* * * Авилов вернулся, когда санитар Штровмана побежал звать с транспорта карету. — Хорошо работают, черти, да только пока ничего вразумительного! — мрачно сообщил штабс-капитан, снимая шинель. — А вас, доктор, жандармы просят, для медицинского освидетельствования этого… убитого. Штровман, ничего не говоря, закурил, дымнул в сторону и, не вынимая изо рта папироску, прошел к вешалке. Накинув шинель поверх халата, повернулся и укоризненно произнес: — Господину казаку нужен покой, а вы его на табурете держите! Когда доконаете — позовите… Сказал и, еще раз демонстративно дымнув, вышел. — Шел бы и ты отсюда! — не приказал, а скорее попросил Листок Яшку, прибиравшего медицинский мусор, оставшийся после перевязки Оржанского. Ефрейтор молча поднялся и, захватив с собой ведро, также исчез за дверью. Оставшиеся в комнате некоторое время молчали. Затем Листок прошел за стол, откинулся и молча уставился на укрытого буркой Оржанского. Авилов, подтащив табурет, сел напротив раненого казака и с любопытством оглядел его с ног до головы. Оржанский, все еще мучающийся от боли, проныл: — Вам-то чего надо, штабс-капитан? — Так кто в вас стрелял, сотник, как думаете? — вместо ответа мягко спросил Авилов. — Этим человеком может оказаться капитан Волчанов? — А вы-то кто еще такой? Виктор Николаевич, по своему обыкновению, с легкой улыбкой представился: — Начальник контрразведывательного отделения штаба Кавказской отдельной армии штабс-капитан Авилов. Листок, желая, вероятно, предупредить очередную выходку подчиненного, добавил: — Наш начальник… Но сотник от этих слов только взвился: — А мне плевать, Алексей Николаевич! Не знаю, кто стрелял и по какой надобности. Только пуля не мне предназначалась, а этому дураку из санитаров-ополченцев… Авилов помолчал, раздумывая над словами сотника, и спросил вновь: — Значит, его знали раньше, коль вам известно, что он из санитаров? Оржанский вновь поморщился от занывшей под бинтами раны: — Уф-ф… Да не знал я его. Раз только и видел возле госпиталя, перебросились любезностями… — Когда видел? — насторожился Листок. — Уж не вчера ли? — Ну, вчера… Так ведь все успел! Листок насупился: — Виделся все-таки? — Говорю же, нет! М-м-м… Господи, замучили вы меня… Не было ее в госпитале. Этот самый солдатик искал, да не нашел, сказал, ушла после дежурства, черт бы его побрал! — Оттого он тебя и нашел, что ты назвал себя? — Да… а… А как бы мне было передать, кто ее ждет? Авилов, с удивлением посматривавший то на одного, то на другого, не выдержал: — Господа офицеры, не могли бы вы пояснить, о ком идет речь? — После, Виктор Николаевич! — отмахнулся Листок. — Ну и как же он тебя нашел? — Бог его знает, как! Сегодня утром позвонил неожиданно в "контору", сказал, что встречались вчера — видно, чтоб я его вспомнил, — и что у него разговор по моей части… М-м… черт! Росляков свидетель — он меня к аппарату позвал! Я и назначил встречу на улице — не вести же его сюда… — Он, что же, знал, что вы из контрразведывательного пункта? — недовольно спросил Авилов. — Бросьте, господин штабс-капитан! Кто в Сарыкамыше не знает, что у нас за "контора"? Это мы только думаем, что секретнее всех секретов. Только, похоже, дело действительно серьезное было, поскольку голос его дрожал точно от страха… Дьявол, рука ноет, спасу нет! — Ну, допустим… — не обращая внимания на стенания сотника, протянул контрразведчик. — А дело-то какое было? Ответить Оржанский не успел — за дверью послышалась возня, тревожный топот сапог, громкий говор незнакомых голосов… Внезапно в дверь просунулась голова — на этот раз Рослякова: — Алексей Николаевич, что с Башхияном делать, сапожником? Гаро, похоже, ни при чем — он же глухой! Оттого и шел, ничего не подозревая… — А кто там орет? — Это жандармы во все концы звонят — в моей комнате! — При задержанном? — Никак нет, сапожник у Оржанского сидит. Да и глух он! Как глухарь на току — только в ухо и кричать! — Гони его ко всем чертям, да дверь закрой! И жандармы пусть при закрытых дверях орут! — Понял! Дверь захлопнулась, и Листок, обернувшись к Авилову, извинился за подчиненного: — Простите, Виктор Николаевич, они еще вам не представлены… Штабс-капитан словно не расслышал — молча повернулся к сотнику. — Итак, какое дело у него было? — повторил он вопрос. Оржанский простонал в потолок: — Да откуда ж мне знать, черт бы вас побрал! Только и сказал: "Капитан…" — тут же пулю в лоб и получил. — Только… слово "капитан"? — помолчав, недоверчиво спросил Авилов. — Может, все же еще что? — Ну, конечно же! Перед этим, он еще приветствовал меня отданием чести и обратился: "Ваше Благородие…" — "Ваше Благородие, капитан…" И все? — И все, Ваше Благородие! — морщась, съязвил Оржанский. Лицо Авилова стало серьезным. — Вы напрасно юродствуете, Николай… — Петрович, — подсказал Листок. — …Николай Петрович… Я понимаю, вы ранены, вам необходим покой. Но мы во что бы то ни стало должны найти врага, который совершает убийства уже среди бела дня! Неизвестны его намерения, неизвестны его цели — возможно, самые страшные для каждого русского, и дорога каждая минута! А ваше слово может ускорить дело… Он помолчал. — Николай Петрович, все-таки о каком капитане хотел сообщить ополченец, как вы думаете? Оржанский откинул голову и устало произнес: — Думаю, о Волчанове. Авилов и Листок переглянулись. — Почему так думаете? — Сейчас о нем, изменнике, в каждом переулке гудят, вот почему! — Ну, хорошо… А в кого стреляли первым — в вас или в санитара? Оржанский вновь занервничал: — В него, черт подери! Говорю же — его хотели убрать! Весь корень в том! Он что-то знал про капитана, за то его и отправили к праотцам. А в меня стреляли для отвода глаз, мол, капитан стрелял, Волчанов, из-за ревности; а солдата, стало быть, по случайности прикончили! Авилов быстро взглянул на ротмистра: