Значит, они действительно задумали разбойничье нападение. Оно намечалось на более поздний срок, но по причине моего вмешательства негодяи вынуждены были перенести его. Надо было, выходит, предупредить моих земляков, хотя из услышанного я сделал вывод, что им непосредственная опасность не грозит. Правда, последнее было для меня непонятно. Почему их не должны «хватать за горло», как выразился Уэллер-старший? Здесь была какая-то тайна, которую я, несмотря на усиленную работу ума, так и не смог разгадать. Рассказав обо всем своему спутнику, я снова вернулся по ручью, избегая при этом малейшего шума, чтобы не быть замеченным пастухами. Было еще не так поздно, и у меня оставался шанс застать ворота асиенды незакрытыми. В этом случае я мог без затруднений встретиться с Геркулесом. С другими я ни о чем не хотел говорить. Геркулес же так основательно вник в мои планы, хотя я и не всем с ним делился, что теперь я вынужден был очень и очень доверять ему. Увы! — ворота я нашел запертыми. За стенами поместья находились только пастухи, к которым я не мог обратиться; значит, мне придется пробраться внутрь. Тут был только один путь, и притом именно тот, которым я однажды уже воспользовался. Я имею в виду русло ручья, протекавшего под северной и южной стенами асиенды. Вода ничем не могла мне повредить; я и так уже до ниточки промок, а после дневной жары купанье мне было даже приятно. И вот я добрался до того места южной стены, где ручей вытекал на волю, и погрузился в воду. Идти было довольно удобно; мне даже не пришлось подныривать под стену, я только немного нагнул голову. С той стороны ограды было светло почти как днем. Горело много костров, возле которых суетились мои соотечественники, занятые приготовлением ужина. Над угольями костров висели и вялились куски мяса. Я видел, что закололи много коров и свиней, запасая продовольствие впрок. Большой свет не благоприятствовал моим целям, однако он мог помочь мне найти Геркулеса. Он, как обычно, отделился от других и прогуливался в некотором отдалении, покуривая трубку. Но все же вокруг находились люди, и мне никак нельзя было подобраться к нему незамеченным; приходилось набраться терпения и ждать. Переселенцы были в хорошем расположении духа. После ужина они даже принялись петь, и, разумеется, прежде всего именно ту песню, которая была необходимее всего; когда немец весел, он, известное дело, поет: «Я не знаю, отчего это мне так грустно». Еврей Якоб Зильберберг пел, как я видел, вместе со всеми. А вот его дочери прекрасной Юдит со всеми не было. Геркулеса пение тоже не привлекало; он все дальше и дальше уходил от поющих, невольно приближаясь ко мне. Он казался возбужденным, что я заметил по его торопливым шагам и резким движениям. Может быть, он опять злился на Юдит? Асьендеро не было видно, Мелтона и Уэллера-старшего — тоже. Однако время от времени показывался надутый мажордом. После довольно продолжительного времени мысли Геркулеса, казалось, приняли направление, благоприятное для меня, стоявшего по грудь в воде. Он медленно пошел к ручью и остановился возле воды, шагах в пятнадцати от меня. Теперь надо было дать себя заметить, да так, чтобы его изумление не выдало меня. Я вполголоса произнес его имя. Он насторожился и прислушался, очень удивляясь, что никого не видит. Я повторил его имя вновь, прибавив еще и собственное: — Не пугайтесь! Я стою здесь, в воде, и зову вас. Мне необходимо поговорить с вами. Подойдите ближе! Он выполнил мою просьбу, но очень медленно. Ему показалось странным разговаривать с человеком, стоящим в воде. Я распрямился, и отблеск костра попал на мое лицо; тогда он узнал меня и сказал, конечно, очень тихо: — Вы здесь? Это на самом деле вы? Возможно ли такое! Вы стали водяным или просто ловите рыбу? — Ни то, ни другое. Садитесь сюда, в траву! Если вы останетесь стоять, нас заметят. Он присел и сказал: — У вас есть все основания скрываться. Если вас увидят, то вам будет плохо из-за Мелтона. — Почему это? — Вы же напали на него сзади и ограбили! Вы отняли у него оружие и деньги. С большим трудом ему удалось унести ноги, но по дороге, в темноте, он упал с лошади и вывихнул обе руки. — Ах… так! — Да… так! А тут еще выясняется, что вы украли лошадей. — Последнее, конечно, верно, хотя я сам, собственно говоря, не воровал лошадей. Я просто нанял конокрадов! — Ну что вы за человек! Однако шутки в сторону! Где вы болтались и как случилось, что вы не смогли получить здесь место бухгалтера? — Не получил, потому что не захотел, а скрываться мне еще придется некоторое время в окрестностях асиенды. — Зачем? Ваше недоверие не рассеялось? — Нет, и у него есть хорошее обоснование. Мои предположения стали реальностью. На асиенду собираются напасть индейцы… — Сюда могут прийти краснокожие! Они очень удивятся, когда очутятся между моих кулаков. — Не шутите с этим; я говорю вполне серьезно. Нет ли здесь некоего Уэллера? — Есть, он прибыл сегодня к обеду. — Что ему здесь