— Что за чертовщина, Константин Иванович? Для чего эти фантазии? — возмутился Авилов. — Кольцо-то с ядом на руке Сивцова было! — Погодите, Виктор Николаевич! — остановил его Драценко. — Кольцо могли надеть и на труп. А вы, штабс-ротмистр, выражайтесь яснее, если есть что сказать… — Мысль-то яснее ясного, Даниил Павлович! Если в комнате кто-то был, то Сивцов и не агент вовсе, а только человек, который по глупости сообщил закрытую информацию кому-то, кто агентом и оказался. На это обстоятельство ротмистр Листок глаза-то ему и открыл! Жандарм обвел всех испытующим взглядом. — Возможно, в ту минуту штабс-капитан и сам бы признался Листку, кто этот Иуда, да, видать, не успел — Алексея Николаевича в кабинет вызвали. А может, и не сумел переступить через себя, решил сначала во всем разобраться… А дальше все по фактам: отослал Лавренюка в канцелярию штаба, вызвал в освободившуюся штаб-офицерскую комнату подлеца, который, вероятно, был здесь же, при штабе, а как тот вошел, следом, получается, вошел и сам. А как вошел, так и ошарашил: знаю, мол, кто ты — агент германской разведки! Драч внимательно посмотрел в глаза подполковника. — Чтобы вы делали на месте изменника, господин подполковник? Конечно же, отнекивались: "Что ты, я же твой боевой товарищ, выпей лучше воды и успокойся!" Вот и успокоил! Налил из графина воды, влил неприметно в стакан цианида, да и подал. А замести следы — одна минута: стер следы с графина да заменил кольца… Даром, что адъютант носил серебряное колечко! Все обалдело смотрели на умолкшего штабс-ротмистра. Драценко достал из кармана шинели коробку папирос, достал одну из них, сунул в рот и тут же вынул. — Черт бы вас побрал, штабс-ротмистр! По-вашему, так и было? Но кому Сивцов мог довериться в штабе? — Никому! — буркнул молчавший до сих пор Листок. — Если Сивцов не агент, то раскрыть дату прибытия государя он решился бы только кому-то, кто является доверенным лицом его любимого генерала. А сейчас их в штабе только двое — штаб-офицеры Грушевский и Лавренюк! — Но у обоих верное алиби, — напомнил Авилов. — И все же у одного из них алиби сомнительное… — осторожно произнес Драч. — Посыльный дежурного офицера не сумел подтвердить время прихода Лавренюка в канцелярию. — Разве не достаточно, что он его видел? — Видел, но во сколько? В девять сорок, как утверждает Лавренюк, или в десять десять, когда Сивцов уже был покойником? Мы ведь даже не можем подтвердить, звонил ли адъютант Лавренюку вообще… Все замолчали. На этот раз Драценко чиркнул спичкой, закурил, но дважды затянувшись, отбросил папиросу в снег. — Однако подкинули задачку в дорогу, господин штабс-ротмистр! И ехать надобно — скоро стемнеет, и докладывать придется… Он оглядел лица офицеров. — Что ж, господа! Коль есть сомнение, надо проверять. Обзвоните по списку всех начальников, принявших участие в совещании, — возможно, кто прибыл раньше и может подтвердить время прихода подполковника в канцелярию. И вытрясите душу из этого чертового посыльного — вдруг из его тупой головы что-то да выплывет! Какая-нибудь временная привязка — кто-то в это время его послал, по морде съездил, ну, в общем, что-то подобное… Еще раз с дежурным офицером переговорите — когда посылал посыльного, куда, во сколько пришел… О результатах доложите не позднее двадцати трех тридцати! Если ничего не прояснится — будем докладывать как есть, как решили с Астафьевым… Тем паче, что о результатах расследования подполковник наверняка уже отрапортовал Джунковскому. В любом случае Лавренюка взять под наблюдение! Завтра Воробанов определенно приставит его вместо Сивцова к себе, так быть при подполковнике неотлучно, не спускать с него глаз и готовым быть ко всему! Возьмете это на себя, ротмистр Листок, и вы, штабс-ротмистр Драч. С начальством вашим я договорюсь… Он несколько помолчал. — Может, с вашей подачи, штабс-ротмистр, мы сейчас напраслину напускаем на порядочного офицера, но береженого бог бережет — на кону жизнь Августейшего! Подполковник взглянул на Авилова. — Завтра, Виктор Николаевич, как и условились с Воробановым, останетесь при штабе. И связь нужна будет между нами, да и за Грушевским присмотрите на случай всякий, а может, кто еще выплывет в штабе — выдаст себя по приезду Государя. — Будет исполнено, Даниил Павлович! — мотнул головой штабс-капитан. — Что ж, тогда будем прощаться, что ли… Они пожали друг другу руки. Драценко кивнул казакам, вскочил на двуколку, и через минуту повозка тронулась. За ней, выбрасывая из-под копыт комки снега, понеслись вскачь застоявшиеся казацкие лошади. 23. 1 декабря 1914 г. Николай II. Вокзал Из дневника Николая II: "1-го декабря. Понедельник. Самый знаменательный для меня день из всей поездки по Кавказу. В 9 час. прибыл в Сарыкамыш. Радость большая увидеть мою роту Кабардинского полка в поч. кар. Сел в мотор с Бенкендорфом, Воейк[овым] и Саблин[ым] (деж.) и поехал в церковь, а затем через два перевала на границу в с. Меджийгерт. Тут были построены наиболее отличившиеся ниж. чины всей армии в числе 1200 чел. Обходил их, разговаривал и раздавал им георгиевские кресты и медали. Самое сильное впечатление своим боевым видом произвели пластуны! Совсем старые рисунки кавказской войны Хоршельта. Вернулся в Сарыкамыш в 4 ч. и посетил три лазарета. Простился с ген. Мышлаевским, нач. штаба ген. Юденичем, другими лицами и с моей чудной Кабардинской ротой, в которой роздал 10 георг. крестов; и в 4½ часа уехал обратно в Карс. Поезд шел плавно и тихо. В Александрополе была недолгая остановка. Вечером кости". В двадцать часов двадцать пять минут Авилов доложил в Меджингерт, что подтверждений алиби Лавренюка найти не удалось. Дежурный офицер показал, что отправил посыльного с документами Сивцова около 9.20, и что тот вернулся к 10 часам. Сам рядовой подтвердил, что видел Лавренюка в канцелярии, но время указал лишь приблизительное — от 9.30 до 9.50. Что же касается начальников оперативных групп — в канцелярию все вошли одной командой, примерно в 10.20, и подполковник Лавренюк уже находился на третьем этаже. Драценко молчал в трубке долго. Ответил мрачно: "Так тому и быть… С этого момента с Лавренюка глаз не спускать!" Ночное наблюдение за квартирой Лавренюка взялся организовать штабс-ротмистр Драч. Однако и ротмистр Листок в эту ночь почти не спал. Много курил, лежа на койке, поставленной Росляковым и Яшкой здесь же, в кабинете; несколько раз вставал, ходил по темным углам, вновь ложился и курил. Он думал о Сивцове. Кольцо, конечно же, выдавало в адъютанте шпиона. Но именно это кольцо с ядом да разбитый стакан с отравой и не давали ему покоя! Кольцо навязчиво воскрешало в памяти самоубийство "Дидлова", а осколки стакана живо напоминали события 25 ноября, связанные с убийством армянина-перебежчика, — тот же яд в стакане с водой и один и тот же почерк! И в обоих случаях рядом генерального штаба подполковник Лавренюк… Алексей Николаевич вдруг поднялся с койки и сел. Черт! Как он сразу не подумал об этом! Ведь Ланге так ясно показал, как могли отравить перебежчика — просто повернуть тайную крышку на кольце. И проделать это совершенно незаметно! Но тут пришла другая мысль — Лавренюк этого сделать не мог, поскольку собирался пить из уже отравленного стакана… А может, вовсе не собирался? Может, яд с кольца уже был слит в стакан — до прихода его, ротмистра Листка? Понял, что перебежчик может его разоблачить, и готовился отравить бедолагу, да только он, ротмистр Листок, помешал ему своим появлением? Тогда понятно, почему не обнаружили ни ампул, ни порошков… Ротмистр поднялся и заходил по комнате; затем прошел к табурету, приставленному к койке, и подобрал лежавшую на нем коробку папирос. Ну, а Волчанов? Если подполковник реальный шпион, то как он мог быть связан с убийством штабс-капитана? Чиркнула спичка, и ротмистр вдохнул в себя живительный дым. Действительно, как? Никак… Только Сивцов… Или… И тут Листка осенило во второй раз: он вспомнил, что, когда звонил Сивцову и справлялся о поручике Зайкове — имеет ли он "Анну" и как скоро прибудет Волчанов, — рядом с адъютантом оказался все тот же Лавренюк. Да, именно Лавренюка адъютант спросил про "Анну", поручика! И подполковник понял, что они заинтересовались Волчановым… И смекнул, кого мы ошибочно ищем — офицера с орденской лентой! А раз ищите Волчанова, так вот вам, пожалуйста, — Волчанов! Этот известный в гарнизоне кутила-картежник — лучшая кандидатура для отведения от себя подозрений! Надо только сымитировать побег ничего не подозревающего капитана… У Листка защемило в груди от вдруг стройно складывающейся цепочки. Дымя папиросой, он вновь заходил по темному кабинету. И ведь как просто: Волчанов ухлестывает за сестрой милосердия, та связана с "Дидловым"… Остается позвонить, сказать ей, что необходимо сделать: перезвонить Волчанову и просить встретиться! Госпиталь рядом, счастливый штабс-капитан покидает службу и пропадает навеки… В возбуждении ротмистр в который уже раз прошел к койке и сел. С ополченцем также понятно — его, прикрывая от разоблачения Дидлова, застрелила из "Люггера" Анна Калленберг — сестра милосердия! Заодно, чтобы, опять же, подозрение пало на дурака Волчанова, она хладнокровно подстрелила и своего ухажера Оржанского… А Лавренюк наверняка подкупил кучера, и тот открыл ей лабаз, чем подписал себе приговор… Дьявол! Тогда понятны и все последующие события… После возвращения Джунковского Лавренюк выпытывает у Сивцова дату приезда Императора, однако подручных к тому времени нет — "Дидлов" на том свете, а "Берт" под подозрением и не сегодня завтра будет схвачена. Выход один — передать информацию туркам и перехватить русского царя на пути в Меджингерт. И сделать это должна все та же сестра милосердия, которая все одно при неизбежном аресте станет ненужным свидетелем… Алексей Николаевич машинально затушил папиросу в пепельнице, стоявшей здесь же, на стуле, и потянулся за очередной папиросой. И тем не менее произошло непредвиденное — пришлось устранить тех, кто мешал исполнить задуманное… Однако кинжал… Зачем ему понадобился нож Сивцова? Хотя… В конце концов, не стрелять же по ночным улицам — лучше уж нож! И лучше нож Сивцова — колоритный и всем известный, чтобы подозрение пало на адъютанта… Для того и оставил улику в боку доктора. А с Сивцовым расправился, когда тот объявил его шпионом! Листок мысленно возразил себе, что умирающий доктор указывал на аксельбант, который Лавренюк не носил, поскольку с восемьсот третьего года выпускники Николаевской академии вместо аксельбантов носили нагрудные знаки! А может, тыча себя в грудь, Поплавский намекал вовсе не на адъютантский шнур, а именно на знак выпускника Академии Генерального штаба? Черт возьми! Тогда все сходится — армянин, Волчанов, Сивцов, восточный кинжал, знак Николаевской академии вместо аксельбантов — все это Лавренюк! Решение пришло мгновенно; Листок вскочил и метнулся к вешалке — немедленно, сейчас же арестовать мерзавца, пока не поздно! Именно сейчас, ночью, до приезда монарха! Он уже натягивал гимнастерку, когда что-то остановило его. Он вдруг подумал, что все, что ладно складывалось в его голове, ничем не доказуемо. Если Лавренюк отравил армянина и Сивцова, то он должен был иметь серебряное кольцо, которого никто не видел! Участие подполковника в убийстве Волчанова также сомнительно. Знал ли он вообще Анну Калленберг и Отто Ланге? Одна дышит на ладан, другой в аду — никто из них уже не подтвердит… И есть ли вообще, кто мог бы подтвердить его преступления? Нет ни Волчанова, ни армянина-перебежчика, ни кучера… И нет реальных доказательств, что Лавренюк причастен к отравлению адъютанта… Господи! Сколько мертвецов за несколько дней! И все это совершил тщедушный, вечно краснорылый пьяница — генерального штаба подполковник Лавренюк? Внезапно Листок вспомнил, как дрожали руки штаб-офицера на совещании, тянувшиеся к стакану с водой, и… металлический стук о стекло. Черт! Что же это было — кольцо? Да, кольцо, но золотое, как он успел заметить… Или все же арестовать и допросить? А если окажется, что подполковник ни при чем? И арест его будет очередной осечкой? Что тогда? "А тогда, — подумал ротмистр, — маршировать тебе в штрафной роте нижним чином!" И как есть, в гимнастерке и шароварах, Алексей Николаевич плюхнулся на отчаянно проскрипевшую койку. * * * Дремал Алексей Николаевич около часа. В шесть тридцать утра вместе с Росляковым был уже в штабе. Оставив прапорщика в дежурной комнате, стал подниматься к Воробанову. И вновь на лестничной площадке его поджидали. Достаточно было одного вопросительного взгляда, чтобы штабс-ротмистр Драч ответил: — Ничего особенного, Алексей Николаевич. Подполковник только что прибыл в штаб. Долго не ложился — похоже, пил в одиночку — морда с утра красная, как пареная морковь! Авилову уже доложил, он также здесь… А как вы? — Есть одно соображение, Константин Иванович, хотел бы посоветоваться… — Всю ночь думали? — спросил жандарм, снимая папаху и привычным жестом проводя ладонью по темени. — Признаться, да. — Тогда выкладывайте! — усмехнулся Драч, но тут же коснулся рукава ротмистра — в коридоре промелькнула фигура Лавренюка, направляющегося в кабинет Воробанова. Тот заметил их и вернулся. — Доброе утро, господа! — с заметной хрипотцой, точно простуженный, поздоровался Лавренюк. — Отчего здесь, на лестнице? Его Превосходительство просил собрать всех в приемной… Листок поморщился — от подполковника пахнуло дешевым одеколоном. "Рожа, действительно, что тот помидор! — с неприязнью подумал он. — И несет от тебя, как с третьесортного салона — пытаешься перебить амбре?"