталась первая смена, а после меня дежурил Виннету. Когда вождь мимбренхо разбудил меня, я почувствовал себя чуть ли не еще более усталым, чем прежде, и принужден был постоянно двигаться, чтобы снова не уснуть. Десять часовых, заступивших на пост, расхаживали туда-сюда и так внимательно следили за пленными, что тем просто невозможно было совершить любое подозрительное движение. Большому Рту, поскольку он был вождем, выделили место чуть в сторонке, где он лежал неподвижно и казался спящим, но когда я проходил мимо него во второй раз, он открыл глаза и позвал меня. Я подошел к нему и спросил, чего он хочет. Он повернул ко мне очень удивленное лицо и ответил: — Чего я хочу? Неужели Олд Шеттерхэнд не понимает, что у меня только одно желание — свобода! — Этому я верю. Когда я был твоим пленником, у меня постоянно было такое же желание. — Ты ее добился. Когда же теперь я получу свободу? Сегодня? — Как это сегодня? — спросил я удивленно. — Ты, кажется, еще спишь и видишь сон! — Я не сплю. Кроме тебя, нас стерегут только десять воинов. Разве тебе кто-нибудь запретит разрезать мои путы? Сделай это, и я запрыгну на ближайшую лошадь и галопом умчусь прочь, я исчезну, прежде чем кому-либо придет в голову пуститься в погоню за мной. Это было такое страстное желание свободы, что другой бы свидетель этой сцены, менее выдержанный, от удивления или от гнева вышел бы из себя, но мне оно показалось таким комичным, что я разразился громким смехом, так что все часовые повернулись ко мне, а многие из спящих проснулись. — Что ты ржешь? — грубо спросил вождь. — Ты думаешь, что я шучу? — Конечно, я мог бы предположить такое. Теперь, среди белого дня, когда все могут видеть, что это сделал я, мне надо тебя освобождать? — Чем это тебе повредит? Ни один человек не посмеет тебя за это упрекнуть. Ты же мне обещал это! — Я обещал освободить тебя и твоих воинов, а не одного тебя. Ты можешь получить свободу только вместе с ними. — Так сделай же это как можно быстрее! Ты обязан сдержать свое обещание. — Сдержу, когда ты выполнишь свое. Ты, конечно, полагаешь, что придумал очень умную штуку, но я выпущу тебя на свободу не раньше, чем ты ответишь на мой вопрос. — А я буду отвечать на него только свободным человеком! Я уже хотел снова рассмеяться, но вдруг снова стал совершенно серьезным, потому что Сильный Бизон, лежавший поблизости и принятый мною за спящего, вскочил в этот самый момент и сердито закричал на меня, скорчив отчаянно злую мину: — У Олд Шеттерхэнда найдется время, чтобы ответить мне на один вопрос? — Да, — кивнул я. — Тогда пусть он подойдет ко мне, чтобы его выслушать! Я подошел к нему. Он отвел меня подальше, чтобы нас никто не мог слышать, потом остановился, гневно посмотрел на меня и спросил: — Олд Шеттерхэнд говорил с Большим Ртом. Я, правда, не понял слов, но я догадался, что это были за слова. — Если это действительно так, то мне просто непонятно, почему ты не остался лежать на своем месте. Ведь тебе, как и всем остальным, необходим сон. — Как я могу спать, если я вижу и слышу, что среди нас поселилась измена! — Измена? Не хочет ли мой краснокожий брат сказать мне, кого он подозревает в этом? — Тебя, тебя самого я считаю предателем. — Меня подозревать в измене? Если Сильный Бизон считает изменником Олд Шеттерхэнда, которого нельзя упрекнуть даже в малейшем отступничестве, то причиной этому может быть только то, что Великий дух отнял у вождя мимбренхо память и помутил ум. Я очень тебе сочувствую, а поскольку считаю тебя своим другом, то очень сожалею, что придется лишить тебя наших советов на такой срок, пока в твоей голове не наступит просветление. Сказав эти слова, я оставил вождя одного и пошел дальше. Но он последовал за мной, схватил меня за руку и рассерженно крикнул: — Что ты сказал? Ты хочешь похитить мой разум и уничтожить мой дух? Ты полагаешь, что раз твоя сила так велика, а твое умение настолько превышает наше, то ты можешь не только побеждать врагов, но и обижать друзей? Вынь свой нож! Я хочу с тобой сразиться! Подобное оскорбление смывается только кровью! Не только слова, но и его искаженное лицо свидетельствовали о том, что старый вождь по-настоящему вышел из себя. Он выхватил из-за пояса свой нож и встал в боевую позицию. Я же спокойно ответил: — Конечно, подобное оскорбление тебе следует искупить, только я должен сказать, что ты не можешь считать себя обиженным, потому что оскорблен был я. Это ты назвал меня изменником. Может ли быть большее оскорбление для воина? Если бы такие слова мне бросил чужак, я бы сразу же убил его; но это сделал друг, значит, я должен предположить, что он внезапно сошел с ума. Если ты чувствуешь себя оскорбленным, то я здесь ни при чем, потому что ты сам дал мне повод так о тебе подумать. — Но я прав! Ты хочешь освободить Большого Рта! — Да, но я поставил ему одно условие, которого он не выполнит, а стало быть, я знаю, что мне не придется его освобождать. — А что же ты с ним разговаривал! Разве не должно было мне показаться подозрительным, что ты подошел к нему и вел с ним переговоры, думая, что я сплю? Тогда я положил ему на плечо свою тяжелую руку, так что он присел на добрых полфута, и сказал серьезно: — А кто же это приставил вождя мимбренхо шпионить за мной? Когда Олд Шеттерхэнд заступил на пост, другие могут спокойно спать. Это ты должен себе зарубить на носу. Я прощаю тебе твои слова об измене, потому что знаю, что ты осознаешь свою вину. Пусть тем дело и кончится. Я снова хотел идти, и опять он задержал меня, закричав: — Нет, ты мне не заткнешь рот! Ты будешь сражаться со мной! Возьми свой нож, иначе я просто-напросто заколю тебя! Само собой разумеется, что индейцы, отличающиеся гораздо более чутким сном, чем белые, были разбужены криком старика. Проснулся и Виннету, он подошел к нам и спросил: