«Сестричка» смотрит на меня как на сумасшедшую. Такого взгляда у нее не было даже когда я чуть не превратила ее лицо в дипломную работу пластического хирурга. — О чем ты? — напряженно переспрашиваю я. — Ты правда не знаешь? Это… не твоя идея? — Ты можешь просто сказать?! — громким шепотом заставляю я, большим пальцем нервно задвигая и выдвигая ленту лезвий канцелярского ножа. — Он оставил тебе все. Деньги, недвижимость, акции, счета. — Юленька чуть не капает слюной, видимо представляя эти богатства вживую. — Несколько месяцев назад. Вычеркнул из завещая мать и нас, и оставил все… доченьке. Если бы я не была уверена, что на сегодня в наших широтах не передавали землетрясение, то сейчас бы решила, что попала в самый эпицентр. Стул подо мной раскачивается, стены плывут, словно подернутые дымкой, сумерки за окном становятся странного яркого-синего цвета. Этот человек сделал меня своей наследницей? Так не бывает. Морозов знал, что я не его дочь. Он всегда относился ко мне лишь как к детали большого механизма, шестеренке, которая должна быть на месте и должна вращаться в нужную ему сторону. Он собирался использовать меня, а не превращать мою жизнь в сказку. — Матери очень не понравилось, что мы выпали из его планов, — продолжает Юленька. — Она попыталась его образумить, но Морозов сказал, что оставит нам «содержание», но не больше. А все, чем он владеет, должна получить ты, как законная наследница. И тогда… — Она притрагивается пальцами к стремительно опухающей щеке, ищет сочувствия, но я нетерпеливо стучу пальцами по столу. — После этого мать решила, что нам нужен другой план. Глава пятьдесят девятая: Катя Глава пятьдесят девятая: Катя — Тебя нужно было убрать, — с каким-то холодным и очень знакомым мне безразличием говорит «сестричка». — Сделать так, чтобы тебя просто не стало. Лучше всего, если бы ты исчезла сама, но и вариант с помощью нас бы устроил. Причем так, чтобы на нас не упало подозрение. Чтобы человек, который о тебе «позаботится», не был мифическим или случайным. — Ревнивый муж? — угадываю я. — Сведенный с ума вашими постоянными играми. — Ты сама рассказала Морозову, что твой муж псих. Мать подслушала ваш разговор. Ты сидела в кабинете, рыдала и голосила, что иногда он даже не узнает собственное отражение в зеркале. Тогда мы все это и придумали. Тем более, — Юленька хмыкает, как будто они сделали то, что не могли не сделать, — мы с тобой одного роста и комплекции, и даже правда немного похожи. Мне нужно было только скопировать прическу, правильно наложить макияж и выучить некоторые твои жесты. Поэтому мать затихла, сделав вид, что смирилась и даже начала просить Морозова чаще приглашать тебя в гости. Ты распивала чаи, а я запоминала, как ты поправляешь волосы, улыбаешься. Даже походку пыталась скопировать. Остальное было просто делом времени. Наши с Ерохиным общие фотографии, пара намеков в социальных сетях, что жену олигарха Ростова видели в компании незнакомого мужчины и не было похоже, что они говорят о работе… Она еще и половины не сказал, в мне снова хочется выцарапать ей глаза. На всякий случай отодвигаю нож подальше, чтобы, когда вскроется еще одна правда, мне не пришлось вспоминать, как он оказался в глотке этой змеи. — Кирилл начал что-то подозревать, устроил тебе пару сцен. Ты приехала к нам. Мать поила тебя «правильным чаем», ты вырубалась на всю ночь, а я брала твой телефон и переписывалась с Ерохиным так, будто ты действительно вела ночные разговоры с любовником. Часть этой переписки я потом скринила и сбрасывала матери, чтобы она использовала в нужное время. Ты просыпалась утром — и ничего не помнила. Я даже знаю, что подсыпали в мой чай. Таблетки, на которые я подсела благодаря Абрамову. Именно из-за них я чуть не сошла с ума. Господи, меня сейчас стошнит. Я наклоняюсь вперед, жадно дышу ртом, пытаясь подавить приступы рвоты. — Вы хотели, чтобы Кирилл убил меня из-за ревности? — Это очевидно, но я хочу, чтобы тварь произнесла факты вслух. Тогда мне будет проще уже не оглядываться назад. — Да, — немного простодушно отвечает она. Вряд ли отдает себе отчет, что ходит по тонкой грани между жизнью и… кошмаром, который я обязательно им обеспечу. — Началось бы разбирательство, всплыли бы факты о том, что Ростов псих. — И никто бы даже не подумал в вашу сторону. Ревность — причина пятидесяти семи процентов всех бытовых убийств. Теперь уже мне нужно выпить. И что-то покрепче, чем вода без газа. Татьяна все хорошо рассчитала. Конечно, ее плану не хватало продуманности и изящества, но она бы обязательно добилась успеха — рано или поздно. Если даже я на пару минут поверила, что наткнулась на свое отражение, то что говорить о Кирилле, который действительно не всегда узнавал меня даже утром, когда мы просыпались в одной постели. Хоть и говорил, что мое лицо не спутает ни с кем. Мне не в чем его винить. И не в чем винить себя. Хорошая девочка Катя не знала, что люди — твари и сволочи, и живут лишь для обеспечения собственной выгоды. Она просто не обратила внимание, что «сестра» учится быть ею. С чего бы? Хорошие люди живут в мире, где существует Дед Мороз, белогривые лошадки в облаках, а на лугу можно отыскать горшок лепреконского золота. Эти метаморфозы заметила бы я. Но меня не было. Так что винить нужно только себя. — Может… отпустишь меня? — скулит Юленька. Я просто киваю в сторону двери, но прежде, чем ее отпустить, задаю последний вопрос, чтобы, наконец, все встало на свои места. — Пианист — это наш общий знакомый? — Малахов, — без зазрения совести сливает фамилию «сестричка». Бедняга даже не знает, что этот волк задирал и за меньшее. Осталось последнее: узнать, что случилось со мной, плохой Катей. Почему я впала в летаргию. И, наконец, собрать кадры в логическую последовательность, чтобы посмотреть замысловатый психологический триллер своей жизни. Тишина пустого кабинета помогает сосредоточиться. Но в ней же есть что-то пугающее. Тот голос, от которого шевелятся волосы и появляется неприятное желание оглянуться, посмотреть, не стоит ли за спиной черная тень с провалами вместо глаз. Я пытаюсь сопротивляться страху, пытаюсь напомнить себе, что он нелогичен. Я не сделала ничего такого, чтобы за мной охотились желающие извести. Я не мафиози, за голову которого объявлена награда, и который должен помнить, что вокруг него шпионов гораздо больше, чем друзей. Разве что… Я все-таки оглядываюсь, и на долю секунды мне кажется, что вот он — переломный момент, истина, лицо человека, который охотился за мной в тени. И почему-то каждый раз позволял мне уйти. Но сзади просто окно, в котором отражается моя сутулая фигура, свет лампы и медленно идущий снег. Через несколько дней Новый год. В моей жизни столько всего намешано, что черт ногу сломит. Морозов, Малахов, Татьяна с ее курицами-дочками и журналистка, которая до сих пор представляет угрозу для Кирилла. И каждый из них играл свою роль. Я, увы, знаю, зачем Малахов присылал мне те сообщения. Это был мой план. Это я, почувствовав себя слишком умной, решила переиграть Морозова. Вычернуть его из им же написанного сценария. Он должен был «вскрыть» наше родство, рассказать, что Кирилл меня использует, чтобы спрятать деньги, а я должна была залиться горючим слезами от такого цинизма и предательства и сбежать в ласковые спокойные объятия отца, чтобы больше никогда не видеть бессердечного мужа. Что должно было случиться потом, Морозов никогда особо не рассказывал. Но я кое-что додумала своим умом: вскрытие денег, разбирательства, скандал. А на волне общего негодования — совет директоров, который должен был назначить Морозова временным генеральным директором, пока Кирилл бы сидел за решеткой и «общался» с людьми в погонах. Плохая Катя знала, что как только Морозов получит свое, она будет не нужна. Больше того: Морозов избавится от нее, как от слишком опасного свидетеля. Если бы потянули за мой конец ниточки, я бы вспомнила доблестный подвиг Павлика Морозова… и сдала бы их всех к чертовой матери. И я даже догадывалась, чьими руками «папочка» бы отправил меня в придорожный лесок. Поэтому решила, что лучше сделать так, чтобы эти «руки» играли на моей стороне. Так появился Пианист: мой тайный помощник, открыватель глаз и все такое прочее. Он должен был вскрыть мне правду о том, что за деньги переписал на меня Кирилл, что он просто подставил меня под удар, что я вообще дурочка, чьей наивностью и светлой любовью воспользовался злой тиран. По сценарию я устраивала сцену с разбитым сердцем, бросалась грудью на бессердечного мужа и сбегала из дома прямо в подвенечном платье. Следующим пунктом был наш с Малаховым поход к Морозову, список условий, на которых мы были согласны сдать «Кирилла», и обращение в соответствующие органы законопослушной гражданки Ростовой, которая хотела бы облегчить душу и рассказать о грязных делишках мужа. Только вот… Я ничего не помню после этого. До сих пор не знаю, куда делся огромный кусок моей жизни, почему плохая Катя ушла со сцены до дебюта и появилась только сейчас. Но Морозов решил разыграть свою партию, а Малахов — свою. А я не играла совсем, потому что забыла роль. Я медленно и ритмично постукиваю указательными пальцами по вискам, когда в приемной появляется секретарша Кирилла и почему-то шепотом говорит: — Кирилл Владимирович не может до вас дозвониться. Я перевела звонок на эту линию, — кивает в сторону стационарного телефона и быстро выходит. Я мысленно проговариваю какую-то бессмысленную детскую песню, выдыхаю — и беру трубку. Знаю, что хороших новостей не будет, но все равно на что-то надеюсь. — Катя? — осторожно спрашивает Кирилл. Мне кажется, что все это время он ел себя за то, что не смог отличить меня от другой. И это состояние будет усугубляться, если я срочно не решу все наши проблемы и закулисные игры одним махом. — Извини, не слышала, как звонил телефон. — Морозов в больнице, в крайне тяжелом состоянии. Кажется, на него покушались.