надо? — Поговаривают, он приехал сюда, чтобы купить асиенду. Но дон Тимотео не соглашается ее продавать. — Они знают друг друга? — Полагаю, вряд ли. — А может быть, вы видели Мелтона вместе с Уэллером? — Нет. Дело в том, что Мелтон не показывается. Он должен лежать в постели, потому что простыл. Черт бы побрал эту простуду! — С чего это только простуду? Может, и больного в придачу? — По-моему, черт может забрать обоих — и болезнь, и парня. А если он еще прихватит и вас, то я ничего против иметь не буду! — Очень признателен! Что я вам сделал плохого, если вы так обо мне говорите? — И вы еще спрашиваете! Я мог бы лопнуть от злости, а вы еще так спокойно спрашиваете, что вы мне сделали! Может быть, вам известно, где Юдит? — Откуда? Да и как я могу это знать! Но почему вы спрашиваете? Разве она ушла? — Ушла? Она здесь; она нашла очень подходящее для себя место! — Говорите яснее! Где она прячется, что она делает и что происходит с нею? — Где она прячется? — яростно проскрежетал он. — Сидит у Мелтона. Что она делает? Она ухаживает за ним. Что с ней происходит? С нею все кончено; она — совершенно погибший человек! Вы представляете себе эту девушку служанкой такого человека? Можете вы себе такое вообще представить? — А почему бы нет? Или у нее нет склонности к уходу за больными? — Не задавайте глупых вопросов! У этой девушки есть склонность ко всему, что только мыслимо, но больше всего — к тому, чтобы сводить с ума мужчин. — Значит, вы тоже немножко сумасшедший? — Вполне возможно! И боюсь, что в этом состоянии я сделаю нечто такое, чем занимаются не каждый день; например, откручу Мелтону голову. — Это легко может стоить вам собственной головы! — Не жалко. Я и так уже наполовину потерял ее. Итак, вы видите, что я должен быть очень зол на вас. Если бы вы оставили в покое Мелтона, он бы не заболел и не нуждался в сиделке! — Разве я виноват, что у еврейки такое мягкое сердце? Почему она захотела стать сиделкой? — Только для того, чтобы разозлить меня; это я знаю точно. А отец ее дал свое согласие, чтобы подлизаться к Мелтону. Я хотел бы, чтобы вы оказались правы насчет этого индейского нападения. Я очень хочу, чтобы явились краснокожие и перебили всю эту сволочь! — Но ведь вместе с вами! Не так ли?.. Впрочем, в этом отношении вы можете не беспокоиться. Ваше желание будет выполнено: индейцы придут; впрочем, они уже здесь. — Вы шутите? — Нисколько. Я их видел и наблюдал за ними. У них сейчас находится наш бывший корабельный стюард. — Черт возьми! Тогда вы все рассчитали верно! — Конечно. Слушайте! Я рассказал ему все, о чем слышал и что увидел, и ровно столько, сколько посчитал нужным. К своему удовлетворению я заметил, что его сомнения рассеялись. Он стал серьезно относиться к делу, сказав, когда я закончил: — Клянусь своей душой, вы — странный человек. Сначала я считал, что вы наделены необыкновенно буйной фантазией, вследствие чего видите дракона там, где нет даже мухи. Но теперь я изменил свое суждение, потому что увидел: вы мыслите логически верно и столь же правильно действуете. Моя сила сосредоточена в моих кулаках, и я охотно послужу вам ими, насколько смогу. — Хорошо, мне они понадобятся. Думать за вас буду я, но когда наступит время действовать, я рассчитываю на вас! — Конечно, я в вашем полном распоряжении. Что я должен делать сейчас? — Пока что ничего. — Ничего? Но ведь я должен сообщить товарищам, что их ожидает? — Вот этого не стоит делать. Все, о чем я вам рассказал, должно остаться в тайне. Если это станет известно, то мормон так изменит свои планы, что все достигнутые мною успехи обратятся в ничто. Теперь он полагает, что я уехал, и чувствует себя уверенно. Вы можете сделать только одно, а именно, наблюдать за всем, что здесь происходит, даже за самым малым. Обо всем, что, на ваш взгляд, может иметь отношение к нашему делу, сообщайте мне. — Но когда и где? Вы же хотите оставаться невидимым! — Приходите по вечерам к ручью и прогуливайтесь здесь; если мне надо будет переговорить с вами, я приду сюда. — А если вы придете после полуночи? Мы спим вон в тех домах для прислуги; это что-то вроде общежития; туда вы не сможете попасть, не отдавив кому-нибудь ноги, а значит, кого-то разбудите. Таким образом, мне лучше всего спать на открытом воздухе; конечно, я еще не знаю места своего ночлега, но постараюсь, чтобы вы смогли легко меня найти. — Отлично! Когда придет время, вы будете должны все рассказать своим, но не раньше. А пока — молчите, вам нужно быть очень осторожным. — Так будьте и вы осторожными и больше не крадите лошадей! Иначе это может кое-кого навести на мысль, что вы все еще находитесь в здешних местах. Вообще-то, я всякое воровство, в том числе и конокрадство, считаю в высшей степени аморальным поступком. При этом он тихо рассмеялся. Я ответил столь же шутливо: — Тогда, как мне ни больно, но я вынужден вам сказать, что вы еще более аморальны, чем я. Вы ведь тоже крадете. — Я никогда этим не занимался.